Вперед и вниз - Василий Дорогокупля

Встреча с Панужаевым и его невысказанное, но хорошо понятое ею намерение — людей такого типа она повидала довольно — отнюдь не улучшили ее настрой. Наташе случалось курсировать по маршруту «машина — кабак — сауна», но она глубоко сомневалась в эффективности этого метода борьбы с депрессией. Хотелось чего-то тихого и душевного. «А что, если взять и напиться?» — подумала она, пройдя мебельный магазин и увидев впереди знакомый павильон, за стеклами которого по причине пасмурной погоды горел ласковый зеленоватый свет. Она купила две, а потом, помедлив, еще и третью бутылку хереса и, сложив добычу в пакет, направилась домой. Результат возлияния в обществе телевизора и дружелюбно рычащей кошки превзошел самые смелые прогнозы. Уже после первой бутылки Наташа стала самой собой — неунывающей, насмешливой и удивительно легкой на подъем. Простейшее средство против депрессии было найдено. Прежде не очень падкая на вино, она впервые целенаправленно напивалась без компании собутыльников. «Не хочу быть шлюхой, лучше буду пьяницей», — беззаботно пела она, вальсируя по комнате в обнимку с кошкой. Все совершалось в известном порядке вещей — шел процесс становления личности.

IV

Минуло полтора месяца со дня захвата Там-Тама. Уже три угрожающих письма канули в омут международного почтового оборота, но нигерийские прохиндеи не торопились выручать из беды своего посланца и, похоже, не очень боялись разоблачений, могущих последовать за его передачей Интерполу.

— Надо было захватывать журналиста, — ругался Швеллер, — и прятать его где-нибудь в тайге. Вся Чечня этим кормится, а мы связались с какой-то шушерой.

— Чечены тоже по несколько месяцев ждут выкупа, а ты все хочешь сразу, — успокаивал его Женьшень. — Потерпи, дай им время подумать.

— Что тут думать, платить надо. Если затянем до зимы, Там-Там у нас сдохнет. И деньги упустим, и со жмуриком еще возня.

Разговор происходил все в том же подвале, куда коллеги прибыли поздно вечером с самой что ни на есть гуманной целью: они собирались устроить Там-Таму прогулку на свежем воздухе. В последнее время африканец сильно сдал физически, его лицо осунулось, курчавые волосы свалялись и походили на грязную овечью шерсть, губы потрескались и вывернулись наизнанку до такой степени, что верхняя упиралась в кончик носа, а нижняя почти достигала подбородка. Полагая эти метаморфозы следствием нездорового подвального климата, тюремщики решили изредка в ночные часы выводить Там-Тама на улицу. В этот раз настала очередь Женьшеня и Швеллера, которые приехали на место слишком рано и теперь коротали время за картами. Оба были неестественно трезвы. Там-Тама уже спустили с цепи, и он разминался, гуляя по своей комнате и порой заглядывая через раскрытую дверь на кухню.

— Ты снова дурак, но зато при погонах, — сказал Женьшень, побив последний ход Швеллера и выкладывая на стол две шестерки. — Сыграем еще?

Он оторвал банан от лежавшей на столе грозди и начал снимать кожуру.

— Перестань жрать бананы! — взорвался Швеллер. — Видеть этого не могу! У меня на них аллергия.

— Аллергия? Ты об этом никогда не говорил.

— Мог бы прочесть по моему лицу, раз уж ты такой умный.

— Ничего у тебя на лице не написано. Абсолютно ничего.

— Ты просто не умеешь читать! Ладно, сейчас увидишь. Дай-ка сюда банан.

— Держи. Я люблю эксперименты — особенно на людях.

— Сдавай карты, пока я ем!

К их столу осторожно приблизился Там-Там и промямлил что-то с просительной интонацией.

— Угомонись, приятель, — сказал ему Женьшень. — Не будь таким нахальным.

— Катков! — произнес, громко чавкая, Швеллер и ткнул толстым пальцем в потолок.

— Йе-йе, Каткойф, — закивал нигериец.

— То-то и оно. А теперь отвали. Не видишь, мы играем.

На протяжении следующей партии, в которой Швеллер вновь остался в дураках, он съел один за другим четыре банана.

— Ну и где аллергия? — спросил пытливый Женьшень.

— Пока — тьфу-тьфу-тьфу — пронесло. Но к утру, возможно, начнется.

— Вот свинья! Ты бы хоть Там-Таму оставил.

— Пожалуйста, один остался.

— Ага, самый переспелый.

— Он такие любит. На, Там-Там, кушай, тебе надо поправляться.

— Скоро полночь, — взглянул на часы Женьшень, — можно выходить, в это время здесь на улицах пусто. Прицепи его к себе наручниками.

— На кой он мне сдался, блохастый! Сам к себе цепляй.

