Сердце степи. Полёт над степью (СИ) - Иолич Ася

- Теперь только ждать, мас май, - сказал Аслэг, притягивая её к себе. - Может, пойдёшь, отдохнёшь?

Она покачала головой, что совершенно не удивило Руана. Он расхаживал по залу, гадая, что же произошло между этими двоими, не в последнюю очередь, чтобы отвлечься от нерадостных мыслей о судьбе Харана и Рика. Что он скажет Весперу? «Прости, твой младший сын погиб во время распития в подвале на празднике Куув-Чоодо»? Алай, маленькая… Зачем Харан попёрся с этим безголовым?! Их дети не увидят отцов… Гамте, о чём он думает… Надо надеяться!

Проведённая на скорую руку перепись выявила пропажу двенадцати хасэ мужского пола, двух девушек, что работали в заведении Тым, и одного мальчишки, который, правда, ещё чуть позже нашёлся спящим на конюшне за стенами города. В список пропавших не вошли Харан и Рикад. Больше всего на свете Руан хотел надеяться, что они вот-вот войдут в зал, и он сможет отвесить подзатыльник и хасэгу-переростку, и этому копчёному недорослю, которые заставили его так волноваться.

- Мы не нашли их, - сказал Укан, глядя в пол. - Досточтимые, простите.

Камайя плакала, уткнувшись в грудь Аслэга. Руан стиснул зубы, в носу щипало, а в груди поднималась глухая ярость. Вот оно, его везение. Воля Тан Дан, чтоб её! Отдохнуть мечтал! Размечтался!

- Господин Аслэг! - Тагат, вернувшийся уже в сумерках, был необычайно взволнован. - Что-то Соот мутит. Я разговаривал с хасом Дабтой. Кажется, они скрывают двоих пропавших, и один из них - Архыр.

- Лысый пропал? - повернулся к нему Руан. - Почему скрывают-то?

- Это ещё не известно точно. Но Соот есть Соот. Выясним. Камайя, во дворце перепись провели?

- Туруд сказала, все на месте. Слуги Бакана вусмерть пьяны, Нада с утра пил, потом спал у себя в покоях, требуя, чтобы одна из наложниц пела ему колыбельные.

- А сам Бакан?

- С ночи, сказали, заперся. Можешь сходить к нему и постучать, - хмыкнула Камайя.

Тагат выразительно посмотрел на неё, но промолчал.

- Интересно, почему произошёл обвал? - задумчиво прищурился Аслэг, барабаня пальцами по поручню кресла. - Три дома начисто пропали, будто Мать Даыл их поглотила. И яма эта…

- Мало ли причин, - пожала плечами Камайя, и её косой взгляд протянулся к Руану, как канат. - Подземные воды… Дожди подмыли подвал. Землетрясение. О! - распахнула она глаза. - Архыр, говорят, подвал свой расширял… Докопался, значит!

- Архыр через дорогу, - напомнил Тагат. - Ладно. Ребята Канука, из строителей, попробуют определить…

Усымы один за другим приходили с отчётами, и к началу ночи Руан впал в отчаяние. Беззвёздная чернота за чисто вымытыми стёклами в окнах нагнетала безнадёжность, он сходил в лечебницу и к Ичиму, потом вернулся в ещё большем раздрае от тоски в глазах Аулун, сидевшей над псом.

- Полагаю, о завтрашнем отъезде речь уже не идёт? - спросил он, глядя, как Камайя клюёт носом, устроившись на огромном кресле Ул-хаса, пока тот расхаживает, как голодный чёрный зверь, по залу. - Келим нужно пару дней, чтобы прийти в себя, и это не говоря о том, что разлука с Рикадом подорвёт её дух. Сэгил… - Он почувствовал, как кулаки сами собой сжимаются. - Аслэг, что теперь делать?

- Рыть, - коротко сказал Аслэг. - И женщин держать подальше.

- Досточтимый, тебе стоит поспать, - осторожно сказал Тагат, поглядывая на Аслэга. - Думаю, день был достаточно выматывающим.

- Ты прав, дружище, - сказал Ул-хас, потирая виски. - Ты прав.

93. Кам.Полёт над степью

Серая зыбь плавно покачивала на волнах забытья. «Бу-бу-бу», - говорил Тагат. - «Ба-ба-ба», - отвечал ему Руан. Голоса были встревоженными, но усталость одержала безоговорочную победу над сознанием.

- Мас май, - шептал Аслэг. - А ну-ка…

Под голову, шурша, легла подушка. Камайя сонно поёрзала, утыкаясь носом в запах шерсти и сена, и краем сознания отметила, что она вроде бы сидела, а сейчас уже лежит. Но ароматы мускуса и трав облаком окутали погружённый в дремоту рассудок, унесли в тёплый сон, в котором зелёный мятлик щекотал лодыжки, а где-то на соседнем холме косари пели песню о красавице. «Хэй, хэй, сой сум, нел сум», - звучало в такт взмахам кос. Золотые хэги ныряли в ковыли в низинке, степь звенела голосами птиц и стрекотала крыльями насекомых. Где-то наверху, на грани различимого и невидимого, парил тёмным штрихом ястреб, высматривая неосторожных зайцев.

