Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И туда! И сюда! И туда! И сюда!
Они ритмически раскачиваются, и вместе с ними раскачивается на слабых ногах вся конструкция сарая. Раскачивается все больше и больше, трещат ее кости, начинают выпирать сквозь деревянные бока какие-то колья и концы досок. Воргунов побежал и что-то закричал колонистам. Но поздно: здание сарая рухнуло[292], тучи пыли и древесного пороха взлетели вверх, раздался страшный сложный треск, и в этом порохе и в этом треске провалились, кажется провалились сквозь землю, все пятнадцать колонистов.
На секунда затихли их голоса, потом раздается смех, визг, обыкновенная возня мальчиков. Сарая нет, а на земле лежит плоская груда всякого деревянного хлама, и из-под нее один за другим вылезают колонисты. Дем схватился за голову, убежал. Воргунов остановился, достал носовой платок, вытер лысину. Мальчики все вылезли из-под обломков, и все начали смотреть на следующий сарай. Маленький ушастый Коротак закричал что-то, задрал руки и выбежал вперед. Вот он ужен на крыше сарая и торжествует. Воргунов теперь уже не кричит. У него спокойные басовые нотки приказа:
– Эй, на сараях! Какая бригада?
– Десятая, – отвечает несколько голосов.
– Где бригадир?
– Есть бригадир, товарищ Воргунов!
Перед Воргуновым стоит хорошенький, румяный Илья Руднев, невинными глазами смотрит на главного инженера и ожидает распоряжений. Тем же спокойным басом Воргунов говорит:
– Черт бы вас побрал, что это такое в самом деле!
– А что?
– Вы бригадир десятой? Ваша фамилия?
– Руднев.
– В качестве заместителя заведующего я, кажется, имею право вас арестовать.
Глаза Руднева удивленно настораживаются:
– За что?
– Кто это вам показал такой способ разборки?
– А чем плохой способ? Уже третий сарай повалили. Еще два осталось.
– Я решительно запрещаю, понимаете, запрещаю!
Руднев умильно смотрит в глаза Воргунова:
– Товарищ Воргунов! Давайте уже и эти два повалим. Все равно.
– Я не разрешаю.
– Что там… два сарая!
– Вы еще возражаете? Отправляйтесь на один час под арест. Немедленно!
– Есть, один час под арест, – салютует Руднев и, обернувшись к бригаде, кричит:
– Перлов, прими бригаду, я выбыл из строя!
Коренастый, широкоплечий Перлов тоже салютует:
– Есть, принять бригаду!
Он немедленно отдает распоряжение по десятой бригаде:
– Некогда ворон ловить. Бери его штурмом!
Десятая бригада полезла на крышу. И Воргунов сдался: он положил руку на плечо Руднева и произнес жалобно:
– Руднев, голубчик, прекратите! Нельзя такой способ!
– А как?
– Руднев, прекратите немедленно, они же шатаются, уже шатаются!
– Да вы не обращайте внимания!
Но Воргунов наконец взбеленился. Он кричал, ругался, приказывал и добился-таки своего: десятая бригада слезла с сарая. Потом в совете бригадиров Руднев в порядке самокритики говорил:
– Конечно, у нас наблюдалась непроизводительная трата энергии: два сарая разбирали два дня, когда можно было повалить их за пятнадцать минут, если применить рационализацию.
В конце площадки восьмая бригада валит лишние деревья, чтобы расширить цветники перед новыми зданиями. Здесь тоже рационализация: Игорь и Санчо распиливают толстый ствол поваленного дуба, а Данило Горовой сидит на стволе и благодушествует. К работающим подошел Захаров, и Данило покраснел и обратился к нему с жалобой.
– Вот новый бригадир, Алексей Степанович! Работать не дает.
Игорь оставляет пилу и дает объяснение заведующему:
– Абсолютно необходимая мера, Алексей Степанович! В данной обстановке Данилу нельзя рассматривать как двигатель! Ни в коем случае. Данилу нужно рассматривать как пресс, принимая во внимание его вес и спокойный характер. Другой колонист не мог бы усидеть на месте, пока мы пилим, а Данило усидит.
– Угу, – Захаров кивает головой. – Правильно. А как вы используете другие качества Данилы?
– Следущее качество: вес. Видите, Данило сидит на этом конце. Данило, улыбнись! Нам легче пилить, потому что этот дуб такой проклятый, как схватит пилу, ничего иначе не выходит.
– А может, выгоднее было бы товарища Грохового использовать как дополнительную силу, тогда двое бы из вас пилили, а третий отдыхал.
– Абсолютно невыгодно. Пробовали: коэффициент полезного действия катастрофически падает.
Игорь блестит глазами, его большой рот прекрасно передает нечто среднее между ученой технической речью и мальчишеским зубоскальством.