— Ты здоровее, да еще и бананов налопался. Может, его на себе придется нести. Смотри, он же еле ходит.

— Тогда зачем вообще эти наручники? Куда он убежит?

— Согласен. Обойдемся без них.

Все трое цепочкой — Женьшень впереди, Швеллер замыкающий — проследовали вверх по лестнице и вышли в темную сырую ночь. Фонарей в переулке не было, а горевшие окна домов не столько освещали путь, сколько мешали глазам приспособиться к темноте. Когда через несколько шагов они остановились, стало слышно, как Там-Там с жадным присвистом заглатывает воздух.

— Куда пойдем? — спросил Швеллер.

— Там под деревьями должна быть скамеечка. Для начала посидим на ней, пусть он дышит.

Они почти на ощупь отыскали скамейку, но та оказалась мокрой, садиться никто не хотел.

— Может, посидим в машине?

— Чтоб тебя! — рассердился Женьшень. — Человеку нужен свежий воздух, а он со своей машиной! Идем по переулку в тот конец и обратно.

Они двинулись в выбранном направлении, прогулочным темпом дошли до маленькой сосновой рощи, прижатой к шоссе полукругом старых пятиэтажек, и остановились под фонарем у расположенного здесь ночного киоска.

— Сосновый воздух самый полезный, — сказал Швеллер. — В нем есть такие смоляные эфиры…

— Возьмем бутылку, раз уж сюда пришли, — предложил Женьшень.

— Да ну его, это колдырское пойло, оно ацетоном воняет. У меня в машине три ящика хорошей водки — на оптовом сегодня взял и не успел забросить своим.

— А почему раньше не сказал?

— Забыл. Представляешь? Совсем замотался.

— Не огорчайся, бывает, — сказал Женьшень. — Про одну бутылку ты никогда не забудешь, а три ящика — это уже и не выпивка, а так, обычный товар.

В этот миг впервые за все время их прогулки невдалеке послышались голоса, мелькнул сигаретный огонек, и вскоре из темноты к киоску вышли двое парней.

— Ого! — воскликнул, останавливаясь, один из них. — Негритос. Раньше я его здесь не видел.

— Туристы, что ль? — спросил второй, плоховато ворочая языком. — Не подкинете пару баксов рабочему классу на сникерс?

— Гуляйте отсюда, огрызки, — сказал Швеллер беззлобно. — Вы отравляете нам свежий воздух.

— Во дает! — озадачились парни. — Пришел в чужой район со своим негритосом и еще тут командует!

Тот, что был попьянее, принял боксерскую стойку.

— Не спеши, — остановил его второй и, обернувшись, позвал в темноту: — Мужики! Давайте сюда!

— Чего там Фугель разорался? — донеслось не с той стороны, куда он кричал, а правее, из рощи, и на освещенном пространстве перед киоском появились еще четверо.

— Какие-то черножопые нас прогоняют. Гуляйте, говорят, отсюда.

— Что, прямо так и говорят?! Дожили! Дальше некуда! — искренне возмутились туземцы.

— Предлагаем обмен, — вновь обратился Фугель к чужакам, приосанившись и уже выступая от имени всего коллектива, — вы сейчас берете нам три пузыря водки и еще по пиву на брата, а мы за это вас не будем бить. Даже пальцем не тронем.

— Четыре пузыря! — крикнул кто-то позади него.

— Да, четыре, — поправился Фугель, не оставив без внимания алчущий глас народа.

— Это потянет за сотню, — вслух прикинул расчетливый Женьшень, вытаскивая из-под куртки пистолет. — А патроны идут у нас по десятке. Итого на всех шестьдесят. Сэкономим?

— Неплохо бы, — сказал Швеллер и последовал его примеру. Дуплетом клацнули передернутые затворы.

Туземцы стушевались. Огнестрельным оружием они в данную минуту не располагали.

— Э-эх! — досадливо выдохнул тот же голос из задних рядов.

— Ладно, хрен с вами, отложим сделку, — сказал после паузы Фугель. — Останетесь должны.

С показной медлительностью, лениво приволакивая ноги, давая друг другу прикурить, обмениваясь натянутыми шутками и по мере сил стараясь не терять достоинства, представители местной общественности сгинули в ночи.

— Хе-хе-хе, — сказал Швеллер им вслед.

— А где Там-Там? — спросил его напарник.

Они огляделись по сторонам. Там-Там исчез.

Напрасны были призывные крики, блуждания меж редких сосен и попытки разглядеть что-либо в кустах у фасадов домов.

— Кончай орать, он не объявится, — сказал наконец Женьшень охрипшему Швеллеру. — Этот сученыш решил сделать ноги.

Швеллер был крайне возмущен коварством и неблагодарностью африканца, но он уже устал ругаться и только махнул рукой.