Тайны сердца. Загадка имени - Амели Нотомб

не хочет больше детей. Так что на этот раз она осознает, что у нее последняя возможность понянчиться, и не хочет ни на что отвлекаться.

Нянчиться: этот смешной глагол в самой слабой степени описывал поведение его жены. Только боязнь пересудов заставляла ее класть младенца на ночь в кроватку, иначе она устраивала бы ее рядом с собой. Утром, едва она просыпалась, одержимость собственным отпрыском накатывала на нее с неудержимой силой: она бросалась к кроватке и хватала свою обожаемую малютку, постанывая от нежности, «конфетка моя шоколадная, пирожок мой теплый», и начинала пожирать ее поцелуями. И это постоянное поглощение не прерывалось ни на минуту. Когда Мари пила кофе, между двумя глотками, как другие затягиваются сигаретой, она закусывала щечкой дочери. На протяжении дня, чем бы она ни занималась, она держала Селию при себе, чаще всего в подаренной на рождение Дианы сумке-кенгуру, которую она так и не обновила раньше. Теперь она обожала эту сбрую, которая позволяла постоянно ощущать на своем животе любовь ее жизни.

Как ни странно, грудью она ее не кормила. У нее и в мыслях не было самой вскармливать Диану или Николя, а вот с Селией она задумалась. Но ей показалось, что в 1977 году подобная процедура омрачит ее образ современной матери, а сама малышка будет за нее краснеть из-за столь доисторического кормления.

Сумка-кенгуру оказалась гениальным изобретением. Если бы она не боялась выглядеть сумасшедшей мамашей, она бы вышла на работу с ребенком на животе. Но ей было слишком важно иметь уверенный вид, вид состоявшейся женщины.

И тем не менее Селия стала для нее своеобразной формой искупления. Когда она держала ребенка в объятиях, она наконец-то прекращала смотреть на себя со стороны. Какой бы безумной ни была ее материнская нежность, она позволила ей видеть вещи не только под углом ревности и зависти.

Мари вернулась к работе в аптеке лишь через два с половиной года, когда Селия пошла в детский сад. Насколько старшие ее дети были идеальными воспитанниками, послушными и вдумчивыми, настолько малышка оказалась невыносимой, непризнававшей никаких запретов. Воспитательница заговорила об этом с Мари, но та только пожала плечами.

В один прекрасный день, когда Селия билась в рыданиях, катаясь по полу, у воспитательницы мелькнула мысль сходить за Дианой, вызвав ту прямо с урока. Девочка сразу же поняла, в чем суть проблемы, и пошла за бывшей воспитательницей. Она обнаружила младшую сестренку в невменяемом состоянии и решительно направилась к ней.

– Ну хватит, – заявила она. – Ты уже не маленькая, Селия. В детском саду так себя не ведут.

Малышка мгновенно послушалась. Теперь, едва с ней случался припадок, на помощь звали Диану.

Селия преклонялась перед восьмилетней сестрой, уже большой, такой серьезной и красивой. Диана питала к избалованному ребенку привязанность, смешанную с раздражением, которую скрывала за благожелательной строгостью мудрой старшей воспитательницы.

Она часто говорила об этом с Николя:

– Ты же рядом с ней всю неделю, ты должен без всяких колебаний брать на себя роль старшего брата. Селия не виновата, что мама по ней с ума сходит.

– Легко сказать, не виновата.

– Она ничего другого никогда не знала.

Тем не менее Диане трудно было держать себя в руках. Когда в выходные она видела, как Селия купается в любви в объятиях матери, она вспоминала ласку той, кого считала богиней, и чувствовала, как в ее душе снова распахивается бездна отчаяния.

В воскресный полдень она с нетерпением ждала прихода тети, который означал спасительное отвлечение. А воскресным вечером, отправляясь в дом дедушки и бабушки, она с облегчением выдыхала: испытание закончилось. Она возвращалась к обычной жизни.

Прекрасная ученица, она нравилась как преподавателям, так и одноклассникам. Хороший товарищ, она не имела ни врагов, ни закадычных друзей. Это была уравновешенная девочка, прекрасно скрывавшая свою рану.

Хотя в этом не было никакого умысла, ее вполне устраивало, что у нее нет близких друзей. Она достаточно насмотрелась на такого рода отношения: положено делиться секретами, ходить друг к другу ночевать, иногда даже рыдать в объятиях избранной наперсницы. Подобная практика Диане тем более не нравилась, ведь она не могла себе ее позволить. Разве она посмела бы доверить свою тайну кому бы то ни было?

Дедушка иногда пытался заговорить с ней на эту тему:

– Знаешь, твоя мать была капризным ребенком. В школе она никогда не получала хороших отметок, зато имела кучу замечаний за поведение из-за своей рассеянности и легкомыслия. А дома могла дуться часами, и никто не мог понять почему. Конечно, ей не нравится, что ты первая ученица в классе, все время улыбаешься и все тебя любят.

Диана не отвечала. Этим ли объяснялись ее мучения? Мать не осознавала своей жестокости. Казалось, она пребывала в уверенности, что она замечательная мать. Как многие посредственности, Мари любила изрекать глупости вроде: «Вы же меня знаете, я всегда поступаю по справедливости» или «Любовь моих детей для меня важнее всего остального». Девочка наблюдала за ней, когда она пускалась в такие разглагольствования: мать верила в то, что говорит.

В глубине души Диана полагала, что все люди сумасшедшие. По каким-то загадочным причинам дедушка и бабушка избежали общей участи. В конце концов она пришла к заключению, что даже отец и брат не отличаются от всех прочих: один не замечал ничего патологического в поведении жены, а другой к нему приспособился. Что до остальных, как могла не удивлять их женщина, которую, за исключением школьных часов, никто никогда не видел без Селии? Оливье довольствовался тем, что убедил жену не таскать постоянно на руках четырехлетнего ребенка:

– Это вредно для твоей спины, дорогая.

На самом деле Диана пожалела, что мать прислушалась к совету. Если бы