Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В чем дело? – спросил он дневального.
– Остановились. Уже приходил Петров 2-й и лазил туда, сказал – завтра утром исправит.
– А почему не сегодня?
– Он взял запаять что-то…
– А как же завтра с подъемом?
– Не знаю.
Воленко задумался, потом отправился в палатку к Захарову:
– Алексей Степанович, у нас беда – часы испортились.
– Возьми мои.
Захаров протянул карманные часы.
– Ой, серебряные!
– Подумаешь, драгоценность какая – серебро!
– А как же: серебро! Спасибо!
Утро встретило колонистов на удивление свежим солнечным сиянием. Колонисты щурились на солнце и нарочно дышали широко открытыми ртами, а потом все разъяснилось: часы испортились, и Воленко наудачу поднял колонию на полчаса раньше. Воленко был очень расстроен, на поверке приветствовал бригады с каким-то даже усилием. Нестеренко ему сказал:
– Ну что такое: на полчаса раньше. Это для здоровья совсем не вредно.
Но Воленко не улыбнулся на шутку. После сигнала на завтрак, когда колонисты, оживленные и задорные, пробегали в столовую, он стоял на крыльце и кого-то поджидал, рассматривая входящих взглядом. Зырянский пришел из лагеря одним из последних. Воленко кивнул в сторону:
– Алеша, на минутку.
Они отошли в цветник.
– Что такое?
– Часы… пропали… Алексея, серебряные.
– У Алексея?
– Он мне на ночь дал… наши стали.
– Украдены? Ну?!
– Нет нигде.
– Из кармана?
– Под подушкой были…
– А ты… все в столовой? Сейчас же обыск! Идем!
В кабинете Воленко подошел к столу, Зырянский остался у дверей.
– Алексей Степанович! У меня взяли ваши часы.
– Кто взял? Зачем?
Воленко с трудом выдавил из себя отвратительное слово:
– Украли.
Захаров нахмурил брови, помолчал, сел боком:
– Пошутил кто-нибудь?
– Да нет, какие шутки? Надо обыскать.
В кабинет вошли Зорин и Рыжиков. Рыжиков с разгону начал весело.
– Алексей Степанович, Зорин партию столов в город… Я обратно привезу медь.
Зырянский с досадой остановил его:
– Да брось ты с медью! Никто никуда не поедет.
– Почему?
Захаров встал за столом:
– Часы того не стоят. Нельзя обыск. Кого обыскивать?
Воленко ответил.
– Всех!
– Чепуха. Этого нельзя делать.
– Надо! Алексей Степанович!
Рыжиков испуганно огляделся:
– А что? Опять кража?
– У меня… часы Алексея Степановича…
Захаров повернулся к окну, задумчиво посмотрел на цветники:
– Если украдены, никто в кармане держать не будет. Зачем всех обижать?
Зорин шагнул вперед, гневно ударил взглядом в заведующего:
– Ничего! Все перевернуть нужно! Всю колонию! Надоело!
– Обыскивать глупо. Бросьте!
Рыжиков закричал, встряхивая лохмами:
– Как это глупо? А часы?
– Часы пустяшные… Пропали, что ж…
Рыжиков с гневом оглянулся на товарищей:
– Как это глупо? Как это так пропало? Э, нет, значит, он себе бери и продавай, а потом опять будут говорить, что Рыжиков взял, чуть что – сейчас же Рыжиков? До каких пор я буду терпеть?
Зырянский неслышно открыл дверь кабинета и вышел. Часовым сегодня стоял Игорь Чернявин. Зырянский приказал:
– Чернявин, стань на дверях столовой, никого не выпускать?
– Почему?
– Это другое дело – почему. Я тебе говорю.
– Ты не дежурный.
– Э, черт!
Он быстро направился к кабинету, ему навстречу вышел Воленко.
– Прикажи ему стать здесь!
– Я не хочу дежурить!
– Не валяй дурака!
– Я не буду дежурить!
– Идем к Алексею!
Воленко снова остановился перед столом Захарова, над белым воротником парадного костюма его побледневшее лицо казалось сейчас синеватым, волосы были в беспорядке, строгие, тонкие губы шевелились без слов. Наконец он произнес глухо:
– Кому сдать дежурство, Алексей Степанович?
– Слушай, Воленко…
– Не могу! Алексей Степанович, не могу!
Захаров присмотрелся к нему, потер рукой колено:
– Хорошо! Сдай Зырянскому!
Воленко отстегнул повязку, и, против всяких правил и обычаев колонии, она закраснела на грязном рукаве Алешиной спецовки. Но, по обычаю, Захаров поднялся за столом и поправил пояс. Воленко вытянулся перед заведующим и поднял руку:
– Первой бригады дежурный бригадир Воленко дежурство по колонии сдал!
Зырянский с таким же строгим салютом:
– Четвертой бригады дежурный бригадир Зырянский дежурство по колонии принял.
Но как только Захаров сказал «есть», Зырянский опрометью бросился из кабинета. Теперь уже с полной властью он еще издали закричал дневальному:
– Дневальный! Стань на дверях, никого из столовой!