Данило Горовой послушал-послушал эту игру и начал сползать со ствола.
– Ох, Алексей Степанович! Видите, внесли разложение в нашу трудовую семью!
Захаров засмеялся и ушел. Издали оглянулся и увидел: Игорь и Санчо пилят, а Данило сидит на стволе.
Всех бригад в колонии одиннадцать, и у каждой бригады ответственное поручение. И каждой бригаде должен уделить внимание Воргунов, и везде беспокоят его слишком «детские» темпы. За рабочий день накричится главный инженер, наволнуется, потом бредет к Захарову и говорит:
– Ну его… знаете… удивляюсь вам, как вы можете работать с этим народом!
А вечером Воргунов взял и заскучал. Скучал, скучал, ходил между своими объектами, а потом не вытерпел, отправился в спальни. Пришел в девятую бригаду, сел на стул и сказал:
– Товарищ Похожай, вытащили то бревно?
– Какое бревно?
– А торчало такое… высокое.
– То, которое на углу, или то, которое возле литейного, или то, которое сзади?
Воргунов молча вытер лысину и успокоился:
– Ага… значит, три бревна, ну… Бог с ними. А вы хорошо здесь живете. Чистенько и весело, наверное.
А потом они заспорили об энтузиазме. Похожай сказал:
– Вот как возьмемся за новый завод, Петр Петрович, с энтузиазмом возьмемся!
– Это как же… с энтузиазмом.
– А по-комсомольскому!
– Ага!
– А вы в энтузиазм не верите?
– Я не знаю, что это такое – верить? Я или знаю что-нибудь, или не знаю.
– А энтузиазм вы знаете?
– Энтузиазм знаю, как же. Но вот, например, вы геометрию знаете?
– Знаем.
– Какая формула площади круга?
– Пи эр квадрат.
– Как можно эту формулу изменить при помощи энтузиазма?
– Ну, так это само собой! Энтузиазм совсем не для того, чтобы формулы портить.
– А вот вы сегодня испортили не одну формулу.
– Когда мы испортили?
– А вот, когда леса разбирали.
– А какие ж там формулы?
– Там на каждом шагу формулы. Если бревно стоит, оно на что-нибудь опирается. Есть определенные законы сопротивления материалов и т. д. По этим законам есть и советский закон: нельзя так разбирать леса. А вы, как папуасы, полезли, полезли, веревку в зубах потащили. А Руднев со своей бригадой как сараи валил? Сколько он формул испортил? А формулы портить, сами говорите, нельзя.
Девятая бригада закричала, возмутилась, сейчас же нашлись и возражения:
– А на войне как? А если на войне. Тоже формулы?
– А как же?
– По формулам? На войне?
– Ребятки мои! Война – это дело серьезное: умирать ты обязан за Родину? Вот тебе и первая формула? Правильно? Ага! Замолчали! А глупо умирать ты имеешь право?
– Как это глупо?
– А вот так: вылезешь просто на окоп и начнешь руками размахивать, а тебя и ухлопают! Имеешь право?
– Это если кто захочет…
– Ничего подобного. Никто не имеет права этого хотеть. Ты боец, ты нужен, ты не имеешь права! Ага? Замолчали. Ну, до свидания. Завтра я вам не позволю формулы портить.
Поднялся и ушел. А девятая бригада посмотрела ему вслед, и Похожай сказал:
– Смотри ты какой? Он против энтузиазма!
– Да нет, он не против!
– Как не против?
– Против.
– Нет, не против.
И пошел из девятой бригады этот вопрос гулять по всей колонии. Все и на работе и во время отдыха старались разрешить его как можно правильнее.
Пока происходили эти теоретические изыскания по вопросу об энтузиазме, работа на строительстве шла в прежних темпах и Воргунову не всегда удавалось отстоять свои формулы. К 15 сентября строительную площадку нельзя было узнать: обнажились прекрасные горизонтали зданий, клумбы и дорожки нарядной лентой окружили их; в цехах среди блестящих новизной полой аккуратными рядами строились станки. Кое-где продолжали еще работать штукатуры, и жизнь для них наступила тяжелая. При входе на завод стали часовые с винтовками, и улеглись на пол сухие и влажные тряпки.
– Товарищи, вытирайте ноги.
– Ась?
– Ноги вытирайте.
– Это я?
– Вы. Пожалуйста, вот тряпка.
– Да я – штукатур, дорогой!
– Все равно.
– Да где ж такое видано, чтоб штукатуры вытирали ноги?
– Значит, видано.
Штукатур трет подошвы, привыкшие никогда нигде не вытираться, и, пораженный, рассматривает часового. А потом штукатуры ходили жаловаться к Воргунову и Захарову. Воргунов ответил им:
– И ты вытирал?
