Отморозки: Новый эталон - Андрей Земляной

Он достал портмоне, вытащил из него две сотенные бумажки, аккуратно взял сдачу и помог Кузякину загрузить коробки в услужливо предоставленный хозяином холщовый мешок. После чего они широкими шагами вышли из магазина, проигнорировав пожелание хозяина: «Хорошей охоты, ваше превосходительство»…

Этот день обыватели Красноярска запомнили надолго. В четыре часа пополудни в районе Нахаловки – эдакой красноярской Хитровки – загремели первые выстрелы, а потом стрельба не прекращалась практически до самого рассвета. Львов решил преподать местному уголовному миру памятный урок и взялся за дело с такой яростью и такой энергией, что даже видавшие виды обитатели Нахаловки еще долго пугали друг друга злым пожеланием: «Да чтоб тебе генерала Львова увидать!»

Выяснив, где может прятаться последний участник нападения, Глеб повел своих штурмовиков в атаку. В первом же попавшемся на глаза замухрыжистом трактире он получил информацию о месте пребывания нескольких «иванов[40]». Оставив после своего ухода полсотни трупов тех, кто не пожелал делиться ценной информацией, а «разговорчивых» посетителей трактира – в полуобморочном состоянии от ужаса и боли, Львов со своими бойцами взял штурмом первую же «иванову хату».

Самого ивана захватить живым не удалось. Очередь из ППШ прошла слишком удачно, а может, и наоборот – неудачно, поставив точку в карьере старого каторжанина. Но двух его подручных штурмовики захватили живыми. Следующие полчаса они отчаянно завидовали своему покойному патрону, на все лады проклиная тот день, когда родились на свет, а больше всего – тот момент, когда им самим удалось увернуться от пули. Экстренное потрошение в исполнении Львова и его команды всегда вызывало нарекания Анненкова-Рябинина излишней жестокостью и эмоциональностью, на что, впрочем, Глеб всегда отвечал Борису, что его еще в детстве исключили из школы юных садистов за зверство…

Самым ужасным для пленников было то, что они понятия не имели: о чем их спрашивает этот оживший ночной кошмар в генеральском мундире! Но наконец их обычно дремлющий разум пробудился от дикой боли, и они с легкой душой сдали Львову всех остальных иванов Нахаловки, справедливо предположив, что тогда их оставят в покое. И их действительно оставили, милосердно подарив им покой. Вечный…

Следующего главаря захватили в тот момент, когда тот, встревоженный стрельбой, собирался убраться куда подальше. Вместе с одним из хозяев преступного мира в руки штурмовиков угодили его подельник, скупщик краденого – марвихер, который принес «долю в общак», и вульгарно размалеванная девица – хозяйская маруха.

Очередь из ППШ в потолок настроила всю компанию на мирный лад. У захваченных изъяли оружие, после чего приступили к допросу и «мерам устрашения четвертой степени».

При этом действе присутствовали, хотя и невольно, местный околоточный с двумя городовыми. Они прибежали на выстрелы и оказались мгновенно разоружены и крепко привязаны к стульям. Глеб махнул рукой:

– Полиции ущерба не наносить! – и повернулся к раздетому догола марвихеру. – Повторяю свой вопрос, любезный: кто держит пристань? Вы отвечайте, не заставляйте нас делать с вами то же, что и с этим, – и он слегка указал рукой в сторону кровати, на которой лежало окровавленное, полуживое существо, еще пять минут назад бывшее гордым иваном. – Вы все равно все расскажете, просто после такого живым мы вас не отпустим.

Следующие пять минут были наполнены дикими криками, стонами и визгами, а еще горловыми утробными звуками – полицейских тошнило.

– Спиридон!

– Слушаю, командир!

– Дай блюстителям порядка воды: их-то мучить не за что.

– Слушаю! – И в губы околоточного ткнулся ковш с водой, – Пейте, вашбродь, пейте. И рот прополосните: легче будет, я знаю…

Ефрейтор Кузякин не погрешил против истины: он хорошо помнил, как всего год тому его самого крутило и рвало еще почище полицейских. И как его отпаивали водой – тоже помнил прекрасно…

Пока Спиридон поил городовых, штурмовики принялись за маруху, чем и свели на нет все усилия сердобольного генерала и его верного ефрейтора, так что Кузякину пришлось повторить процедуру…

– В-ваше пре-пре-превосходительство, – проблеял отдышавшийся околоточный. – О-о-оставьте вы в покое эту погань. У нас на пристани самый главный – Меркул.

– Спасибо, – на изуродованном шрамами лице мелькнула короткая улыбка. – Покажете, где он обитает?

– Д-да, конечно, ваше превосходительство! Я – с радостью!

