Русско-еврейский Берлин (1920—1941) - Олег Будницкий

Более подробно обстоятельства и цель принятия этого указа освещаются в работе Т. Маурер. Она подчеркивает тот факт, что в тексте указа достаточно большое внимание уделяется основаниям для высылки (ей подлежали мигранты, представляющие опасность для общества, а также безработные и бездомные), т.е. существование механизма высылок представляется авторам указа необходимым. Кроме того, она приводит соображения самого Хайне: на заседаниях в МВД он ссылался на неудовлетворительное состояние железнодорожного транспорта, которое не позволило бы транспортировать нежелательных мигрантов до восточной границы Германии, и на фактическую невозможность для них получения въездных документов в Польшу160. Таким образом, Т. Маурер интерпретирует указ не как проявление толерантности по отношению к восточноевропейским евреям, а как приведение законодательства по проблеме, будоражившей немецкое общество, в соответствие с реальным положением дел161.

Мы считаем, что принятие этого указа не имело своей целью стимулирование выезда из Германии еврейских беженцев. Очевидно, в момент его составления это представлялось не слишком реалистичным: возвращение на восток было неосуществимо, въезд в западные страны тоже был значительно затруднен: например, для въезда в США требовались виза и «аттестат» о передвижениях за последние два года. Правом выдачи аттестата обладал только консул той страны, подданным которой являлся иммигрант, соответственно, бесподданные мигранты и большинство граждан Польши такого документа предоставить не могли162. Проявлением покровительственного отношения к еврейским мигрантам этот указ тоже не был, поскольку предполагал внедрение оформленного механизма высылок. На наш взгляд, значение указа заключается в следующем:

1. Законодательное оформление существующей практики: присутствие восточноевропейских евреев признается легитимным.

2. Ослабление социального напряжения: указ старается представить еврейских мигрантов из Восточной Европы не как конкурентов и нахлебников, а как людей, ставших жертвами сложившихся обстоятельств, готовых к производительному труду. Примечательно, что при этом производится определенная селекция мигрантов: слишком бедные и неспособные к труду («социально опасные», безработные и бездомные) воспринимаются как неприемлемые и подлежат высылке, остальным же предоставляются различные права и возможности. «Приемлемых» восточноевропейских евреев власть хочет сделать в будущем более близкими к немецкому населению, чем на момент подписания указа: «требуются определенные меры безопасности, чтобы… мигранты, в большинстве своем представители чужих, неполноценных культур, за время своего пребывания в стране могли приспособиться к социальным и экономическим отношениям в Германии»163.

3. Уполномочивание еврейских организаций на решение проблемы трудоустройства еврейских беженцев. С одной стороны, это означало признание Бюро попечительства о рабочих и других организаций в качестве партнеров государства, с другой стороны, указ имел целью переложить решение этой проблемы на еврейские организации.

Дальнейшие шаги в отношении трудоустройства евреев предпринимали главным образом Бюро попечительства о рабочих и Еврейская биржа труда, поскольку государство провозгласило первоочередной задачей трудоустройство демобилизованных солдат: работодатель обязан был предоставить им те же места, которые они занимали до войны. Следовательно, работник, временно занимавший это место, должен был быть уволен164. Работники неквалифицированного физического труда, несколькими годами ранее востребованные более всего, теперь не могли устроиться: места на заводах и рудниках, которые продолжали работать после войны, были заняты демобилизованными солдатами. Таким образом, большинство восточноевропейских евреев были вынуждены заниматься мелкой торговлей165. Однако некоторого успеха еврейским организациям удалось добиться: около 1000 рабочих – восточных евреев были трудоустроены на рудниках и заводах Вестфалии166.

В последующие несколько лет ситуация оставалась достаточно неустойчивой. В мае 1920 года Министерство труда выпустило распоряжение, определявшее порядок предоставления работы иностранцам; отдельные указания содержались в отношении восточноевропейских евреев: они могли претендовать на работу лишь в том случае, если на нее не находилось претендентов среди немецкого населения, а права еврейских организаций, занимавшихся трудоустройством, были существенно ограничены. Весной 1921 года положение евреев-иммигрантов улучшилось: работодателю предоставлялась свобода (с определенными ограничениями) нанимать работников по своему желанию (решение было принято под давлением работодателей, испытывавших нехватку дешевой рабочей силы).

