Бледный город - Игорь Савельев

Любовь-морковь… Четырнадцать лет… Сейчас мне – двадцать, я стою под фонарем в чужом городе и целуюсь с фантастической девушкой по имени Настя. Мы делаем это скорее осторожно, чем нежно, так как идем из травмопункта и у меня опух нос. Ничего серьезного, но больно. Нам пришлось даже зайти в круглосуточный ларек и купить эскимо на палочке, а главное – в целлофане, и не распаковывая держать его у носа. Так что теперь мы целуемся аккуратно. И наши языки любят друг друга.

А ведь когда-то я совершенно не умел целоваться, лет в шестнадцать еще. Мой первый поцелуй… Было скорее неприятно. Это внезапное ощущение чужой полости, чужого вакуума… Потом я неловко задел ее зубы своими… Это была девушка из класса, отличница: кудрявая, томная вся такая… И я влюбился – в первый раз и до безумия.

Это ее я дожидался после школы. Звонил, объяснялся, дышал. Это ей я писал под окнами “Доброе утро, любимая” – вернее, пытался писать…

Теперь-то я понимаю, почему мы не могли быть вместе всерьез. Я был – прыщавый, несуразный, к тому же я тогда еще и заикался, в общем -

“не котировался”… Ладно, какие-то крохи счастья мне выпали, так что стоит ли ныть.

Как минимум я стал вдруг понимать “галиматью”! Серьезно, раньше я просто “тащился” от голоса какой-нибудь Земфиры, теперь же все, о чем она пела, – казалось бы, какая белиберда! – стало ясной и точной лирикой. Я даже взмок, когда вдруг понял, что каждое слово тут – про меня, каждое – правда и к месту. Это тебе не мертвая латынь.

Вот и сейчас, когда я смотрю на Настю… Господи, я обнимаю ее! – а на ум приходят целые фразы, куплеты, внешне все это бред, парадокс, на деле же… влюбленный человек растрепан. Растрепаны его мысли. Ту чепуху, которую он несет, способен понять лишь другой влюбленный – вот, собственно, рецепт и суть всей так называемой “галиматьи”. И никаких гвоздей.

Я понимаю. И она, кажется, понимает.

Во всяком случае, она настроена на ту же волну и говорит про своего бывшего, кажется… Почему они расстались… Почему я ни фига не слушаю… Хорошо, что я не ревную к прошлому. Она же не знала, что встретит меня. А ты нахальный и самоуверенный, братец…

А все же интересно, сколько у нее было мужчин. Не похоже, чтобы много.

У меня у самого была пара женщин… корректнее сказать – девушек по возрасту, но это не имело значения. Что может значить секс без чувства? Вы же знаете этот дурацкий, студенческий, корпоративный секс.

Обычно все бывает на чьей-нибудь приличненькой квартире. Хорошая водка разливается в сервизные рюмашки-близнецы. Бывает мало закуси, но много, много снобизма. И любят свечи зажигать. От этого становится скорее неуютно, и тени ходят по стенам.

Потом, когда все разойдутся по диванам и кроватям, не заняться сексом будет пощечиной общественному вкусу. Я вспоминаю очередную…

После всего было неловко отодвинуться, пришлось засыпать так, обнимая и прижимаясь к ее спине лицом. Был тоже июль, душные ночи.

Это было невыносимо, и вся ночь прошла в сплошной горячке, а губы, прижатые к ее спине, чудовищно разъело – пот.

Как тяжело все это было, и как же я далек сейчас от этого! За пару тысяч километров.

Рядом со мной идет Настя, полумрак – здесь не работает фонарь, – и я четко, как-то по-античному вижу ее профиль. Нос чуточку с горбинкой, именно такой, как нужно. Брови… Короткая стрижка…

Закуривает. Профиль с сигаретой. Профиль с точкой огня.

– Хочешь?

Вообще-то я не курю, но бывает, если выпью. Или когда как-то не по себе. А сейчас такое чувство, что я не то что закурить – я и подняться могу над асфальтом, и полететь… Во всяком случае, опыта хватает, чтобы затянуться и сжать горло: не залиться кашлем.

Мы идем и молча курим. Город тихий абсолютно. У меня “отходняк” от пива, так, ничего особенного – легкий сушняк, а во рту тягуче, во рту какой-то привкус собственных зубов. А после сигареты добавляется и какой-то привкус чернослива… Извините за столь подробный анализ того, что происходит в моей ротовой полости.

Я снова обнимаю ее. Она прижимается доверчиво: свободной рукой перебирает мне волосы, и, между прочим, это чертовски приятно.

– А расстояние между Питером и Тюменью… точно будет – сколько?

Разумеется, атлас с таблицами остался лежать в моем рюкзаке, а тот в свою очередь – на “вписке” у Скваера; я закатил глаза, соображая. В уме вставала Российская Федерация. Так, так и так.

– Тысячи три. Может, чуть меньше…

– Много, – вздохнула она.

– Еще бы!

– Много, много… Миллионы людей! Подумать только, а ведь мы могли никогда не встретиться.

