Свет в Коорди - Ганс Леберехт

И по тому, как Роози под пытливым взглядом Михкеля отвела глаза, а руки ее сильнее задрожали под передником, он понял, что она, пожалуй, сама уже раньше думала над этим и даже, может быть, обстоятельнее, чем он предполагал.

Михкель усмехнулся.

— Так в чем же дело? Возможность есть… Я поговорю с Йоханнесом Вао, — он в комиссии, заявление тебе напишу. Мне моей земли много, от нее отрежем тебе шесть гектаров. Да гектара три от волостной земли прирежут. Там, по соседству с нами, земля неплохая. Жался тебя, говорю, а то ведь другие возьмут… Вон Пауль Рунге рыщет… А ты все-таки свой человек.

— Я-то согласна… — быстро сказала Роози, и на лице ее промелькнуло что-то крайне не понравившееся Михкелю, — отблеск внутренней радости, которую она всеми силами старалась скрыть.

— Из моего дома ты, конечно, уйдешь, — ведь сама хозяйка, — ровным голосом продолжал Михкель. — Ты сама не захочешь остаться, правда? Хлева мои тебе не подойдут, свои захочешь иметь. И семена, и лошадь, и плуг свой… Правда ведь?

Роози медленно опускала голову, выражение безнадежности появилось на ее лице. Она молчала. И Михкель Коор замолчал. Не следовало отбивать аппетита Роози. Нет, не следовало.

Выждав долгую минуту, Михкель ударил ладонью по столу.

— Ну, так слушай меня… Мы все-таки пять лет в одном доме один хлеб едим, — я тебе помогу. Бери землю! Год проживешь у меня — хорошо, ладно, — пока не отстроишься, я понимаю… Я тебе, кажется, должен за два года, что ли? Хорошо, так я тебе даю корову за долг. Ты не скажешь, что это плохая плата… Лучше мою корову, — мало ли какую худобу тебе в волости всучат. Семена? Одолжу, договоримся… Ну, идет это дело?

Михкель, тряхнув головой, размашисто протянул свою длинную руку к Роози. И Роози боязливо и неловко положила свою короткопалую твердую руку нашего ладонь.

Это увидела простоволосая Марта, вышедшая на кухню; последние слова она слышала.

— Раз корову даешь, так уж заодно бы и лошадь, — ядовито сказала она, кривя полные губы и щуря припухшие от сна глаза.

— Поди, проспись, — с презрением сказал ей Михкель.

Вечером Коор навестил тестя.

Между Михкелем и Йоханнесом Вао на грубом, но чисто отскобленном кухонном столе стояла двухлитровая жестяная кружка с пивом и табак в коробке. Пиво было темное, почти черное, и очень густое, попадая на пальцы — склеивало их, вливаясь в желудок — горячило кровь. Йоханнес мастерски варил пиво и, надо сказать, потчевал им не всякого гостя.

Неторопливо прихлебывая, говорили о многом. И трудно было по этой беседе понять, что главное в ней, а что — так, ради празднословия сказано. Поспорили о том, сколько класть хмеля в пиво, о ягнятах поговорили.

— Одного от Лолли можешь считать своим. Любого выберешь, — щедро обещал Михкель.

Виды на весну взвесили. Дед Татрика по каким-то своим приметам обещал сухое лето.

— Дед Татрика уж нюх потерял, — веско сказал Йоханнес. — Стар стал…

Михкель с этим согласился.

— Одно тебе скажу, — значительно сказал он. — Силен тот, кто хлебом владеет. Нет сейчас ничего дороже хлеба.

— Хлеб в цене, — согласился Йоханнес.

— Хлеб дорог… — продолжал свои мысли Михкель. — Но земля стала дешева — даром всем, кто ее хочет брать… И хлеб может подешеветь…

Сказав эти непонятные слова, Михкель многозначительно посмотрел на Йоханнеса и стал завертывать табак в бумажку.

— Земля что ж, бери и владей любой, — согласился и с этим Йоханнес, высек из зажигалки огонь и дал зятю прикурить.

— Ну, а как с землей Курвеста — решили уже? — лениво спросил Михкель. — Слышно, там еще желающие объявились — Рунге?

— Да, два заявления… Будем разбирать, — не без важности сказал Йоханнес.

— Ну… и думаешь как?

— А чего там думать… Хозяйство большое, на обоих хватит. Посмотрим…

— Вот-вот — обоим… — широко оскалился Михкель. — А по мне — тому преимущество дать, кто нужнее… Рунге на готовенькое хочет, от него шиш деревне, а Кянд трактор вносит в товарищество.

— Трактор — не плохо… — одобрил Йоханнес. — На молотьбе будем обеспечены.

— А Рунге посади в дом Курвеста — он через два года, пожалуй, тебя перещеголяет. Ты всю жизнь на своем хуторе мозолишься… А он теперь придет голенький, все даром получит, и через два-три года ты перед ним первый шляпу снимать будешь… Справедливо это?

Йоханнес промолчал. Вообще-то он в глубине души и в самом деле считал такую перспективу несколько оскорбительной для своего не такого уж маленького самолюбия. Только вот любопытно, каким краем это трогает Михкеля? Йоханнес исподлобья задумчиво посмотрел на зятя, ущипнув пальцами свою мохнатую бровь, стал наматывать на пальцы отросшие седые волоски.

