Русско-еврейский Берлин (1920—1941) - Олег Будницкий

Однако экономическое влияние миграций на еврейское население в целом принято связывать с доминированием нового вида занятости евреев – в сфере физического труда. «Миграции восточноевропейских евреев и происходивший с исключительной во всемирной истории скоростью процесс пролетаризации, в кратчайшее время превративший еврейские массы из народа торговцев в народ рабочих-пролетариев, – это неоспоримые факты», – отмечают в 1923 году руководители благотворительной организации Союз восточных евреев126. Американская статистика в 1931 году отмечает «вытеснение традиционных видов занятости, таких как розничная торговля и неопределенные занятия люфтменшей127, физическим трудом (более тяжелым, но более продуктивным)»128.

Миграции послужили причиной и более глобальных изменений, происходивших с еврейством, которые современники сравнивали по степени воздействия на еврейский народ с изгнанием из Иудеи после поражения восстания Бар-Кохбы129.

Во-первых, переселение из мест традиционного проживания означало отрыв от корней, секуляризацию, отход от традиционного уклада жизни. Основные последствия этого явления были двух типов: социальные (ослабление влияния и власти общины, резкое расширение системы социальных связей для бывших ее членов) и культурные (отход от традиционных ценностей и подверженность влиянию культуры нового окружения). Во-вторых, среда проживания евреев изменилась: в Восточной Европе большинство евреев жили в местечках и мелких городах, в эмиграции же они концентрировались преимущественно в мегаполисах, в основном в столицах130.

Заметно изменился социокультурный облик евреев-мигрантов. Слом традиционной общинной структуры означал резкое социальное расслоение и секуляризацию. Стереотип набожного самодостаточного еврея в традиционной одежде, часто идеализируемого и противопоставляемого немецкому еврею, устарел. Пролетариат и интеллектуалы примыкали к политическим движениям, часто радикальным. Ортодоксия уступала секулярным формам еврейской самоидентификации131.

В условиях отрыва от традиционной жизни, переезда из замкнутой общины в большой город в среде восточноевропейских евреев появились две новые социальные проблемы: воровство и проституция. Это дополнительно обострило отношения между немецкими евреями и мигрантами132. Особенно трудно поддавалась искоренению проблема проституции. Действия Союза еврейских женщин (Jüdischer Frauenbund), который пытался бороться с проституцией, привлекая к ней общественное внимание, не имели эффекта, поскольку еврейские религиозные лидеры предпочитали эту проблему замалчивать133.

Восточноевропейские евреи не были желанными гостями в Германии. Для немцев восточноевропейские евреи были «чужаками», они выглядели не так, как европейцы, придерживались иных обычаев, были, казалось, отсталыми, говорили на непонятном языке. Их большая численность, чуждость и неизбежные попытки найти жилье и работу в нищей послевоенной Германии сослужили им дурную службу. Веймарскую Германию захлестнула сильнейшая волна антисемитизма: немцы, потрясенные поражением Германии в войне, часто обвиняли собственных евреев в саботаже, предательстве и шпионаже в пользу противников, скудное и нестабильное послевоенное существование заставляло немцев видеть в еврейских мигрантах нахлебников, конкурентов за квартиры и рабочие места, спекулянтов и попрошаек.

В общественном сознании восточноевропейские евреи представали жадными, пронырливыми, аморальными; их обвиняли в спекуляции драгоценными металлами и хлебом и т.д. Во время финансового кризиса 1923 года в нескольких городах Германии, а также в Шойненфиртеле, районе компактного проживания еврейских мигрантов в Берлине, происходили погромы, которые удалось остановить только после обращения к министру внутренних дел К. фон Северингу134. Самая крупная волна погромов в Шойненфиртеле лишь на несколько дней предшествовала гитлеровскому пивному путчу в Мюнхене135.

Пребывание в Германии для мигрантов было неизбежно сопряжено с юридическими трудностями. Если до войны российский гражданин мог беспрепятственно проживать в Германии, то после войны такое право в соответствии с нормами законодательства предоставлялось не каждому. Германия старалась ограничить въезд мигрантов, периодически ужесточала паспортно-визовый режим, устраивала полицейские облавы, высылала нелегальных эмигрантов из страны. В то же время беженцы из России лишились поддержки своего государства (правда, возможной лишь теоретически). В декабре 1921 года ВЦИК Советской России издает указ, согласно которому все бывшие российские граждане, прожившие более пяти лет непрерывно за границей, которые до 1 июня 1922 года не получат в советских представительствах действующие паспорта, лишаются советского гражданства136.

