Анжелика. Тени и свет Парижа - Анн Голон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он идет по коридорам, в которых зарождается шум первых сдавленных рыданий. Он идет к своему окончательному одиночеству.
Все расступаются перед ним.
* * *Вчера кардинал дал ему последние наставления: «Никакого премьер-министра, Ваше Величество. Никаких фаворитов! Владыка — вы один».
Мазарини сообщил также королю тайны, известные лишь трем-четырем доверенным людям. Те тайны, что называют «государственными»: старые заговоры и угрозы, напоминающие спящие вулканы, о которых должен помнить тот, кто берет на себя ответственность за народ и его историю.
Больше ему ничего не нужно.
Он готов.
В апартаментах кардинала застыл в молитве отец Биссаро. Священник принадлежал к ордену театинцев, основанному в 1524 году Каэтаном Тиенским и Джанпьетро Караффой, который и стал первым настоятелем ордена. До этого Караффа был архиепископом Театры, а затем под именем Павла IV взошел на папский престол. Священники создавали орден в надежде изменить нравы духовенства, они даже запретили монахам просить милостыню и иметь иные источники доходов, кроме добровольных пожертвований. Театинцы проповедовали, посещали больных, исповедовали приговоренных и умирающих. В своей власти папа Павел IV опирался на высший трибунал римской инквизиции и с его помощью издал «Индекс запрещенных книг»[11].
Итальянец Джулио Мазарини, питавший особое расположение к театинцам, пригласил их в Париж, где у них имелась собственная резиденция на набережной Малаке.
Карманы отца Биссаро и в этот грустный час были полны ходатайствами о возбуждении дел и всевозможными прошениями, которые он готовил к каждому посещению Венсеннского замка. Стоило показаться его длинной черной сутане с белой полосой по подолу, как тотчас же театинец подвергался бурному натиску, от которого он защищался как мог. Напрасно он говорил, что призван в Венсеннский замок для иной, более серьезной миссии. Сам кардинал уполномочил отца Биссаро подготовить его к смерти и помочь пересечь последний порог, как полагается доброму христианину.
Просители продолжали взывать к нему, умоляя призвать кающегося грешника на путь великодушия, справедливости и исправления…
Даже в последние часы жизни Его Преосвященство оставался всемогущим.
В его худых руках, сложенных в жесте покаяния, по-прежнему сосредотачивалась Власть.
Он принял все прошения, представленные театинцем, и собственноручно подписал их.
Неужели все кончено? Кардинала не стало.
Власть угасла.
Что теперь будет? К кому обращаться?
«Ко мне, господин архиепископ», — ответил на следующий день Людовик XIV, встретив в прихожей главу Собрания духовенства, который поинтересовался у короля, к кому отныне следует обращаться для решения вопросов, ранее находившихся в ведении кардинала.
«Никакого премьер-министра… Никаких всемогущих фаворитов… Государство — это я, господа».
Король приказал читать молитвы сорок часов кряду и облачился в траур. Двор должен был последовать его примеру. Все королевство шептало молитвы перед алтарями за упокой души некогда ненавистного итальянца, и два дня над Парижем, ни на секунду не смолкая, раздавался похоронный звон.
Позднее, в своих мемуарах Людовик напишет: «Кардинал, который любил меня и которого любил я…»
После того как были пролиты последние слезы юного сердца, которое отныне не могло позволить себе быть чувствительным, Людовик XIV принялся за работу.
* * *Двор недоверчиво улыбался. Король составил расписание, в котором отметил каждый час; сюда входили все дела, включая балы и свидания с любовницами, но прежде всего работа, работа напряженная, постоянная, скрупулезная. Придворные качали головами. «Это продлится недолго», — говорили они.
Это длилось пятьдесят лет.
Глава 4
На другом берегу Сены, в Нельской башне, отголоски королевской жизни доходили до нищих, благодаря рассказам Баркароля. Карлик всегда был отлично осведомлен о том, что происходит при дворе, потому что порой, нарядившись в костюм шута XVI века с бубенцами и перьями, он открывал двери дома одной из самых знаменитых парижских прорицательниц.
— И прекрасные дамы, которые приходят ее повидать, напрасно скрывают свои лица под масками и вуалями, я их всех знаю…
Он называл знакомые имена и приводил известные Анжелике подробности, поэтому она нисколько не сомневалась, что самые роскошные цветы из окружения короля частенько посещают подозрительное логово этой гадалки.
Ее звали Катрин Монвуазен. Она получила прозвище Лавуазен — «Соседушка». Баркароль уверял, что она опасна и, кроме того, очень искусна. Присев на корточки в излюбленной «жабьей позе» рядом со своим другом Деревянным Задом, Баркароль запросто раскрывал Анжелике тайные интриги, описывал ужасающие деяния и мошенничества, свидетелем которых он становился. Анжелика то пугалась, то сгорала от любопытства.
Почему же все эти знатные дамы или принцы покидали Лувр, облачившись в серые плащи и маски? Почему бежали они по грязным переулкам Парижа и стучали в дверь вертепа, которую им открывал гримасничающий карлик? Почему доверяли свои самые сокровенные тайны слуху полупьяной женщины?..
Потому что они хотели получить то, что невозможно приобрести за деньги.
Они хотели любви. И той любви, что присуща молодости, и той, которую пытаются удержать стареющие дамы, понимая, что любовники ускользают из их сетей. Приходили сюда и ненасытные честолюбцы, которые стремились подняться все выше и выше…
Они клянчили у Лавуазен магическое зелье, порабощающее сердце, афродизиаки, пробуждающие чувственность.
Некоторые жаждали заполучить наследство старого дядюшки, который почему-то и не думал расставаться с жизнью, кто-то мечтал о смерти старого мужа, соперницы или еще не родившегося ребенка.
Лавуазен была акушеркой, отравительницей и колдуньей в одном лице.
Чего же еще они хотели? Отыскать клады, общаться с дьяволом, увидеть призрак покойного, убить колдовством на расстоянии… Им некуда было идти, кроме как к Лавуазен. А здесь стоило лишь договориться о цене, и Лавуазен созывала своих подручных: ученого, изготавливающего яды; лакея или служанку, крадущих письма; сбившегося с пути священника, служащего черную мессу, и подыскивала ребенка для жертвоприношения, ребенка, в шею которого всаживали длинную иглу и пили кровь…
Анжелика, низвергнутая на самое дно Двора чудес процессом о ложном колдовстве мужа, слушая рассказы Баркароля, внезапно обнаружила, что настоящее колдовство существует. Карлик также открыл ей глаза на ужасающую извращенность религиозных чувств в их век, когда место Бога занял Сатана.
