Золото для дураков - Юрий Курик

– Сей секунд Миланья заявится и тебя обиходит.

Дворня сидела, распахнув рты. Звероватый Степан, едва не вытуривший мальчонку за ворота, враз съёжился и бочком-бочком выскользнул из людской, от греха подальше. Что за «принц» в лохмотьях объявился на голицинском подворье, никто не знал. Дворня терзалась в догадках.

От прибежавшей Миланьи слышались лишь «охи» да «ахи». Они прибавили к догадке появления грязного оборвыша в приличной людской, туману, и завели дело в окончательный тупик.

Самый грамотный из всех присутствующих, – копиист секретарь молодого Голицына, – Козьма Фомич Благонравов счёл возможным заметить довольно тонко:

– Сдаётся мне, Фёкла с Миланьей тайные адептки священного учения Будды. Мальчонка, по всей вероятности, живое воплощение Будды на земле. Ламы – это ихние монахи – тайным собранием выбирают среди детей кандидата на сию роль и рьяно поклоняются ему.

Разумеется, никто ничего не понял, но все сделали вид: «Ну, конечно! По-другому и быть нет возможности!»

Миланья уволокла сына в дальний конец господского сада, где стояла обширная баня по-белому для дворни, но в ней не брезговали попариться другой раз и старшие из Голицыных. Особенно Глафира Порфирьевна – бабка Голицыных. Старушка старых правил, ядовитая на язычок и нравом крутёхонькая. Могла возлюбить, но могла и запороть розгами на козлах. Правда, творила она свои чудеса всё больше по молодости лет, но и ныне, другой раз такое коленце запендюрит – хоть всех святых выноси.

По случаю субботы, баня вытоплена на славу. Вода в колодах осталась, хотя все, кому положено, и кто хотел, помылись. От души русской попарились и, судя по прилипшим кругом, распаренным листьям берёзы, дуба и пихтовым иголкам, исхлестали друг об друга с добрый десяток веников.

Миланья хотела помыть сына, но он застеснялся и отправил мать восвояси с наказом забрать его из бани не раньше, чем через час.

Только она ушла, Витюша кинулся в предбанник, где заприметил ухватистый заступ. Взял его. Выскочил из бани и юркнул по стенке за её угол. Огляделся…. В гуще кустов шиповника высмотрел разбитую статую Купидона на массивном мраморном столбе. Ящеркой проскочил меж цепких колючек ветвей и с ходу вонзил лезвие заступа в зелень дёрна возле столба. Быстро, но на удивление аккуратно, срезал слой дерна, выкопал на глубину штыка землю, складывая её на сорванные с себя портки. Затем, не мешкая, засунул себе глубоко в горло два пальца и вызвал рвоту.

Похищенные драгоценности, словно по команде, вырвались на свободу и, перемешанные с рвотными массами, уютно устроились в выкопанной ямке. Одного движения Витюшкиной руки хватило, чтобы засыпать их землёй. Другой рукой он, не торопясь, уложил пласт дерна на своё законное место. Готово! Придирчиво осмотрев место захоронения клада, Витюша не нашёл изъянов своей спешной работы и, оглянувшись по сторонам, не спеша вернулся в баню…

Миланья часа не выдержала. Минут через сорок она уже топталась в предбаннике и прислушивалась к плеску воды в моечной.

– Витюш, могет тебя попарить?! – крикнула она в приотворённую дверь.

– Не-а-а…. В другой раз!

– Я тебе тута рубашонку, портки, обувку принесла…. Всё чистенькое. Тётка Фёкла самолично отбирала. Грить, мол, малец настрадался и значитца заслужил. Опояску шорник Федька Косорылый подарил. Повариха Авдотья пирог капустный в печь посадила…

В моечной воцарилась тишина. Миланья обеспокоилась – не угорел бы сынок?

– Витюш! Слышь-ка, ты пироги-то с капустой любишь?

Дверь моечной распахнулась. На её пороге стояла маленькая, улучшенная копия Глафиры Порфирьевны в её младые годы с копной тёмно-каштановых кудрей при угольно-чёрных больших глазах, обрамлённых девичьими густыми, чёрными, длинными ресницами. Античной чистоты нос оканчивался тонкими трепетными ноздрями, алые губы чудесной формы красовались над упрямым подбородком с ямочкой. Отмытый нищий оборванец являл собой образчик Голицынской породы.

Миланья раскрыла рот и потеряла дар речи.

Витюша, перепоясанный через чресла найденной тряпкой, обеспокоено посмотрел на тётку, которая напрашивалась к нему в родные матери.

«Не-а-а….», – подумал Витюша, – «Мне такая мамка без надобности. У неё засорение мозгов. Ишь, как зенки-то замерли, вроде, как у чебака на морозе! И рот распахнула кошёлкой…»

– С чем, гришь, пироги-то?

