Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, все колонисты могут быть бригадирами, только Рыжиков не может?
Володя обошелся без слов. Он просто задумчиво кивнул.
– И ты можешь быть бригадиром первой или, например, Ваня Гальченко?
У всех загорелись глаза. Хотя и важный вопрос разбирался на собрании, но колонисты всегда любили острые положения. В самом деле, как Бегунок вывернется?
И что ты скажешь, вывернулся! Правда, чмыхнул по-мальчишески, совершенно забыв о своей дипломатической миссии, но сказал громко, и когда начал говорить, то был даже чересчур серьезен:
– Я не говорю, что я буду таким замечательным бригадиром или там Ванька Гальченко, а только… все-таки лучше Рыжикова.
Торский зажмурил глаза и зачесал пальцами у виска, колонисты засмеялись, Брацан сказал хмуро:
– Да довольно с ним… вот затеяли с пацаном представление!
Володя Бегунок услышал, покраснел, обиделся:
– И вовсе не с пацаном, а вся четвертая бригада.
Четвертая бригада сидела на ступеньках у бюста Сталина и посмеивалась довольная: ее представитель здорово сегодня действует! А когда Витя Торский предложил поднять руки, кто за Рыжикова, четвертая бригада, сложив руки на коленях, рассматривала собрание насмешливыми[284] глазами.
– Кто против?
Четырнадцать рук поднялось у бюста Сталина, и еще несколько рук в других местах. Против голосовали: Игорь Чернявин, Оксана, Шура Мятникова, Руслан Горохов, Левитин, Илья Руднев, еще несколько человек.
– Против двадцать семь голосов, – сказал Торский. – Только непонятно, как голосуют Чернявин и Руднев. Выходит так, что вы голосуете не со своими бригадами.
Чернявин на это ничего не сказал, а Руднев ответил спокойно:
– Да, меня Бегунок сегодня сагитировал.
Руднев сказал это действительно спокойно. Никто не улыбнулся его словам. И хотя только двадцать семь голосов было против Рыжикова, а впечатление у всех осталось нехорошее. Еще никогда таких выборов в колонии не было. И когда принесли знамя и временный бригадир первой Садовничий вытянулся перед Захаровым, всем было не совсем удобно салютовать этой передаче. В четвертой бригаде Филька даже шепнул Зырянскому:
– Ой, Рыжикову салютовать?!
Зырянский шепотом же и ответил:
– Не Рыжикову, а общему собранию и знамени.
Рыжиков тоже чувствовал себя не вполне победоносно. С собрания он ушел скучный, на лестнице обогнал Чернявина с Ваней, оглянулся и сказал глухо:
– Вы все копаете против меня… хорошо… копайте!
Чернявин прищурил один глаз:
– Синьор, не портите себе нервы! Берегите здоровье! Не переутомляйтесь!
– Ничего… все равно, не закопаете… раз я правильно делаю, не закопаете!
– Не беспокойтесь, синьор, не беспокойтесь: закопаем, если будет нужно.
Так Рыжиков стал бригадиром. Через неделю он дежурил по колонии, и Ваня Гальченко, стоя на дневальстве, вытягивался «смирно», когда Рыжиков проходил мимо.
17
Спасибо за жизнь!
Гораздо приятнее окончилось дело с Вандой. Конечно, ее бегство из колонии было тяжелым ударом и оставленная Вандой записка помогала мало. Хуже всего, что нашлись философы, которые стали говорить:
– И чего там перепугались? Ну влюбились, поженились, что ж такого?
Зырянский таким отвечал с пеной у рта:
– Ничего такого? Давайте все переженимся! Давайте!
– Чудак, так влюбиться же нужно. Ты влюбись раньше!
– Ого! Влюбиться! Думаешь, это трудно? Вот увидите, через три месяца все повлюбляются! Вот увидите.
Похожай успокаивал Зырянского:
– И зачем ты, Алеша, такое несоответствующее значение придаешь? Не всякий же имеет полуторку. Без полуторки все равно не выйдет.
И Соломон Давидович успокаивал:
– Вы, товарищ Зырянский, не понимаете жизни: любовь – это же не по карточкам! Вы думаете, так легко влюбиться? Вы думаете, пошел себе и влюбился? А квартира где? А жалованье где? А мебель? Это же только идиоты могут влюбляться без мебели. И, насколько я понимаю, у колонистов еще не скоро будет сносная мебель.
Зырянского эти слова не только не успокоили, а еще больше пугали:
– С мебелью! Воробьев с мебелью, а теперь у нас сотрудников развелось, так бедным колонистам жизни не будет.
– Не скажите, – настаивал на своем Соломон Давыдович, – смотри какая мебель, а, кроме того, к вашему сведению, у сотрудников нельзя сказать, чтобы было много возможностей влюбляться. Жены все-таки…
– Да, вы вот так говорите, а потом возьмете и умыкнете колонистку!
– Товарищ Зырянский! Для чего я буду ее увозить, если своих четыре дочки, не знаешь, как замуж выдать.
– Ага! Свои дочки, так вы понимаете!
