Предчувствие любви - Сергей Каширин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг спросил:
— Тоже летчик?
— Так точно!
— Оно и видно, — Карпущенко поджал губы.
Кровь бросилась мне в лицо. Я отвернулся. Не объяснять же ему, черт побери, что не в классе за столом пришлось мне возиться с его картой, а стоя возле стеллажа для инструментов. Да и пальцы от холода не гнулись, и шинель сковывала. «М-да, шибко летчик!..»
— Хватит, петухи. Сыт по горло. Тут не до вас. Дуйте-ка вон в тот ангар, он теплый, — Карпущенко указал на одно из строений. — Там и отсиживайтесь до самого отбоя.
Пришлось, что называется, сматывать удочки.
На стоянках в эту минуту взревели моторы бомбардировщиков. Взревели и, приглушенные, зарокотали на малом газу — для прогрева. Со стороны Крымды прибежал зеленый автобус. Из него высыпали летчики. Ага, значит Карпущенко появился на аэродроме заранее, потому что техник его экипажа был в наряде и контролировать работу механиков ему пришлось самому. А теперь сюда прибыли все.
Летчики… Они всегда представлялись мне людьми особого склада. Да, пожалуй, так оно и есть. Сколько нужно знать и уметь, чтобы тебе доверили водить самолет!
«Летчик, — любил говорить наш инструктор старший лейтенант Шкатов, — начинается с характера. Особенно — военный летчик…»
Себя, между прочим, он таковым не считал. Инструктор — это, мол, всего лишь инструктор, а настоящую закалку можно получить лишь в боевом строю летной части.
И вот они — военные летчики — передо мной. Что-то необычное виделось мне уже в самом их облике. И невольно хотелось глядеть на них, и отчего-то замирало сердце. Могучие, будто цельнокованые фигуры — из какого сплава их выковали? Вот люди, знающие себе цену!
Валькины глаза горели восторгом:
— Видали?!
В эту крылатую семью предстоит влиться и нам. Как-то она нас примет?
Едва летчики заняли свои места в кабинах, как где-то неподалеку отрывисто грохнул выстрел и над нашими головами с шипением взвилась сигнальная ракета. Она не успела еще догореть, а земля уже содрогнулась от злого, утробного рыка моторов. Вздымая огромными четырехлопастными винтами снежную пыль, самолеты один за другим поползли на взлетную полосу. Там они, не мешкая, выстроились в колонну и, надсадно взревев, тройками рванули вперед.
Страшно было смотреть на этот групповой старт. Плоскость к плоскости, почти впритык, тяжелые, как танки, двухкилевые бомбовозы с яростным гулом взмывали вверх, и даже неприступные с виду сопки оробело втягивали в плечи свои надменные лысые головы.
Когда летное поле опустело, мы долго еще топтались возле ангара, не находя слов от избытка чувств. И уже совсем в другом свете предстала перед нами окружающая местность. Военный городок, приютившийся в ложбине, был невзрачен, зато здесь, на просторной площадке, нам нравилось все без исключения: и зонтичная мачта радиостанции, и разбросанные вокруг приземистые строения, и даже обыкновенные красные щиты с подвешенным к ним противопожарным инвентарем.
Аэродром, на наш взгляд, был первоклассным. В училище летать приходилось с грунта, засеваемого для крепости травой, а тут из конца в конец весело разметнулась зовущая вдаль бетонка. Строго, точно по линейке очерченная и невероятно длинная, она напоминала собой проспект большого нового города, вдоль которого почему-то не видно домов. Лишь чуть поодаль от торца, точно маяк перед выходом в открытое море, сурово вздымалась над пустырем вышка стартового командного пункта, обращенная своими широкими окнами ко всем сторонам света. Над нею гордо развевался золотисто-голубой флаг Военно-Воздушных Сил.
Радостное, окрыляющее чувство шевельнулось в груди. Вот она — дорога в небо! Именно такой она и должна быть: чистой, как скатерть, и прямой, как стрела.
Словно специально для нас, чтобы мы могли получше рассмотреть все окружающее, из-за холмистой гряды сопок выглянуло солнце. Оно лежало между двух заснеженных вершин, как бы нежась в мягком белом пуху и заливая летное поле спокойными негреющими лучами. Однако на северо-западе, в той стороне, где проходила государственная граница, по-прежнему громоздились причудливые глыбы зловеще мрачной облачности. Журавлиным клином скользнули туда только что ушедшие с аэродрома бомбардировщики, и небо теперь раскалывалось от их свирепого гула, как будто там уже началось ожесточенное воздушное сражение.
— А не зайти ли нам на радиостанцию? — предложил Пономарев. — По крайней мере, будем в курсе событий.