Миланья с треском захлопнула рот.

– Дык, с капустой.

– Капуста это хорошо. Она кишки чистит, и вонь с нутра выгоняет.

Миланья ожила.

– Витюш, дай-ка я головку твою погляжу.

– Чё на неё глядеть-то? Чай не картина.

– Тётка Фёкла опаску держит. Как бы вшей у тебя не было.

– Сейчас нету. Перед пасхой были, так я неделю башку керосином мыл. Все передохли. Не веришь? На, смотри…

Витюшка склонил перед матерью голову. Миланья осторожно – ласково начала перебирать кудри сына. Время для неё остановилось. Она держала в руках плоть от плоти своей, грех молодости, который вопреки зигзагам фортуны вырос в очаровательного мальчишку…

На землю её опустил недовольный голос Витюшки:

– Ты, чё уснула? Али вшей взнуздываешь?

Миланья встрепенулась.

– Ты чё, глупыш? Нет у тебя ни вшей, ни гнид. Одевайся быстрей. Пошли вечерять. Небось, пирог поспел.

***

Патриархальная жизнь поместья Голицыных на утро следующего дня основательно треснула.

Первый клин вбила молодая княгиня Наталья Александровна. В будуаре она обнаружила пропажу фамильных драгоценностей и впала в сумеречное состояние души и тела. Сказала только «Ой!» и рухнула на персидский ковёр.

Начался переполох – все куда-то бегут, машут руками, топают ногами, кричат, плюются, божатся крестом и матом. Послали пролётку за околоточным. Без малого через три часа приехал толстый жандарм-вахмистр с тощим прыщеватым штатским шпаком в сером вицмундире с потрёпанным саквояжем о двух блестящих замках англицкой выделки.

Шпак оказался следователем и попросил чаю.

Вахмистр крякнул, звякнул саблей, скрипнул портупеей и возжелал анисовки для разгону мыслей.

Шпак после смородинового чая извлёк из недр саквояжа большую линзу в медной оправе и, шмыгая мокрым носом, принялся изучать будуар Натальи Александровны на предмет его взлома лихими людишками.

Вахмистр, промочив горло двумя рюмками анисовки, приказал Фёкле собрать в людской всех дворовых и случайных персон, бывших в имении в канун грабежа драгоценностей. Инкогнито Витюшки Грехова лопнуло мыльным пузырём – только брызги полетели. Пришлось Фёкле перед жандармом при всех обнародовать родство Миланьи с Витюшкой, но об отцовстве князя Голицына додумалась умолчать.

Дворню пересчитывали, перекликивали с десяток раз. Как ни крути, как ни считай, а шорника Федьки Косорыла в наличии не было. Начали выяснять, кто, когда его последний раз видел. Крайней оказалась Миланья. Он ей вчера поздним вечером для Витюшки подарил цветной опоясок для рубахи. После никто его не видел. Спал ли он у себя в подклети или в конюшне, неизвестно.

После всех заперли в людской. Жандарм, прыщеватый шпак с Фёклой принялись рыскать в поисках потаённых мест, где можно было схоронить уворованные драгоценности.

Искали недолго. В подклети, где всегда спал Федька Косорыл, мокроносый шпак обнаружил отодранную половицу, а под ней порезанный в лапшу замшевый мешочек. Кусочки густо помазаны салом, а на некоторых виднелась часть вензеля князей Голицыных.

Жандарм громыхнул саблей.

– Ах! Каторжанская харя! Это ж надо так удумать – доказательство вины салом измазать, чтобы его значится крысы сожрали, либо в нору уволокли!

Злодея благополучно определили. Осталось дело за малым, словить касатика, заковать в кандалы и отправить в Нерчинск на рудники.

В самом деле, в хламиду пьяного Федьку Косорыла арестовали в в уездном городе в ресторане «Бристоль». Он пытался рассчитаться с цыганами золотым браслетом с изумрудами.

При нём нашли золотой крестик, усеянный бриллиантовой крошкой и красного золота кольцо с сапфирами. Где остальные драгоценности выяснить у Федьки следствию не удалось. По глубокой пьянке он оказался невменяемым и бесполезным для протокола. Протрезвев в кутузке, он повесился с жуткого похмелья на собственных портках.

***

Витюша Грехов долго ломал голову и не мог понять, как драгоценности Натальи Александровны, уворованные Лукерьей, оказались у Федьки Косорыла?

За смертью шорника тайна хищения драгоценностей осталась неразгаданной, а истинная воровка Лукерья не наказанной, и, более того, даже не пойманной.

Либо, решил Витюша, Лукерья с Федькой вместе смякитили, как приделать ноги замшевому мешочку, беременному золотом, и потом Федька оставил Лукерью на бобах. Либо шорник случаем подглядел захоронку служанки, и решил сварганить себе праздник души и тела с плясками цыган и морем шампанского.