— Конечно, дать можно, но уж не лучшее, — говорил тем временем Михкель. — Чем ему усадьба Курга плоха? Тоже ведь на земле Курвеста. Пусть себя покажет там… Да… — вспомнил он и потер костлявый широкий подбородок. — Моя Роози тоже хочет землю брать. Заявление написала.

— Где же? — поинтересовался Йоханнес.

— Видишь ли… Шесть гектаров от моей земли, те, что между старым мелиорационным каналом и ольховой рощей…

— Там хочет? — удивился Йоханнес. — Земля-то — болото…

— Зачем болото… Выгон, — поправил Михкель. — А что ж, чем не земля? И к этому еще гектара четыре из резервной земли прирезать, — тот клин, что между моей землей и лугом Татрика лежит. Там двухлетняя залежь — хорошая земля. Как ты на это посмотришь? Я все-таки Роози сочувствую, давно у меня работает.

Йоханнес медленно поднес кружку ко рту и, не торопясь, принялся цедить тягучее пиво. Это освобождало его от немедленного ответа. Давать быстрые, обязывающие к чему-то, решительные обещания и ответы Йоханнес избегал. Недаром крестьяне говорили, что Йоханнес не столь говорить умеет красно, сколь молчать хорошо… Поспешность бывает полезна лишь при ловле блох; отвечать лучше, когда поймешь дело до конца. А понять… не всякого человека сразу поймешь, даже зятя. Слова насчет «сочувствия» Йоханнес вообще пропустил мимо ушей, — при чем тут это, они ведь не в церкви. Одно он, во всяком случае, понял и, поняв, не мог не подивиться ловкости зятя. Тот примерно на четверть уменьшал свою землю, освобождался от худшей земли и, заодно, от повышенного налога. А возможно, тут скрывалось еще что-нибудь? Но если Роози хочет и сам зять этого желает…

— Конечно, если еще из резервных земель четыре гектара прирезать, то это уже другое дело, — важно сказал Йоханнес, со стуком ставя кружку на стол. — Это другое дело… Конечно, пусть Роози подаст заявление.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Йоханнес Вао не зря проплутал несколько часов по окрестным перелескам. В густом осиннике, примыкающем к Змеиному болоту, удалось-таки подбить порядочного зайца. Отдохнув на пеньке, Йоханнес завязал теплую, еще пушистую тушку в заплечный мешок и, вскинув на спину старенькое курковое ружье, пахнущее гарью от недавнего выстрела, двинулся к дому. Затвердевший ноздреватый снег на опушке леса почти не проваливался под его ногами.

Он шел, довольный собой и удачной охотой. Дурак заяц! Он прямо выскочил под выстрел, — спросонок, что ли?

Хозяин хутора Вао может иногда сходить и на охоту. Конечно, не каждый хозяин в Коорди в состоянии позволить себе это удовольствие, даже зимой… Хотя зимой и нет особо важных работ, но зато всегда находятся десятки малых: то привезти сено с болотных лугов или дрова доставить из лесу, а то починить сани или телегу. Поэтому хорошо, когда у тебя большая семья и три дочери — работницы хоть куда — и домом управляет такая жена, как Лийна. Тогда тебе остается только командовать и следить, чтоб домочадцы не ходили без дела. Сено с болота могут привезти младшие дочери, Линда и Вильма, а старшую, Вальве, можно послать и на лесные работы. Попроще работу дочери могут выполнить и за отца: это ведь не землю пахать. Работа им только на пользу. Недаром в деревне говорят, что дочки Йоханнеса Вао умеют и в хозяйстве управляться, и вязальной иглой орудовать, и — что похвальнее всего — слову старшего послушны. Недаром две старшие дочери Йоханнеса, выйдя замуж, стали хозяйками на больших хуторах. А породниться с богатыми хозяевами, с такими, как Михкель Коор, что и говорить, приятно было Йоханнесу. Из всех шести дочерей, жаль, вот только Айно нарушает цельность семьи — как строптивая овца вырывается из загона. Самая старательная дочь, но и самая строптивая. Сколько неприятностей она доставила Йоханнесу, когда без спроса ушла жить в город. В деревне всегда рады почесать языки, поразвлечься за счет раздора в семье соседа, тем более в семье крепкой и спаянной. Чего ей, Айно, нехватало? Можно подумать, что Йоханнес Kubjas[5] какой-то в семье, раз родная дочь предпочла уйти…

Опушка леса вывела Йоханнеса на проселочную дорогу, которой зимой пользовались крайне редко. В полукилометре от опушки чернело несколько убогих построек: дом и хлев. Издали посмотреть, — несколько банек приткнулись друг к другу, между ними колодец с журавлем. Таких колодцев давно уже не рыли в этих местах — ставили насосы. Здесь начинались поля хутора Курвеста. Когда-то на земле отца Марта, Карла Курвеста, его попс Кург построил эти хибарки. Несколько попсов жили здесь уже после Курга, но долго никто не уживался, — работать на Курвестов и ладить с ними было нелегко. Постепенно хутор приходил в ветхость. В народе его прозвали Журавлиным хутором, по имени его первого хозяина Курга[6].