Радость околоточного Огурцова была искренней: Меркул не входил в число его «опекаемых», подарков на день Ангела и на престольные праздники не носил, так что сдать его суровому генералу с изуродованным лицом – дело хорошее и благородное. Правда, жаль здешнего ивана, да и Клусачева – того самого марвихера – тоже жаль: им обоим да и марухе Верке просто и равнодушно полоснули клинками по горлу. Не видать от них больше «барашков в бумажках». Но это и ничего: новые придут – свято место пусто не бывает! – снова отдавать станут. А вот увидит местный сброд, как Огурцов вместе со страшным генералом идет, – уважения прибавится. Да и бояться будут: вдруг Огурцов попросит заступничества, а генерал возьми, да и помоги?! Храни господь!..

…Меркул на далекую стрельбу внимания не обращал: мало ли? В Нахаловке то и дело кто-то кого-то кончает. Жизнь человеческая такая. Потому-то, когда в маленький кабак влетел дурной мухой мелкий воришка Чалый и заорал дурноматом: «Меркул, тикай! Облава!» – старый вор просто не поверил. Не бывает таких облав, которые совсем не подготовлены, казаки не оцепили Нахаловку, и по улицам не шляются десятки городовых. Так что появление Львова с сопровождающими его лицами стало для Меркула очень неприятным сюрпризом…

О том, что произошло дальше, сибирские уголовники с содроганием вспоминали еще во второй половине ХХ века. И их рассказы обрастали все более и более жуткими подробностями. Говорили, будто страшный генерал заставил Меркула лично распилить на улице живого участника нападения на Доинзона пополам, что местных жителей построили в шеренгу, рассчитали на первого-второго-третьего и всех невезучих третьих тут же и расстреляли, что прилюдно кастрировали всех марвихеров, чтобы не размножалась эта сволочь в России…

На самом деле, все было и проще и страшнее. Меркула и всех, кто под ним ходил, попросту расстреляли, предварительно вытряхнув из самого ивана информацию об общаке. Остальных жителей Нахаловки, действительно, заставили присутствовать, а по окончанию экзекуции страшный генерал вытолкнул вперед замирающего от восторженного ужаса околоточного надзирателя Огурцова и сказал:

– Вот отныне ваш царь и бог! Ежели он мне только шепнет, что вы, варначье, что дурное задумали, честью клянусь: приеду со всей нашей дивизией и спалю всех на х…, чтобы и духа вашего поганого на свете не осталось.

Говорил Львов негромко, но слышали его все собравшиеся. После чего Львов и штурмовики попросили околоточного проследить за здоровьем их друга, оставленного в больнице, не отказались отужинать «чем бог послал» и ушли, оставив Красноярск в ужасе, но куда более спокойным, нежели до их приезда…

«Алатырь-камень» ходко бежал по Енисею вниз. На корме пароходика, так, чтобы не накрывало густым черным дымом из трубы, расположились штурмовики вместе со своим командиром. Снайпер Гагарин развернул прихваченную тальянку, и над великой сибирской рекой разнеслись веселые похабные частушки:

На окошке – два цветочка:Голубой да палевый…В Волге тонет пароходС б…и из Макарьева!

Ай, горняшка, ай, Дуняшка,Нынче я к тебе приду!Подарю тебе платочек,Ты подставишь мне п…!

Матросы одобрительно похохатывали, но ржать в голос не рисковали: вдруг генерал обидится? Но Глеб не обижался. Впрочем, он и не слушал эту разудалую похабень: других дум хватало. Например, как забрать всех ссыльных из этой чертовой Курейки и как потом отсортировать кого надо от тех, кого не надо?..

Гармонь взвизгнула в последний раз и замолкла. И тогда вдруг штурмовики услышали, что их командир что-то задумчиво напевает. Тихо-тихо, но…

Чапаев ткнул Гагарина в бок, и тот бросил пальцы на кнопки трехрядки. И над Енисеем полилась тихая, задумчивая мелодия…

По диким степям Забайкалья,Где золото роют в горах,Бродяга, судьбу проклиная,Тащился с сумой на плечах.

Кто-то из матросов попробовал было подпеть, но Варенец шикнул на него и показал могучий кулак.

Штурмовики, особенно из тех, кто начинал со Львовым в одной роте, любили слушать песни командира. Во-первых, Глеб обладал неплохим голосом и хорошим слухом, во-вторых – он иногда пел такие песни, что солдаты только диву давались: откуда офицер из господ мог такого набраться? Вот и теперь…

Отец твой давно уж в могиле,Землею засыпан лежит,А брат твой давно уж в Сибири,Давно кандалами гремит.

Пойдем же, пойдем, мой сыночекПойдем же в курень наш родной,Жена там по мужу скучает,И плачут детишки гурьбой.

Ну, это он, на приклад, у атамана Анненкова мог подцепить. Тот вроде ж – сибиряк, вот и нахватался. Хотя песня явно из тех, за которые начальство по голове не погладит… А это он чего такое завел?..