Теплые, слегка шершавые пальцы скользнули по щеке и спустились на шею. Камайя повернулась: Аслэг сидел рядом и щурился от яркого солнца. Она прижала пальцем уголок его губ и потянулась поцеловать, он подался навстречу, и вдруг его волосы заслонили мир, погружая в темноту.

Она открыла глаза и тут же испугалась, что сон закончится, и Аслэг исчезнет. Но он не исчез. Он лежал рядом, в темноте, и молча смотрел на неё, приподнявшись на локте.

- Это не твои покои, - тихо сказала она, вдыхая незнакомый запах от подушки и простыней.

- И не твои. Я закрыл их. Не хочу открывать.

Его пальцы распутали завязки халата и нижнего платья, широкая ладонь легла на её живот. Камайя вывернулась из рукавов и нырнула под одеяло: хотелось тепла, а ещё больше - его прикосновений.

- Так это твоя комната или моя?

- Это наша кровать.

Аслэг слегка прищурился, она прильнула к нему под одеялом и закрыла глаза. Его ладонь скользила по телу, губы настойчиво искали её губы. Пламя разгоралось, она сжала пальцы на его бедре.

- А если нам захочется отдохнуть друг от друга? - спросила она, слегка задыхаясь.

- Тебе всего Халедана мало? - шёпотом удивился Аслэг.

Его руки остановились. Нет, нет. Не сейчас. Только не сейчас. Сердце сжалось. Мучительная судорога скрутила тело, она выдохнула со стоном и вонзила ногти в его спину.

- Не останавливайся, - прошептала она. - Прошу… Не останавливайся!

- Моя лисица желает меня, - прошептал Аслэг ей в ухо. - Ну же, скажи это.

Обнажённые тела близки, они согревают друг друга, но можно ли обнажить ещё и душу? В груди росло и билось что-то щемящее, Камайя прижалась к Аслэгу ещё теснее, уткнулась носом ему в ключицу, туда, где его хищный запах был сильнее всего и сводил с ума.

- Не бойся меня, - тихо сказал он, и кончики пальцев скользнули по её спине. - Ты делишь постель со мной уже полгода, ты стремишься ко мне телом и душой.  Ты даже принесла клятву, но словно так и не открылась мне до конца. Не доверилась. Как эти твои записи. Я держу тебя в руках - и не понимаю. Ты ускользаешь, как дым.

Комната плыла, колебалась вокруг его лица. Тени на стенах и потолке, рваные, неверные, как её мысли, слегка колыхались. Его глаза отражали отсветы пламени, а ладонь на её щеке была тёплой и тяжёлой. Камайя потянулась к его губам, но Аслэг почти не ответил на поцелуй В его глазах было ожидание и странный голод, и от внезапно нахлынувшего отчаяния горло сковало. Неужели ты не видишь, глупый дикий степняк с душой шире Халедана и глазами чернее ночи? Неужели так и не понял?

- Я твоя, - еле слышно прошептала Камайя ему в губы, приоткрытые в ожидании этих слов. - Твоя без остатка. Ты заполнил мои мысли. Наши души переплелись.

Он шумно выдохнул и прижал её к кровати, мысли разлетелись вспугнутыми серыми птицами, и она открылась ему навстречу, зажмуриваясь, доверяясь.

Шаг вперёд, шаг назад. Не впервые, но так по-новому. Так ласково и медленно,осторожно и трепетно. Его руки нежно касались кожи, и танец двух теней на стенах тоже был плавным, медленным, но таким обжигающим, что дыхание перехватывало.

Принадлежать - не страшно?  Пряди его волос щекотали лицо и плечи, каждый поцелуй накалял добела, до боли, гасил рассудок. Его бездонные зрачки в полумраке вспышками перед глазами... Неужели так бывает? Он заполнил её дни, её ночи запахом мускуса, полыни и медовых керме. Заполнил её душу и тело, без зазоров, как вода заполняет серебряный кувшин, тёмная, но чистая, свежая.

Ночь над степью несёт хоровод сияющих созвездий, они встают из травы и прячутся в траву, подними глаза - и затянет в этот вечный танец, что нестерпимо кружит голову бесконечностью. Не оторваться, не отвести глаз, не замедлить движения. Увидев раз - не забыть никогда. Протянуть руку, шагнуть вперёд, доверившись, не думая, не рассуждая. Сплетая пальцы, смешивая дыхание, пропуская вдохи и чувствуя толчки его сердца под ладонью, смазывая пальцами блестящие в отсветах огня бисерины пота на смугловатой коже, находя всё потаённое, забывая, теряя себя, чтобы обрести заново, вместе, в этом танце, который похож теперь не на борьбу, а на полёт, полёт над степью.