Вместо ответа я крепче обнял ее.

– Ты знаешь, – Настя вдруг оживилась, даже отстранилась от меня, – одна моя подружка два года назад замуж за немца вышла! Серьезно. И уехала в Германию. Какой город – не помню. Она мне часто оттуда пишет. Скучает… А этот немец за ней к нам в Тюмень приезжал!

– Старикашка какой-нибудь?

– Почему – старикашка? – Настя даже обиделась. – Нормальный мужик.

Он ее старше, конечно, лет на восемь. Но вполне молодец. Лысоватый, конечно… Я вот вообще обратила внимание – по телику сколько видела, – немцы все рано лысеют. И почему? Радиация, что ли, какая-то…

– Или гормоны.

– Гормоны? У немцев? Да не смеши!.. Этот тоже: приехал и все озирался, как дикий. “Sibiria, Sibiria!” Чуть ли не шубу с собой привез! А лето было, у нас же над Сибирью – вечная озоновая дыра, и жара была градусов под тридцать пять! Вот он пожарился у нас…

Я вдруг ловлю себя на том, что улыбка у меня – снисходительная.

Спохватившись, быстренько стираю ее с лица, чтобы Настя не успела заметить… Да – провинция. Да – иностранца раз в жизни увидели. Ну и что же теперь.

Мороженое, которое я держу у носа, практически растаяло, стало жидким, плещется там в целлофане – и, описав дугу, оно плюхается на асфальт, как лягушка… И только потом (как обычно) я подумал: может, стоило все-таки предложить его Насте?

– Не напрягайся. Я не ем сладкого.

Совсем как я… Мы – похожи. Я постоянно ловлю себя на этой мысли. И внутренне. И внешне: сейчас, при бледном свете фонарей, этого не очень видно, но правая половина ее лица – загоревшая. Это от стояния на трассе. Печать автостопщика…

Настя закуривает. Она слишком много курит.

Мимо нас по проспекту проезжает машина – может быть, даже первая за все то время, что мы тут идем. Широкий проспект щедро залит огнями и

– пуст совершенно. Вот где рассекать на роликовых коньках глубокой ночью или рано утром. Просторы ровного асфальта, пустынно – ни машин, ни людей, ветер засвистит в ушах, и сам черт тебе будет не брат.

– Погоди… Давай здесь постоим.

– Зачем?

– Просто так.

Сначала я не понял, чего ради мы остановились, только покорно выполнил просьбу… Потом догадался. Просто для того, чтобы эта волшебная ночь не кончалась как можно дольше.

Мы обнимались и целовались. Настя зарывалась в мои объятия, подрагивая всем телом, точно ей было холодно, а я – отогревал ее.

Пряча лицо, кутаясь в мои руки, она все продолжала как-то исступленно целовать мне шею, грудь (через футболку), плечи… В тот момент, когда губы ее коснулись моей руки повыше локтя, я припомнил разговор за столом у Скваера (недавний… несколько часов прошло… а как будто – сто лет!) и легонько напряг бицепс. Она целовала его.

– Я же не твой тип мужчины? Я же без “крыльев”…

Она засмеялась, куснула мне бицепс.

– Это неправда. А я была дурой. Потому что крылья у тебя есть – самые настоящие.

Над нами было небо – городское, в меру звездное; в моей башке был полный сумбур, проплывали строчки из всех песен сразу… Я был счастлив. Я нашел свое счастье здесь, в чужом и далеком городе.

Получается – не зря же я ездил. Ездил, ездил – и нашел.

X

Перед самым восходом все в городе посерело, разбухло, наполнилось тенями. Призрачными силуэтами да неверными очертаниями полна была и квартира Скваера: похоже, здесь ничего не менялось с тех самых пор, как они ушли, а дверь оставили незапертой… Тихо-тихо, чтобы не разбудить никого, прошли сразу на кухню.

Здесь Настя налила себе прохладной воды из чайника: сушняки, сушняки мучили. Воды были самые остатки, и в стакане густо клубилась накипь: не будь темно – это было бы заметно.

Вадим же подошел к окну.

На фоне побледневшего уже неба фонари смотрелись ущербно, и света в окнах не было нигде. Начало шестого: самый мертвый час. Пройдет еще немного времени – чуть посветлеет, – и птицы запоют все разом, и будет странно, как же это они не перебудят всех в городе: так громко… А пока еще – нет, и в полной тишине только ветки колышутся, да и те не очень уверенно: серый полумрак.

– Так странно, – опять заговорил Вадим, видимо, повороту судьбы он не переставал удивляться, – встретить тебя здесь… В каком-то случайном, “левом” городе… Где-то на Урале, где-то в Азии…

– Вот это-то как раз не Азия, – рассмеялась Настя. – Уфа еще относится к Европе, а вот дальше… Завтра – уже сегодня! – километрах в двухстах пятидесяти отсюда, на пути к Челябинску, ты будешь проезжать прикольный памятник! Такая огромная каменная стела, на одной стороне выбито “Европа”, на другой – “Азия”. Так странно!