Воспоминания - Альберт Шпеер

Вечерами регулярно устанавливали примитивный кинопроектор, чтобы после кинохроники показать один-два художестваенных фильма. Поначалу слуги очень неумело обращались с аппаратурой. Часто картинка была вверх ногами или рвалась пленка; Гитлер тогда еще относился к этому спокойнее, чем его адъютанты, которые слишком уж любили демонстрировать своим подчиненным власть, которой они были обязаны своему шефу.

При выборе фильмов Гитлер совещался с Геббельсом. Чаще всего это были фильмы, которые в то же самое время шли в берлинских кинотеатрах. Гитлер предпочитал безобидные развлекательные фильмы, а также фильмы о любви и о жизни высшего общества. Как можно скорее следовало также доставлять все с Яннингсом и Рюманом, с Хенни, Портен, Лил Даговер, Ольгой Чеховой, Зарой Леандер или Женни Юго. Фильмам-ревю с большим количеством голых ног был гарантирован успех. Нередко мы смотрели заграничные фильмы, в том числе такие, которые были недоступны немецкому зрителю. Напротив, почти полностью отсутствовали фильмы о спорте и альпинизме, никогда также не демонстрировались фильмы о животных, ландшафтные фильмы и фильмы, рассказывающие о других странах. Он также не понимал гротескные фильмы, которые я тогда так любил, например, с Бастером Китоном или даже с Чарли Чаплиным. Немецкая кинематография никак не могла покрыть нашу потребность в двух новых фильмах ежедневно. Поэтому многие из них мы смотрели по два раза и чаще: бросалось в глаза то, что никогда это не были трагедии, зато часто феерии или фильмы с его любимыми актерами. Этому выбору, а также обычаю каждый вечер просматривать по одному-два фильма он сохранил верность до начала войны.

На одном из таких обедов зимой 1933 г. я сидел рядом с Герингом. «Над Вашей квартирой работает Шпеер, мой фюрер? Он Ваш архитектор?» Я, правда, им не был, но Гитлер ответил утвердительно. «В таком случае разрешите ему перестроить и мою квартиру». Гитлер согласился, и Геринг, не поинтересовавшись, хочу ли я этим заняться, сразу же после обеда усадил меня в свой большой открытый автомобиль и, как драгоценную добычу, увлек меня в свою квартиру. Он подобрал себе бывшую резиденцию прусского министра торговли, находившуюся в одном из садов за Лейпцигской площадью, дворец, с большой пышностью воздвигнутый государством перед 1914 г.

Всего за несколько месяцев до этого эта квартира была перестроена в соответствии с указаниями самого Геринга, прусскому государству это влетело в копеечку. Гитлер осмотрел ее и неодобрительно заметил: «Темно! И как только можно жить в темноте! Сравнить с этим работу моего профессора! Везде светло, ясно и просто!» И действительно, я однаружил романтический запутанный лабиринт маленьких комнат с темными застекленными и тяжелыми бархатными обоями, обставленных громоздкой мебелью в стиле ренессанс. Нечто вроде часовни было увенчано свастикой, в других комнатах новый символ также помещался на потолках, стенах и полах. Вид был такой, как будто в этой квартире постоянно должно было происходить что-то особенно торжественно-трагическое.

Характерным для системы, как, пожалуй, и для всех авторитарных общественных форм, было то, что критика и пример Гитлера моментально меняли настроение Геринга. Потому что он немедленно отвернулся от своего только что законченного сооружения, хотя там он себя, наверное, чувствовал бы лучше, потому что оно было ближе его естеству: «Не обращайте на все это внимания. Я и сам не могу это видеть. Делайте, как считаете нужным. Я даю Вам заказ; только пусть все будет, как у фюрера». Это был прекрасный заказ, как и всегда, у Геринга с затратами не считались. Так, сломали стены, чтобы из многочисленных комнатушек первого этажа сделать четыре больших помещения; самое большое из них, его кабинет, имело площадь около 140 кв. м, почти как у Гитлера. Была пристроена стеклянная веранда из легких бронзовых конструкций. Правда, бронза была очень дефицитной, распределялась по фондам и за ее нецелевое использование полагались высокие штрафы, но это ни в малейшей степени не беспокоило Геринга. Он был в восторге, радовался каждый раз, осматривая свою квартиру, сиял, как именинник, потирал руки и смеялся.

Мебель Геринга соответствовала его комплекции. Старый письменный стол в стиле ренессанс был громаден, как и рабочее кресло, спинка которого возвышалась над его головой, оно могло бы служить княжеским троном. На письменном столе он приказал установить два серебряных светильника с несоразмерно большими пергаментными абажурами и, кроме того, огромную фотографию Гитлера: подаренный Гитлером оригинал был для него недостаточно импозантен. Поэтому он приказал увеличить его во много раз и каждый, кто приходил к нему, удивлялся такому особому расположению Гитлера. Дело в том, что в партийных и правительственных кругах было известно, что Гитлер дарил своим паладинам свою фотографию всегда одного и того же формата в серебряной рамке, выполненной по специальному эскизу госпожи Троост. В холле огромную картину поместили на потолке, чтобы не загораживать окошки расположенной за стеной кинобудки. Картина показалась мне знакомой. И действительно, Геринг, как я узнал, без особых церемоний приказал «своему» прусскому директору Музея им. Кайзера Фридриха доставить к себе домой знаменитое творение Рубенса «Диана на оленьей охоте», бывшее одним из самых замечательных шедевров этого музея.

