Незнакомец в черной сутане - Леонид Колосов

Полковник Молинари потер рукою лоб, начал говорить медленно, растягивая слова:

— Да, действительно, в районе Санта Мария Маджоре была типография. Но мы ее перевели в другое, более безопасное место четыре дня назад. Кто мог знать, что она там была? Не сунул ли нам герр Капплер или майор Хенке своих агентов? Надо заняться этим делом. Человек, который знал о типографии, был там, следовательно, четыре дня назад и не в курсе, что ее перевели. Кто был четыре дня назад в типографии? Владимиро, ты должен знать…

— Четыре дня назад никто не был… А вот неделю назад Луиджи посылал двоих с тележкой зеленщика, чтобы отвезти им запас бумаги для очередного номера. Кто это был, Луиджи?

— Джино и Паскуале. Джино сразу же после этого уехал к партизанам в Дженцано и до сих пор там, а Паскуале, в общем-то, надежный парень и малоинформированный о наших делах…

— Сейчас нет времени с ним разбираться, займешься этим парнем позже. — Молинари начал нервно ходить по комнате. Пушистый персидский ковер глушил шум его шагов. — Надо что-то предпринимать немедленно. Ведь в помещении типографии находятся трое русских. Их вчера только освободили мои ребята, и они ждут переброски в Палестрину, в партизанский отряд.

— У меня есть план. — Стефан встал, одернул свою длинную рясу. — Правда, мне нужно заехать к Людмиле Южиной.

— А при чем тут Людмила? — Полковник остановил свой стремительный бег из угла в угол. — Зачем ты втягиваешь в эту историю нашу связную?

— Я не втягиваю. Просто у Людмилы находится комплект моего эсэсовского обмундирования, а в гараже ее отца вполне приличный «мерседес», который я получил в подарок от самого заместителя начальника гестапо майора Петера Коха…

— Опять очередная авантюра?

— Никакой авантюры. Насчет Петера Коха я расскажу вам позже, а насчет предлагаемой мной операции достаточно двух слов, чтобы вы дали согласие, мой дорогой полковник Молинари.

Стефан подошел к полковнику и минуты три шептал ему что-то на ухо.

— Ну как?

Полковник подумал, помолчал.

— Очень большой риск, друг мой. Причем рискуешь ты один.

— Конечно, один! В этом-то и весь смысл. А риск — святое дело… Итак?

— Ладно, действуй! Товарищи, нам пора расходиться.

Глава V

ПОЕДИНОК

— Ты знаешь, а тебе идет эсэсовский мундир. Как странно, не правда ли? Форма врага, черный ненавистный мундир, а ты в нем удивительно хорош. Это, наверное, потому что я люблю тебя?

— Наверное, потому, что мы любим друг друга, Людмила. Начинает светать. Мне пора идти…

— Подожди. Ну, еще пять минут… Как тихо. Кажется, что и войны нет. Если бы ее не было! Не надо было бы прятаться, переодеваться и ждать неделями, когда ты придешь. Я бы тебя никуда не отпустила…

— И я бы тебе надоел через неделю.

— Нет, не надоел. Это опасно сегодня?

— Как всегда…

— Как всегда! Конечно, опасно. Ты просто не хочешь меня волновать. А я волнуюсь. Понимаешь, не хочу, чтобы погиб ты… Это эгоизм, да? Может быть. Но нельзя же брать на себя все самые рискованные операции, разве это справедливо? Мне ребята рассказывали, что…

— Ребята преувеличивают. Никаких рискованных операций. Все идет как надо, и ничего со мной не случится.

— А если случится, то я этого не переживу, потому что не могу без тебя.

— Вот это чистейшей воды эгоизм! Представь себе на минуту, если бы все стали так рассуждать. Любовь? Но разве не имеют права на нее те, кого пытают этой ночью в тюрьме на улице Тассо, или кого завтра на рассвете поведут на расстрел? А миллионы людей, которых убили, замучили, задушили в душегубках, сожгли в крематориях, они ведь тоже любили! Любовь дает жизнь. Жизнь — право на свободу и счастье. Но за них надо бороться! «Лишь тот достоин счастья и свободы…»

— «…Кто каждый день идет за них на бой». Это не ты сказал, а Гёте. Все это ясно и понятно, когда читаешь стихи, а не провожаешь дорогого тебе человека в неизвестность.

— Людмила, не раскисай. Ты сама не рискуешь, когда выполняешь задания подполья? Разве твой отец не волнуется за тебя? Но ведь он не говорит, что не надо, хотя старик осторожный человек.

— Что ты! Наоборот, когда я сказала отцу, что буду помогать подпольщикам, он благословил меня: «Иди, дочь, иди, борись и за себя и за меня против врагов нашей России…»

— Вот видишь — Россия… Она вмещает в себя все: и любовь, и долг, и право называться человеком. Нет, мы не тараканы и не нам жить за теплой печкой.