Предложение было заманчивым. Тихо, пустынно стало вокруг. Вот уже и гул отдалился, стих, замер. Самолеты только что были здесь, и нет их, исчезли, растворились в воздухе. Куда, зачем они ушли, где сейчас находятся, какое задание выполняют экипажи — обо всем этом можно узнать лишь прослушивая эфир. И все-таки, взглянув на Валентина, мы замялись. Кто знает, как нас там, на радиостанции, встретят. Не напороться бы еще на какого-нибудь Карпущенко!
— Ладно, рискнем, — поддержал Валентина Зубарев.
Я тоже согласился: заскочить на минутку можно. И хотя Лева хмуро протестовал, мы направились к одному из аэродромных домиков, возле которого торчала высокая, с растяжками мачта антенны. Чуть поодаль, справа и слева виднелись еще несколько строений с возвышающимися над ними антеннами, но и антенны эти, и сами строения были гораздо меньшими. Там внутри, конечно же, теснота, и туда нас могут не пустить, тем более во время тревоги, а нам хотелось обогреться, посидеть хотя бы недолго в тепле.
Войдя, мы нерешительно остановились у порога. Впрочем, никто из связистов в нашу сторону даже не глянул. Судя по напряженным, сосредоточенным лицам, все сидящие у пультов и панелей специалисты были загружены работой по обеспечению полетов радиосвязью.
Нам навстречу поднялся скуластый узкоглазый сержант, по-видимому казах. На левом рукаве — съехавшая к локтю красная повязка. Дежурный.
— Летчики первой гвардейской! — солидно, со значением козырнул Пономарев. — Приказано ознакомиться с радиотехническим хозяйством аэродрома.
Однако ожидаемого впечатления на сержанта Валька не произвел. Тот лишь коротко кивнул:
— Доложу начальнику.
Это в наши расчеты не входило. Враз потеряв напускную солидность, Пономарев торопливо зашептал:
— Потом, потом. После тревоги…
Поддернув повязку, дежурный пожал плечами и указал на стоящую у самого входа скамейку:
— Присаживайтесь, товарищи офицеры. Только тихо.
Само собой. Разве ж мы не соображаем?
Чинно усевшись один подле другого, мы потихоньку осматривались. Помещение радиостанции, судя по всему, было совмещено с диспетчерским пунктом и казалось тесным от громоздкой, расположенной вдоль трех стен аппаратуры. Тусклой желтизной светились многочисленные шкалы, кошачьими глазами подмигивали зеленые лампочки. Остро пахло нагретой резиновой изоляцией, в динамиках раздавались резкие шорохи, щелчки и непрерывное потрескивание, словно что-то шкворчало на невидимой сковородке. В тягучий шум то и дело вплеталось мышиное попискивание морзянки. Временами все звуки заглушал металлический голос: кто-то из летчиков докладывал о местонахождении своего корабля или о состоянии погоды на дальнем маршруте.
— Смотри, смотри! — толкнул вдруг меня плечом Валентин. — Ба… То есть женщина. Хм, женщина на аэродроме!
— Тише ты, охламон! — я тоже ткнул его локтем в бок. И тоже заметил женщину. Вернее — девушку. На узких плечах — погоны. Погоны, пожалуй, меня больше всего и поразили: они были такими же, как и у нас: с голубым просветом и двумя звездочками — лейтенантские!
С короткими вьющимися волосами, в форменной зеленой куртке, девушка-лейтенант сидела возле одного из мощных приемников, плавно вращая колесико настройки, и что-то помечала в блокноте, лежащем на ее не прикрытых короткой юбкой коленях в тонких чулках телесного цвета.
Валька, впившись в нее взглядом, не выдержал, зашипел мне в самое ухо:
— Фея! Королева эфира!
Девушка и глаз не подняла. Мы для нее не существовали. По крайней мере, сейчас.
Пономарев не выдержал, лихорадочно зашарил по карманам. В его руках оказался лист бумаги. Сержант подал ему завидно отточенный карандаш, и наш ухарь суетливо накарябал: «Сражен и очарован с первого взгляда». Вместо подписи он изобразил нечто хвостатое и, сложив записку фронтовым треугольником, протянул дежурному:
— Передай!
Услужливый парень передал тут же. Но не девушке, а… ее соседу, бравому капитану с холеными русыми усами.
Вальку будто мина подбросила:
— Ты что? — взвился он, забыв, где находится.
А капитан уже разворачивал поданную ему «депешу». Ничего хорошего это нам не сулило, и мы поднялись, чтобы улизнуть, как вдруг один из крупногабаритных динамиков выдал нечто несообразное. Из него, перекрывая все иные звуки, раскатисто загремел чей-то могучий бас:
