Действующие лица и исполнители - Анатолий Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой режиссер, который будет ставить Шекспира.
Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве, впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
Когда Андрей наконец посмотрел все спектакли, у актеров испортилось настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
– Какой милый молодой человек! – сказала Анна Гавриловна. – Я знала, что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
Анна Гавриловна всю жизнь считала, что зрители, как и актеры, могут быть способными и неспособными.
– Я когда-нибудь обязательно встречусь с вашим Петрушей, – сказал Андрей Зине. – Я теперь знаю этого человека. Он мне нужен. Я люблю его! И, кажется, угадываю главное его качество: он – ребенок. Как ты, как Гайдар… Чист и добр. И при этом – мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
– Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
– Кем?!
Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.
В тот же день вечером Зина решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с Ксенией Павловной. «Она же обещала быть добрым посредником между мной и Николаем Николаевичем, – рассуждала Зина. – Пришло время воспользоваться ее помощью!..»
Дверь открыла Лера. У нее была привычка прямо с ходу, не поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
– Зубрю, – сказала она. – И потрясаюсь: сколько в нашем организме деталей! И каждая может испортиться, отказать… Как мы все живы-здоровы? Просто непостижимо.
– Наверно, велик запас прочности? – предположила Зина. И, следуя своей манере все переносить на дела театра, подумала: «И у нашего ТЮЗа тоже запас прочности колоссален, если он до сих пор не развалился. Спасибо Петруше!..»
– Учиться в медицинском для мнительных людей – одно наказание. Они находят в себе признаки всех болезней!
– Но ты ведь не мнительная.
– Что ты?! Это единственная черта, которая досталась мне в наследство от папы. Не считая, конечно, лица!
Зина знала, что Патов то и дело профилактически глотал пилюли и бесконечное количество раз мыл руки, вытирая их бумажными салфетками, которые всегда носил в кармане.
– Но мнительность для врача, я считаю, полезна, – сказала Лера. – Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой старичок-бодрячок и говорит больному: «Ничего! Мы с вами в воскресенье пойдем на рыбалку. Болит живот? У кого же он не болит?! Попейте салол с белладонной…» А ночью у пациента – прободение язвы желудка.
– Нагонять на человечество страх тоже, наверное, ни к чему, – возразила ей Зина. – Все люди на земле – пациенты.
– Нет! – решительно заявила Лера. – Лучше жить, прислушиваясь к себе, чем умереть, будучи уверенным, что ты абсолютно здоров. Я буду перестраховываться!
Из комнаты вышла Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни провела дома.
– Знаете, какие профессии самые опасные? – спросила Лера у матери и у Зины. – Которым нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например. Или врач! Актер не так исполнил роль Градобоева в комедии Александра Николаевича Островского «Горячее сердце» – испортил зрителям настроение… Ну и что? Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
«Великих она тоже называет по имени-отчеству, – подметила Зина. – Но с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича».
– Теперь сравните! – продолжала рассуждать Лера. – Хирург не так сделал больному операцию. Даже обычную… Удаление желчного пузыря. Боюсь, что этот больной может вообще уже никогда не увидеть комедий Александра Николаевича Островского.
– Ты права… Делать не так врач не имеет права, – согласилась с ней Зина.
– Поэтому удаляюсь зубрить! – Она исчезла в комнате. Потом вновь появилась: – Ты ведь, как всегда, к маме?
– Честно говоря, да.
– Хоть бы раз ты сказала нечестно! – Лера снова исчезла.
«Сочетание Ксении Павловны с Лерой в одной семье – это завидная режиссерская находка», – подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких красок.
Зина опять удивилась новым обоям, тщательно отциклеванному паркету, и у нее чуть было не соскочила с языка фраза, которую она всегда мысленно произносила у Патовых в коридоре: «Пойдем-ка на кухню: поговорим об искусстве!»
– Пойдем в наш с вами укромный уголок, – предложила Ксения Павловна.
