Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здравствуйте.
Зырянский кивнул в ответ, но слова произнес, не имеющие никакого отношения к приветствию:
– Слушай, Петро, я с тобой уже разговаривал, а ты, кажется, наплевал на мои слова.
В этот момент вбежал в вестибюль бригадир девятой Похожай. Похожай страшный охотник до всяких веселых историй, и поэтому его заинтересовали слова Зырянского:
– Это кто наплевал на твои слова? Петька? Это интересно!
– Он наплевал, как будто я ему шутки говорил. Чего ты пристал к девочке?
Воробьев начал оправдываться.
– Да как же я пристал?
– Ты здесь шофер и знай свою машину. Рулем крути сколько хочешь, а голову девчатам крутить – это не твоя квалификация. А то я тебя скоро на солнышке развешу.
Соломон Давидович с мудростью, вполне естественной в его возрасте, попытался урезонить Зырянского:
– Послушайте, товарищи! Вы же должны понимать, что они влюблены.
– Кто влюблен? – заорал Зырянский.
– Да они: Воробьев и товарищ Ванда. А почему им не влюбиться, если у них хорошее сердце и взаимная симпатия?
Зырянский с удивленным гневом вытаращился на Соломона Давидовича:
– Как это «влюблены»? Как это «сердце»! Вот еще новости! Я тоже влюблюсь, и каждому захочется! Ванде нужно школу кончать, а тут этот принц на нее глаза пялит! Эти соображения Зырянского были так убедительны, что Витя Торский вышел наконец из своего нейтралитета:
– Действительно, Петро, ты допрыгаешься до общего собрания.
Перед лицом этой угрозы Воробьев даже побледнел немного, но не сдался:
– Странные у вас, товарищи, какие-то правила: Ванда взрослый человек и комсомолка тоже. Что же, по-вашему, она не имеет права?..
Все, что говорил и мог говорить Воробьев, вызывало у Алеши Зырянского самое искреннее возмущение:
– Как это – взрослый человек! Она колонистка! Права еще придумал!
Торский более спокойно пояснил влюбленному:
– Выходи из колонии и влюбляйся сколько хочешь. А так мы колонию взорвем в два счета.
Зырянский смотрел на Воробьева, как волк на ягненка в басне.
– Вас много найдется охотников с правами!
Соломон Давидович слушал, слушал и тоже возмутился:
– Но если бедная девушка полюбила, так это нужно понять!
Зырянский и Соломону Давидовичу объяснил:
– Они только этого и ждут, до чего вредный народ…
– Кто это?
– Да влюбленные! Они только и ждут того, чтобы их поняли. Ах, ах, как жалко, как жалко: влюбились. Это вредный народ! Тут у нас завод строится, план какой трудный, станки разваливаются, с Воленко, смотрите, что получилось, а им что? Они себе целуются по закоулкам. Целуешься, Воробьев? Говори правду!
– Да честное слово…
– Целуются, им наплевать. И до чего нахальство доходит, еще в глаза смотрят, мы их должны понимать! Жалеть! Ах, они влюбились!
Соломон Давидович рассмеялся:
– И они правы, к вашему сведению. Это же довольно трудная операция – если человек влюбится.
Воробьев грустно опустил голову. Зырянский еще раз сказал:
– Так и знай, будете стоять на середине: ты и Ванда.
И убежал вверх по лестнице.
Похожай добродушно положил руку на плечо вюбленного:
– Ты, Петр, с ними все равно не сговоришься. Это, понимаешь ты, не люди, а удавы. Ты лучше умыкни!
– Как это?
– А вот, как раньше[282] делалось: умыкни! Раньше, это, значит, поведут лошадей к задним воротам, красавица, это, выйдет, а такой вот Петя, который втрескался, в охапку ее и удирать.
– А дальше что? – спросил Торский.
– А дальше… мы его нагоним, морду набьем, Ванду отнимем. Это очень веселое дело!
Соломон Давидович проект Похожая выслушал с улыбкой:
– Зачем ему на лошадях умыкивать? Это совсем старая мода. У него же машина. И на чем вы его догоните? Другой же машины нету. И они вполне в состоянии прямо в загс! И покажут вам на общем собрании справку, вы еще салютовать будете как миленькие. В это время прибыли в вестибюль новые персонажи, и Соломон Давидович произнес более прозаические слова:
– Однако глупости побоку. Едем, товарищ Воробьев, а то плакали наши наряды.