Пока шли работы, Геринг жил во дворце председателя рейхстага напротив здания рейхстага, построенном в начале двадцатого века под сильным эпигонским влиянием рококо. Здесь мы обсуждали интерьеры его постоянной резиденции. Часто при этом прсутствовал один из директоров изысканных «Объединенных мастерских» г-н Пэпке, пожилой, седой господин, очень старавшийся понравиться Герингу, но запуганный резкостью и бесцеремонностью, с какой Геринг обращался с подчиненными.

Однажды мы с Герингом сидели в комнате, стены которой в стиле вильгельмовского неорококо сверху донизу были покрыты плоскими рельефами в виде розовых гирлянд — воплощение мерзости. Геринг тоже так считал, начав: «Как Вы находите эти украшения, господин директор? Не плохо, не правда ли?» Вместо того, чтобы сказать: «Это отвратительно», старик почувствовал себя неуверенно, ему не хотелось портить отношения со своим высокопоставленным заказчиком и клиентом, и он дал уклончивый ответ. Геринг тут же почувствовал, что можно сыграть с ним шутку и подмигнул мне, ища поддержки: «Но господин директор, неужели Вам не нравится? Я хочу, чтобы Вы украсили так все помещения. Мы говорили об этом, не так ли, господин Шпеер?» — «Да, чертежи уже в обработке». — «Ну вот, господин директор, видите ли, это наш новый стиль. Я уверен, что он Вам нравится». Директор увертывался, от разлада со своей совестью художника у него выступила испарина на лбу, его острая бородка дрожала от волнения. А Геринг рашил во что бы то ни стало вырвать одобрение у старика: «Итак, посмотрите-ка внимательно на эту стену. Как чудесно она увита розами. Как будто сидишь на воздухе в розовой беседке. И это не приводит Вас в восторг?» — «Что Вы, что Вы!» — с отчаянием промямлил тот. — «Вы ведь известный знаток искусства, такой шедевр уж конечно вызывает Ваше восхищение. Скажите, не правда ли, это прекрасно?» Игра продолжалась долго, пока директор не уступил и не изобразил восторг, которого от него добивались.

«Все они такие!» — презрительно заметил потом Геринг, и действительно, такими были все, не в последнюю очередь это относилось к самому Герингу, который во время обедов у Гитлера без умолку рассказывал, какой светлой и просторной теперь будет его квартира, «точно такая, как Ваша, мой фюрер».

Если бы Гитлер приказал увить свои стены розами, Геринг бы потребовал розы и себе.

Уже зимой 1933 г., то есть через несколько месяцев после решившего мою судьбу обеда у Гитлера, я был принят в круг наиболее близких ему людей. Кроме меня, было еще немного таких, кого бы он баловал подобным образом. Я, без сомнения, особенно понравился Гитлеру, хотя я по своей природе и был сдержан и неразговорчив. Я часто задавался вопросом, не видит ли он во мне воплощение своей юношеской мечты стать великим архитектором. И все же едва ли можно найти удовлетворительное объяснение явной симпатии Гитлера в его зачастую чисто интуитивном поведении.

Я еще был далек от моего позднейшего классицизма. Случаю было угодно, чтобы сохранились чертежи, подготовленные к конкурсу на лучший проект Имперской школы руководящих кадров НСДАП в пригороде Мюнхена Грюнвальде, в котором осенью 1933 г. могли принять участие все архитекторы.

Гитлер в сопровождении Трооста и меня ознакомился с проектами, представленными на конкурс еще до принятия решений. Проекты, как полагается на конкурсе, были представлены анонимно. Конечно, я провалился. Только после принятия решения, когда был объявлен победитель, Троост в беседе в ателье отметил мой проект, и Гитлер, к моему удивлению, еще хорошо помнил его, хотя он рассматривал мои чертежи среди сотен других не дольше нескольких секунд. Он ответил молчанием на похвалу Трооста; наверное, он при этом понял, что я еще далек от того, чтобы соответствовать его представлениям. Каждые две-три недели Гитлер ездил в Мюнхен, все чаще он брал в эти поездки меня. По прибытии он, как правило, прямо с вокзала направлялся в ателье профессора Трооста. Еще по дороге в поезде он живо размышлял вслух, какие из чертежей «профессор» уже, наверное, закончил: «Горизонтальную проекцию первого этажа „Дома искусства“ он, наверное, переделал. Там нужно было внести некоторые изменения… Готов ли уже проект элементов внутреннего убранства столовой? А потом мы, возможно, увидим наброски скульптур Ваккерле».