Теряя Контроль (ЛП) - Фредерик Джен

Я смотрю на коробку, словно в ней содержатся смертельно опасные материалы. Если я ее открою, она может уничтожить меня, поэтому медленно отступаю.

— Да, простите за позднюю плату.

Я вытаскиваю небольшую пачку денег, которую на днях мне дал Малкольм, и передаю арендодателю.

— Там за два месяца.

Он ворчит и медленно считает деньги, стоя у порога и не двигаясь.

Коробка зовет меня, манит или, по крайней мере, удерживает на месте, словно Йен находится здесь и прижимает свои пальцы к моему лбу.

— Может быть, у вас найдется другая квартира в аренду? Рядом с лифтом? Или на первом этаже?

— Думаешь, я жил бы в этой дыре, если бы у меня было другое место? — отступая, задает мне вопрос домовладелец.

Посчитав деньги и удостоверившись, что я ему правильно заплатила, он отдает мне посылку. Прежде чем успеваю задать новый вопрос, дверь передо мной захлопывается. Мне ничего не остается, как взять с собой коробку.

Оставшаяся часть денег Малкольма лежит в сумке. Вдруг мысли возвращаются к сложенным стодолларовым купюрам, от которых я отказалась. И когда это моя гордость стала важнее денег? Мне следовало схватить их и убежать.

— Ты принесла свою коробку? — слышу голос мамы из спальни. Квартира наполнена запахом вкусной выпечки, и мой желудок одобрительно урчит в ответ. — Домовладелец звонил.

— Да. Это от Малкольма, — лгу я. — Посылка, которую нужно доставить.

Произношу вторую ложь за раз, чтобы мама не захотела ее открывать. Я кидаю коробку на другую сторону раскладного дивана, который последние три года, что мы здесь живем, называю «кроватью».

Мама появляется в гостиной; она слишком худенькая в тех велюровых штанах, что я купила ей с денег, которые дал мне Малкольм.

— Сегодня я приготовила ужин.

— Отлично выглядишь, мам. Здорово, что ты встала.

— А еще сегодня я ходила в церковь. Луиза подняла меня.

— Я рада слышать это, — обнимаю ее, стараясь не прижимать слишком крепко. На кухне вижу ее домашний пирог. — Ты, должно быть, чувствуешь себя лучше. Я рекомендую тебе ходить в церковь каждый день.

— Да, хорошо было выйти. — Но следующие слова звучат как непреднамеренный удар ножом. — Дорогая, я тут подумала, наверное, я не пойду завтра на терапию.

Я чуть не роняю тарелку с пирогом, которую собираюсь поставить в микроволновку.

— Что ты говоришь? — притворяюсь я, будто не понимая, о чем идет речь.

Она убирает мои зависшие руки в сторону и включает кнопку подогрева. Свет от лампочки освещает маленькую комнату, и я замечаю, насколько тонкая у нее кожа.

— Я устала от этого, — выдыхает мама, уставившись через окно на кирпичную стену. — Я устала быть все время больной.

— У меня есть немного травки, — пытаюсь предложить ей, но она перебивает.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты делаешь?

Опять этот провокационный вопрос! Один из тех хитрых трюков мамы, позволяющие ей выяснить, что я натворила, как когда мне было пятнадцать, и я отдала свою девственность Джимми Хостеддеру после школьного выпускного вечера. Тем вечером я выпила ликера, покурила травку и занималась сексом — все было в первый раз. На следующее утро, когда я пришла домой, мама уже ждала меня, и тогда она задала мне тот же самый вопрос. И я выложила ей все — о сексе, алкоголе и травке, а как только я покончила с признаниями, она просто ответила:

— Вообще-то я спрашивала, почему ты не позвонила мне прошлой ночью, как и обещала, но теперь, раз я выяснила, чем ты занималась, думаю, самое время, чтобы начать принимать таблетки.

Самое забавное, после этого случая я задумалась о нежелательной беременности и решила в течение года больше не заниматься сексом ни с Джимми, ни с кем-либо еще. Я чувствовала себя виноватой перед мамой, которая переживала всю ночь.

— Усердно работаю? — будто бы случайно задаю вопрос, пытаясь почувствовать ее состояние, чтобы иметь возможность признаться ей в том, о чем она знает, вместо того, о чем лишь подозревает.