— Да… Ты знаешь, папа говорит, что, когда кончится война, мы вернемся в Киев. Там я родилась, там живут наши родственники.

— Поедем вместе!

— Правда?

— Конечно, ведь мы, как и они, боремся за свободу своей земли. Людмила, уже совсем светло. Мне нельзя опаздывать, потому что только от меня зависит успех этой операции и жизнь трех наших соотечественников.

— Они русские?

— Да, русские. Трое военнопленных, которых я должен вывести из западни… Прощай.

— Не рискуй… зря. С тобой кто-нибудь поедет?

— Да, шофер. Вернее, один из наших в роли шофера. Чао, Людмила.

— Чао, Стефан…

Незаметный четырехэтажный дом в одном из переулков, разбегающихся от площади Санта Мария Маджоре, был оцеплен со всех сторон немецкими солдатами. Редкие в этот ранний час прохожие, завидев грязно-зеленые мундиры и стальные каски, быстро сворачивали в сторону — в городе участились облавы и расстрелы заложников. Неожиданно из соседней улочки на бешеной скорости выскочил черный «мерседес». Завизжав тормозами, машина резко остановилась около шеренги солдат. Из машины выскочил офицер в форме обер-лейтенанта СС. Хлопнув дверцей и приказав шоферу уезжать, он резко выкрикнул:

— Хайль Гитлер! Кто здесь старший?

— Хайль Гитлер! Ефрейтор Штумпке, господин обер-лейтенант! — Ефрейтор стоял навытяжку и пожирал глазами эсэсовского офицера.

— Обыск начинали?

— Никак нет, господин обер-лейтенант! Господин Капплер приказали…

— Я в курсе дела и приехал по поручению подполковника. Стоять, никого в дом не пускать, задерживать всех выходящих!

— Яволь!

Эсэсовец поправил на поясе кобуру с парабеллумом, резко повернулся на каблуках и быстрым шагом вошел в подъезд. По лестнице он уже бежал, перепрыгивая через две ступеньки. На четвертом этаже он, тяжело дыша, остановился перед квартирой № 15. Дверь была приоткрыта. Пустые комнаты, обрывки бумаги на полу, скудная мебель. Офицер вышел на площадку, по узкой лестничке поднялся к чердачной дверце, надавил плечом, и она легко поддалась. Выглянув в чердачное окно, эсэсовец увидел тех, кого искал: за дымовой трубой прятались трое. Офицер выскочил на крышу, трое повернули в его сторону обросшие лица и, зажав в руках обломки кирпичей, молча двинулись на него.

— Не делайте глупостей, ребята, — на чистейшем русском языке тихо, но властно сказал офицер, — следуйте за мной и чтобы никакого шума…

Трое молча пошли за ним. Они перебрались с одной крыши на другую, потом на третью…

В это время машина подполковника Капплера только-только выехала из ворот здания военной комендатуры и, набирая скорость, помчалась по пустынным римским улицам. У подполковника, несмотря на пасмурное утро, было отличное настроение. «Молокосос вы, господин майор, хоть и являетесь специальным уполномоченным Центра, — злорадствовал он, откинувшись на заднем сиденье оперативной машины. — Типографию нашел все-таки я. Не подвел барон Помпили! Правда, пришлось представить его к награде железным крестом первой степени. Но игра стоила свеч — как-никак адрес подпольной типографии. Сегодня господа коммунисты будут выкладывать все, что они знают о партизанах. Представляю, как вытянется физиономия у майора Хенке, когда он узнает о том, что я его опередил».

Капплер даже захихикал вслух. Шофер, притормозив, недоуменно обернулся.

— Поезжай, поезжай, я так…

Ефрейтор Штумпке подскочил к машине и распахнул дверцу перед Капплером.

— Хайль Гитлер! Господин штурмбанфюрер, дом оцеплен со всех сторон, из дома никто не выходил, ваш уполномоченный тоже.

— Какой, к дьяволу, уполномоченный?! — срываясь на визг, заорал Капплер.

— Обер-лейтенант, который приехал на черном «мерседесе»… Он вошел в дом и приказал никого туда не пускать.

— Вы болван, ефрейтор! Какой из себя был обер-лейтенант? Высокий? Сутулый?

— Так точно, господин штурмбанфюрер, высокий и сутулый.

Капплер почувствовал, как за воротник его мундира побежала струйка пота.

Трое оборванных людей и щеголеватый офицер в черной эсэсовской форме с парабеллумом в руке проходили по площади Навона. Они, видно, очень торопились. Из переулка неожиданно вышел комендантский патруль — трое солдат в зеленых шинелях с автоматами на груди. «Пленные» невольно сбились с шага, собрались в кучу.