– Хэ! Свои дочки – не только большое счастье. Если бы нашелся такой, пускай себе умыкает, решительно ничего не имею. Могу даже такси нанять, чтобы меньше хлопот было. Похожай прав, не у всякого гражданина есть полуторка.
Зырянскому не везло или Ванде, но пришла она в колонию в выходной день, а дежурным бригадиром был в этот день… Зырянский. Колонисты жили уже в спальнях. Ванда вошла в вестибюль в послеобеденный час, когда все либо в спальнях сидят, либо в парке прячутся. На дневальстве стоял Вася Клюшнев, похожий, как известно, на Дантеса. Ванда оглянулась и сказала несмело:
– Здравствуй, Вася!
Клюшнев обрадовался:
– О Ванда, здравствуй!
– Пришла проведать. К девочкам некого послать?
– Да ты иди прямо в спальню. Там все.
– А кто дежурный сегодня?
– Зырянский.
Ванда повалилась на диванчик, даже побледнела:
– Ой, как не повезло!
– Да ты не бойся, иди, что он тебе сделает?
Но в этот момент Зырянский вышел из столовой вместе с Бегунком, и когда он увидел Ванду, у него было выражение, которое показывало, что он многое может с Вандой сделать:
– А! Вы чего пожаловали?
– Нужно мне, – с трудом ответила Ванда.
– Скажите, пожалуйста, «нужно». Убежала из колонии, значит, никаких «нужно»!
Из столовой выбежали две девочки и запищали в восторге. Потом на этот писк выбежали еще две и тоже запищали, вырвалась оттуда же Оксана и, конечно, с объятиями:
– Ванда! Ой, какая радость! Вандочка, миленькая!
Зырянский пришел в себя и крикнул:
– Я вас всех арестую! Какая радость? Она убежала из колонии!
Оксана удивленно посмотрела на Зырянского:
– Убежала! Что ты выдумываешь. Не убежала, а замуж вышла!
Володя Бегунок смотрел и тоже бросился к Ванде на шею:
– Вандочка! Ах, милая, ах, какая радость! Она замуж вышла!
– Убирайся вон, чертенок! – закричали на Володю девушки.
Зырянский все-таки был в повязке.
– Колонистки, к порядку.
Это был привычный призыв дежурного бригадира, и девочки смущенно смолкли.
– Нечего ей здесь околачиваться! Я ее не пущу никуда. Раз убежала из колонии, кончено! И из-за чего? Из-за романа!
Ванда наконец тоже подняла голос:
– Как это убежала? Что я, беспризорная, что ли? Я целый год в колонии!
– Год в колонии. Тем хуже, что ушла, как… по-свински, одним словом! Для тебя донжуаны лучше колонистов?
– Какие донжуаны?
– Петька твой – донжуан!
И Володя Бегунок пропел со своей стороны:
– Дон Кихот Ламанчакский.
– Какой он донжуан? Мы с ним в загсе записались!
– В загс тебе не стыдно было пойти, а в совет бригадиров стыдно. Убежала и целый месяц носа не показывала! Товарищ Клюшнев! Я не разрешаю пропускать ее в спальни. Клюшнев приставил винтовку к ноге:
– Есть, не пропускать в спальни!
Зырянский гневно повернулся и ушел в столовую. Бегунок побежал в кабинет.
– Вот ирод! – сказала Оксана. – Что же теперь делать? Вася, ты не пропустишь?
Вася грустно улыбнулся:
– Что вы? Приказание дежурного не только для меня, а и для вас обязательно.
Но в этот момент в коридор вышел Захаров, девочки бросились к нему:
– Алексей Степанович! Вот пришла Ванда, а Зырянский не пропускает ее в спальни!
Захаров обрадовался Ванде не меньше девочек. Он поцеловался с нею, пригладил ей прическу:
– Как это можно? Такой дорогой гость! Алеша!
Зырянский стал в дверях столовой.
– Алеша! Как же тебе не стыдно!
– Наш старый обычай – беглецов в колонию не впускать!
– Какие там беглецы! Пропусти.
Зырянский нахмурил брови, принял официальный вид:
– Есть, товарищ заведующий! Товарищ Клюшнев, пропусти ее по приказанию заведующего колонией!
Захаров засмеялся, повертел головой, обнял Ванду за плечи, шутя, галантным жестом показал девочкам дорогу, и все они отправились в кабинет. Сидели они там долго, и Володя Бегунок потом рассказывал в четвертой бригаде:
– Там одни девчата, понимаете, собрались, так они все по-своему, все по-своему. И Алексей Степанович ничего такого… не ругал, а только все спрашивал, какая квартира, да какая там старуха, да какой Петька. А Ванда все одно и тоже отвечает: ах, какой замечательный Петя, и какая замечательная старуха, и какая замечательная квартира! А потом, понимаете, прямо подошла так… к Алексею Степановичу и давать обнимать… за шею, все обнимает и обнимает и ревет. Потеха! Все замечательное, все замечательное, а на весь кабинет плачет. И она плачет, и другие девочки слезы вытирают, потеха…