— Я знаю, ты сводишь концы с концами, из-за чего работаешь на Малкольма, а я не хочу этого. Ты можешь пострадать.

— Малкольм не навредит мне, — возражаю я.

Да, он с характером, но мой брат никогда не поднимал на меня руку. Бросить вилку, ударить по носу стопкой бумаг? Да. Но по-настоящему навредить, ни за что.

— Я беспокоюсь не о Малкольме.

Пищит микроволновка, и мама разворачивается, чтобы достать еду. Взяв салфетку и вилку, она направляется к маленькому столику рядом с диваном, я же, держа в руках большой стакан молока, следую за ней.

— Ешь, — приказывает она. — И просто послушай. Это же настоящая глупость — впустую пользоваться медицинской страховкой, но даже если бы я этого не делала, Виктория, я в любом случае не желаю, чтобы все и дальше так продолжалось. Препараты, которые они вводят в меня, предназначены для уничтожения раковых клеток, но они также убивают и здоровые. Пять из семи дней я слаба и больна. Это не жизнь, и я не собираюсь снова через все это проходить.

Я хочу закрыть уши и сделать вид, что не слышу ее.

— Ты переживешь, мама, ты сможешь. Этап химиотерапии. Пересадку стволовых клеток. Это все сработает.

Пирог, который я обожаю, на вкус как пыль: грязная, отвратительная пыль, что оседает внутри моего рта. Делаю большой глоток молока, но, похоже, и оно сейчас выльется.

— Шанс один из пяти, что я проживу более трех лет, но они уменьшатся, если все возобновится.

— Доктор Чен не стал бы предлагать это лечение, не будь хоть малейшего шанса. Ты победила рак в первый раз и без сомнений сделаешь это снова, — с улыбкой отвечаю я.

Мама же смотрит на меня с грустью.

— Хорошо, дорогая. Больше мы об этом говорить не станем.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто сжимаю её руку, испугавшись, что если хоть что-то произнесу, то начну плакать.

— Просто подожди и увидишь. Ты выживешь на радость всем остальным.

«Должна, потому что ты все, что у меня осталось».

Я быстро целую её в щеку и забираю свою почти полную тарелку. Выбрасываю содержимое пирога в мусорку и делаю вид, что разговора не было. Мама возвращается в свою комнату, а я создаю новый плейлист для завтрашней поездки.

У меня на завтра куча заказов от своего реального работодателя, а под конец дня, скорее всего, поработаю на Малкольма. После того, как заканчиваю с песнями и проверяю, на зарядке ли телефон, я раскладываю диван и начинаю готовиться ко сну. Отбрасываю в сторону коробку и замечаю, что картонка прогнулась, теперь она выглядит помятой и немного жалкой. Примерно так, как я чувствую себя в данный момент. И да, я не собираюсь открывать эту коробку.

Мешковатый матрас и металлические прутья никогда не дают хорошо выспаться, не считая успокаивающего и нежного храпа моей матери — колыбельной, которую никто не сможет повторить. Завтра я поговорю с врачом и постараюсь выяснить, можно ли для мамы получить дополнительные препараты, чтобы остановить тошноту или облегчить боль. Если не смогу получить их от врача, тогда Малкольм поможет мне. Шанс один из пяти, не так ли? Моей маме нужно лишь поверить. И, закутавшись в одеяло, я, наконец, засыпаю.

Утром я встаю очень рано и проверяю маму. Она еще не проснулась, да и химиотерапия начинается только в десять. Забирая огромную коробку с собой, я на цыпочках выбираюсь из квартиры. Она достаточно большая, чтобы прикрепить ее к багажнику велосипеда, и мне это удается. Эластичные шнуры плотно обвивают коробку, которая чем-то напоминает причудливый лук.

Я даже стучать не стану, а просто оставлю коробку возле задней двери, потому что в ней чересчур много соблазна, а я эмоционально нестабильна, чтобы противостоять такому человеку, как Йен. В нем слишком… слишком много всего. Слишком высокий. Слишком красивый. Слишком уверенный. И, похоже, слишком богатый.

Небольшой механический звук привлекает мое внимание, и я замечаю камеру, торчащую из двери. Она выглядит почти живой и немного пугает меня, на что я показываю свой язык.