В 1923 году в связи с финансовым кризисом законодательство было снова ужесточено, а смягчено лишь в 1927 году167. Еврейские организации предпринимали попытки трудоустроить беженцев: они обращались к еврейским компаниям с призывом брать на работу безработных единоверцев; в ноябре 1932 года Союз еврейских общин Пруссии организовал агитационную кампанию под лозунгом «Наше право на работу». Однако в целом эти попытки оставались безрезультатными168.

Норма, аналогичная той, которая была установлена распоряжением Министерства труда 1920 года, существовала и в отношении жилья: еврейские иммигранты могли арендовать квартиры, на которые не претендовали немецкие граждане. Часто биржа жилья предоставляла им жилье при условии немедленного его освобождения, если найдется немецкий гражданин, желающий его снять. Более того, в марте 1923 года был установлен налог на жилые помещения, устанавливающий для иностранцев пятикратную ставку! Этот налог был особенно обременителен для беженцев.

З.С. Бочарова следующим образом суммирует сложившуюся ситуацию:

Более миллиона квартир не хватало для германских граждан. Поэтому для иностранцев устанавливались ограничения и гораздо большая плата. Более того, при переезде беженец не мог получить больше комнат, чем оставлял в городе, из которого выезжал. Чтобы получить помещение для жилья, иностранец должен был добиться разрешения центрального квартирного бюро на проживание в Берлине вообще и местного – на определенное помещение. Разрешение на квартиры могло быть дано иностранцам только в особо исключительных случаях (в 1922 г. таких разрешений дано 80, из них 42 членам иностранных миссий, пользующимся правом экстерриториальности). Более доступны были меблированные комнаты. Лицо или семья, желающие получить комнаты, должны были обратиться сначала в центральное бюро. Последнее, проверив право просителя на проживание в Берлине, давало ордер местному жилищному ведомству (вонунгсамту) на предоставление права на 1-2 комнаты в выбранном просителем районе. Получение права на проживание занимало иногда несколько месяцев, во время которых проситель теоретически мог жить только в гостиницах и пансионах169.

Однако же и столь строгие законы можно было обойти – разумеется, при наличии денег и связей. По свидетельству И.В. Гессена, «война показала, что напрасно взяточничество и протекция считались государственной особенностью России: где только ни появлялись исключительные законы, тотчас к ним прокладывались обходные тропинки, и в тем большем количестве, чем законы были сложней и стеснительней». В издательской фирме Улльштейна, с которой сотрудничал Гессен, был для этих целей специальный «ходок», профессор-социолог и сотрудник одной из газет концерна. При помощи этого «специального профессора» (о размере взятки, без которой, очевидно, не обошлось, Гессен целомудренно умалчивает) Гессены вселились в «отличную барскую, со старинной мебелью, очень уютную квартиру»170.

Квартирный вопрос в 1920-е годы портил не только москвичей, по известному выражению М.А. Булгакова, но и берлинцев. Эмигрантская литература переполнена рассказами об удивительных (и чаще всего крайне неприятных) историях, случавшихся с ними при найме жилья. С.М. Дубнов даже дал подзаголовок к одной из глав своей «Книги жизни»: «Инфляция, квартирная нужда и бешеные квартирные хозяйки»171.

Приведем красочное описание квартирных мытарств великого историка. К началу зимы 1922/1923 годов он переехал из полуподвала на Гальберштетерштрассе в лучшее помещение в Грюневальде, дачном районе Берлина:

Две большие светлые комнаты в комфортабельной квартире на Шарлоттенбруннерштрассе показались бы мне домашним раем, если бы там не сторожил злой цербер в образе немецкой квартирной хозяйки. В то время чудовищной инфляции и недостатка квартир эта порода «домашних животных» сделалась бичом для всех эмигрантов, которые не могли иметь самостоятельных квартир. Большею частью вдовы, жившие на наследственную банковскую ренту, которая теперь быстро таяла из-за инфляции, эти хозяйки обезумели от горя. Вынужденные сдавать часть своих квартир жильцам из переполнивших Берлин иностранцев, они требовали огромной наемной платы, опасаясь обесценения этих десятков тысяч марок; многие сдавали комнаты только при условии платежа твердой иностранной валютой, преимущественно долларами. Часто хозяйки-фурии отравляли жизнь своим квартирантам разными придирками. При встречах мы, эмигранты, обыкновенно осведомляли друг друга о качествах наших хозяек и способах борьбы с этой породой хищников172.