Продолжение этого разговора произошло через неделю. Был выходной день. Вся колония культпоходом ходила на «Гибель эскадры»[283]. Возвратились к позднему обеду, часов в пять вечера. Колонистам очень понравилась пьеса, а кроме того, вообще было приятно промаршировать через город со знаменем, с оркестром, в белых костюмах. И Захаров возвратился повеселевшим, и Надежда Васильевна смеялась и шутила, как девочка, – в общем, вышел прекрасный выходной день. Когда разошелся строй, все колонисты побежали по спальням переодеваться, умываться, готовиться к обеду. А в вестибюле скучал одинокий дневальный Новак Кирилл, который очень любил театр и которому из-за дневальства пришлось остаться без культпохода. В этот самый момент в открытые двери заглянул Петр Воробьев, испугался строгого вида дневального и грустно отвернулся к цветникам. Только через две минуты из вестибюля вылетел, уже в трусиках, Ваня Гальченко.
– Ваня, голубчик, иди сюда, – позвал Воробьев.
Ваня остановился:
– А тебе чего? Наверное, Ванду позвать?
– Ванюша, дорогой, позови Ванду!
– А покатаешь?
– Ну а как же, Ваня!
– Есть, позвать Ванду!
– Да чего ты кричишь?
– Товарищ Воробьев, все равно все знают. Я позову, позову, не бойся!
Ваня полетел вверх по лестнице, а Петр Воробьев остался рассматривать цветники. Ванда выбежала в цветник в белом платье, румяная, красивая, все как полагается. Воробьев зашептал трагическим голосом:
– Ванда, знаешь что?
Оказалось, впрочем, что несмотря на свою красоту, в белом платье, Ванда тоже страдает:
– У меня в голове такое делается! Ничего не знаю! Уже все хлопцы догадываются. Прямо не знаю, куда и прятаться.
Воробьев сложил руки вместе и приложил их к груди:
– Ванда, едем сейчас ко мне!
– Как это так?
– Прямо ко мне домой!
– Да что ты, Петр!
– Ванда! А завтра в загс, запишемся, и все будет хорошо!
– А здесь как же? А завод?
– Ванда! Разве ж Захаров тебя бросит или что? Едем!
– Ой! А ребята как?
– Да… черт… никак! Просто едем! Честное слово, хорошо. Мне ребята и посоветовали.
– Ну!
– Это… честное слово.
– Да они же прибегут за мной!
– Куда там они прибегут! Они даже не знают, где я живу. Едем!
– Вот… как же это? А я в белом платье!
– Ванда. Самый раз. На свадьбу всегда в белом полагается. И мать будет рада, она уже все знает…
Ванда приложила к горячей щеке дрожащие пальцы:
– А знаешь, Петя, верно! Ой, какой ты у меня молодец!
– Чудачка! Ведь шофер первой категории!
– А увидят?
– Вандочка! Ты же понимаешь, на машине, кто там увидит?
– Сейчас ехать?
– Сейчас!
– Ой!
– Ну, скорей, вон машина стоит, садись и…
– Подожди минуточку, я возьму белье и там еще что…
– Так я буду ожидать. А ты им записочку оставь. Все-таки знаешь… ребята хорошие.
– Записочку!
– Ну да. Они, как там ни говори, а смотри, какую красавицу сделали. Напиши так, знаешь: до скорого свидания и не забывайте.
– Напишу.
Ванда убежала в здание, а Воробьев остался в цветнике, и его томление распределилось теперь между несколькими пунктами: между Вандой, которую нужно ожидать, между полуторкой, которая сама ожидала их, и между Зырянским, которого ожидать не следовало, но который всегда мог появиться в самую ответственную минуту.
В это время очень близко, в вестибюле, молодой инженер Иван Семенович Комаров находился также в положении ожидающего. Во всяком случае Зырянский, выглянувший из столовой задал такой вопрос:
– Вы кого-нибудь здесь ожидаете? Или позвать можно?
Инженер Комаров ответил в том смысле, что он никого не ожидает и звать никого не нужно, но в словах Зырянского он почувствовал совершенно излишнюю откровенность и грустно отвернулся к открытым дверям наружу. В двери было видно, как шофер Воробьев наслаждается цветником, но инженер Комаров не обратил на него внимания. Зато Алеша Зырянский увидел и шофера Воробьева, и лицо Ванды, вдруг мелькнувшее на верхней площадке лестницы и немедленно исчезнувшее. И Алеша Зырянский сказал возмущенным голосом:
– О! Влюбленные уже забегали! Никакого спасения!
Инженер Комаров густо покраснел и все-таки нашел в себе силы обратиться к Зырянскому с холодным вопросом:
– Товарищ колонист! Я вас не понимаю!
Занятый своими наблюдениями, Зырянский ответил с некоторой досадой:
– Влюбленные! Что ж тут непонятного!
Комаров почувствовал незначительный озноб от простоты Алешиного объяснения, но Алеша и дальше объяснил:
– Если им волю дать, этим влюбленным, жить нельзя будет. Их обязательно ловить нужно.
Трудно предсказать, чем мог окончиться этот разговор, если бы не вошла в вестибюль Надежда Васильевна. Она тоже разрумянилась в походе и тоже была в белом платье, все как полагается. Кроме того, она была в хорошем настроении.