Большинство русских беженцев в Германии автоматически получили статус бесподданных, т.е. людей без гражданства, лишенных опеки со стороны какого бы то ни было государства. В Германии бесподданные были беззащитны перед мерами, которые принимались полицией, – арестами, интернированием и т.п. Власть подталкивала их к социальному одиночеству: дети бесподданных, родившиеся в Германии, объявлялись тоже бесподданными; немецкая женщина, вышедшая замуж за бесподданного, теряла гражданство137. Фактически эти меры означали, что естественным путем число бесподданных в Германии сократиться не могло, и поэтому власть прибегала к массовым высылкам из страны. В 1921 – 1922 годах на посту министра внутренних дел социал-демократа К. фон Северинга, противника высылок, сменил член Немецкой демократической партии А. Доминикус; демократы были настроены гораздо жестче по отношению к восточноевропейским мигрантам, нежели социал-демократы. Условия для применения этой меры формулировались общо, что оправдывало высылки любого количества беженцев. Согласно распоряжению МВД Германии от 21 октября 1921 года, высылка была возможна, если:

1) есть доказательства или подозрения, что беженец способен принести вред стране,

2) он является спекулянтом или посетителем игровых заведений,

3) он владеет недвижимостью, не получив на это разрешения в муниципалитете или не представив его в течение двух недель,

4) он получил работу не в соответствии с действующим законодательством о предоставлении работы иностранцам,

5) у него нет приюта и занятия138.

На заседаниях в МВД Германии высказывались мнения, что высылки неэффективны и бесполезны для страны139, однако они продолжались до конца 1923 года, когда пост министра внутренних дел вновь занял К. фон Северинг140.

Одним из факторов, облегчающих властям обоснование высылок, была проблема документов: дореволюционные паспорта были недействительны, действующих советских паспортов (или паспортов какого бы то ни было другого государства) у бесподданных не было. В феврале 1920 года в Шойненфиртеле, еврейском районе Берлина, полиция провела рейд, окончившийся арестом жителей, не имевших документов, – таких жителей на улицах района оказалось немало141.

По требованию властей Германии все иностранцы, въезжающие в страну или выезжающие из нее, должны были иметь паспорт и каждый раз при пересечении границы проставлять штемпель на визу. В течение 48 часов по приезде следовало зарегистрироваться в полиции, чтобы получить персональное удостоверение личности, дающее разрешение на перемещение в пределах Германии, и вид на жительство. Первоначально срок действия удостоверения личности составлял от 6 недель до 3 месяцев, впоследствии он был увеличен до 6 месяцев. Каждое продление удостоверения личности было сопряжено с проверкой в полиции и чревато высылкой142. Документы могли выдавать как центральные инстанции (МВД), так и местные143. Кроме того, особые документы для беженцев выдавались в эмигрантских организациях.

В 1922 году комиссар Лиги Наций по делам беженцев Фритьоф Нансен ввел временные проездные документы (так называемые нансеновские паспорта) для эмигрантов, позволявшие им свободно перемещаться по территории стран, принявших условия Женевской конференции. Однако в Германии система нансеновских паспортов не была широко распространена144, и беженцы пользовались временными документами, выдаваемыми эмигрантскими организациями.

В.В. Набоков не без доли иронии вспоминал о беженских паспортных проблемах:

Оглядываясь на эти годы вольного зарубежья, я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать… Наша безнадежная физическая зависимость от того или другого государства становилась особенно очевидной, когда надо было продлевать визу, какую-нибудь шутовскую карт д’идантите, ибо тогда немедленно жадный бюрократический ад норовил засосать просителя, и он изнывал и чах, пока пухли его досье на полках у всяких консулов и полицейских чиновников. Бледно-зеленый несчастный нансенский <так!> паспорт был хуже волчьего билета; переезд из одной страны в другую был сопряжен с фантастическими затруднениями и задержками. Английские, немецкие, французские власти где-то, в мутной глубине своих гланд, хранили интересную идейку, что, как бы дескать плоха ни была исходная страна (в данном случае, советская Россия), всякий беглец из своей страны должен априори считаться презренным и подозрительным, ибо он существует вне какой-либо национальной администрации. Не все русские эмигранты, конечно, кротко соглашались быть изгоями и привидениями145.