Петруша обычно заваливал кухню пьесами, которые в изобилии доставляла ему Тонечка Гориловская. На кухонном столе, на табуретках всегда лежали эскизы, стояли макеты: комнаты были заняты многочисленными членами режиссерской семьи. Теперь кухня была в полках и полочках. Все сверкало подвенечным, безукоризненно белым цветом. И каждый раз Зина думала: «Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на Ксении Павловне!»
– Ну, что у вас в театре? – спросила Ксения Павловна.
Все обращались к Зине с таким вопросом, поскольку знали, что никакой другой жизни у нее нет. И не только потому, что она фанатически предана своей профессии, а потому, что так уж сложилось…
– Об этом я и хотела поговорить!
– Да, да… Я вас слушаю.
Ксения Павловна вспыхнула, заволновалась. «Как же она тревожится за него! – подумала Зина. – Отчего? Чувствует, что он непрочно стоит на ногах? Или просто оберегает его, как ребенка? Конечно, представить себе Николая Николаевича ребенком мне лично очень трудно… Но ведь у любви искаженное зрение. Это надо учитывать!»
Подумав так, Зина на миг спохватилась: «А не слишком ли часто я последнее время что-то учитываю, от чего-то себя удерживаю?…»
Когда такое случилось впервые, она сказала об этом Петруше. «Ты становишься взрослой, – ответил он ей. – Только не становись до конца!.. А то перестанешь быть гениальной актрисой».
Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. «Надо выражать то, что в данный момент чувствуешь, – нередко повторял он. – Выверять слова очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства – любовь это или ненависть – всегда гиперболичны».
– Вот мы только что говорили о медицине, – издалека начала Зина, хотя решительно предпочитала прямую линию ломаной. С Ксенией Павловной она прямолинейной быть не умела. – Если применять к театру медицинские термины, можно сказать, что пульс и сердцебиение его определяются репертуаром. – «Как же я красиво говорю!» – злилась на себя Зина. И все-таки продолжала: – Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив…
– Я понимаю, – сказала Ксения Павловна.
– В человеческом организме пока еще редко заменяют стареющую деталь новой, а в организме театра это должно происходить обязательно: репертуар всегда обновляют. Николай Николаевич пока еще только готовится к этому… Тогда надо подлечить то сердце, которое нам так прекрасно служило! Надо старый репертуар сделать как бы опять молодым.
– Я постараюсь убедить в этом Николая…
– Он сам режиссером-доктором быть не захочет. У них с Петром Васильевичем разные творческие манеры. Вы понимаете? – Зина вытерла лоб: роль дипломата не соответствовала ее амплуа. – А сейчас к нам приехал молодой режиссер.
– Я слышала. Он вам нравится?
– Замечательный парень! Он будет ставить Шекспира. Но я уверена, что он бы не отказался одновременно, параллельно, что ли, с основной постановкой… Надо только, чтобы Николай Николаевич не возражал. Сегодня с ним и с Андреем будет говорить наш директор. Мы бы могли нажать и со стороны комитета. Но лучше все-таки через вас.
В этот момент раздался звонок. Лера побежала открывать.
Из коридора послышался ее голос:
– Ты что, как пишут у меня в учебнике, в состоянии стресса? Или, попросту говоря, нервно настроен? Поделись! Я собираюсь быть невропатологом.
– А мне впору идти к психиатру! – отбросив свой обычный размеренный тон, задыхаясь, ответил Патов. Вместо его обычной галантной иронии в голосе звучала откровенная злость. – Этот новоявленный Немирович-Данченко собирается не только ставить Шекспира и сам исполнять роль Ромео, но еще и восстанавливать… так сказать, гальванизировать творения моего предшественника. Только что, поддерживая инициативу молодых сил, меня оповестил об этом директор!
Ксения Павловна побледнела. Она хотела обнаружить себя и Зину и тем самым остановить мужа. Но не решилась… А Лера отца не останавливала.
– И еще одно потрясение! – продолжал незнакомым Зине голосом Николай Николаевич. – Наш Немирович-Данченко предложил кандидатуру на роль Джульетты. Но не учел главного: зритель должен поверить, что эту Джульетту можно полюбить! Ты знаешь, кого он предложил? Немыслимо себе представить… Балабанову! Вашу Зиночку… Она выдвигает его, а он выдвигает ее!