Чернявин увидел повязку на рукаве Зырянского:
– Есть, товарищ дежурный бригадир!
На быстром бегу[269] Зырянский круто повернул обратно.
– Алексей Степанович, я приступаю к обыску.
– Я не позволяю.
– Ваши часы? Потому? Да? Я приступаю к обыску.
– Алеша!
– Все равно я отвечаю.
Захаров поднял кулак над столом:
– Что это такое? Товарищ Зырянский!
Но Зырянский закричал с полным правом на гнев и ответственность:
– Товарищ заведующий! Нельзя иначе! Ведь на Воленко скажут!
Захаров опешил, посмотрел на Воленко, сидящего в углу дивана, и махнул рукой.
– Хорошо!
В двери столовой уже билась толпа. Нестеренко стоял против Чернявина и свирепо спрашивал:
– Черт знает что! Почему, отвечай! Кто нас арестовал?
– Не знаю, дежурный бригадир приказал.
– Воленко?
– Не Воленко, Зырянский.
– А где Воленко?
– Не знаю.
– Арестован?
– Не знаю. Кажется, отказался дежурить.
На Зырянского набросились с подобными же вопросами, но Зырянский не такой человек, чтобы заниматься разговорами. Он вошел в столовую, как настоящий диктатор сегодняшнего дня, поднял руку:
– Колонисты! К порядку!
И в полной тишине он объяснил:
– Товарищи! У Воленко ночью украдены серебряные часы Алексея Степановича. Бегунок!
– Есть!
– Передать в цеха: начало работы откладывается на два часа.
– Есть!
В подавленном, молчаливом отчаянии колонисты смотрели на дежурного бригадира. Неужели он берется спасти колонию от этого затянувшегося оскорбления? Что он может сделать?
Зырянский стал на стул. Было видно по его лицу, что только повязка дежурного спасает Зырянского от безудержного ругательного крика, от ярости и злобы.
– Надо повальный обыск! Ваше согласие! Голосую…
Но ему ответил такой же гнев, такая же неудержимая решимость идти на все.
– Какие там голосования!
– О чем спрашивать!
– Скорее!
– Давай! Давай!
– Замолчать! – закричал Зырянский.
– Бригадиры! Сюда! Четвертая бригада, обыскать бригадиров. Остальные, отступить!
Хоть и все согласились на обыск, а краснели и бригадиры, и члены четвертой бригады, когда на глазах у всей колонии зашарили пацаньи руки в карманах, за поясами, в снятых ботинках. Но молча хмурились колонисты, молча подставляли бока; нужно отвечать всем за того, кто еще не открытый, притаившийся здесь же в столовой, возмущающийся вместе со всеми, – с какой-то черной целью – неужели из-за денег? – регулярно сбрасывал на голову колонии им. Первого мая целые обвалы горя.
Два часа продолжался позор. Зырянский со свирепой энергией разгромил спальни, кладовые, классы, библиотеку, заглянул во все щели и в зданиях и во дворе. В десять часов утра он остановился перед Захаровым, уставший от гнева и работы:
– Нигде нет. Надо в квартирах сотрудников!
– Нельзя!
– Надо!
– Не имеем права, понимаешь ты? Права не имеем!
– А кто имеет право?
– Прокурор. Да все равно, часы уже далеко.
Зырянский закусил губу, он не знал, что дальше делать.
Вечером над разгромленной колонией стояли раздумье и тишина. Говорить было не о чем, да, пожалуй, и не с кем. С кем могла говорить колония им. Первого мая? Ведь в самом теле колонии сидело ненавистное существо предателя.
Колонисты встречались друг с другом, смотрели в глаза, грустно отворачивались. Редко, редко где возникал короткий разговор и терялся в пустоте.
Рыжиков сказал Ножику:
– Это из нашей бригады.
– Из нашей, – ответил Ножик. А кто?
– А черт его знает!
И в восьмой бригаде сказал Миша Гонтарь Зорину:
– А того… Воленко обыскивали?
– Миша! Ты дурак, – ответил Зорин.
– Я не такой дурак, как ты думаешь. Никто ведь не знал, что у Воленко часы.
– Все равно, ты дурак.
Гонтарь не обиделся на Санчо. При таких делах нетрудно и поглупеть человеку.
И в палатке четвертой бригады Володя Бегунок сказал Ване:
– Это не Воленко.
– А кто?
– Это Дюбек.
– Рыжиков? Нет!
– Почему нет? Почему?
– Володя, ты понимаешь? Рыжиков, он вор, ты понимаешь? Он такой… возьмет и украдет. А это, с часами, нарочно кто-то сделал, понимаешь, нарочно!
13
Под знаменем
В июле старики, окончившие десятый класс, начали готовиться к поступлению в вузы. Поэтому и Надежда Васильевна не поехала в отпуск, а осталась работать со «студентами», как их называли колонисты, несколько предупреждая события. Настоящие студенты, поступившие в прошлые годы в разные вузы, человек около тридцати, еще в июне съехались в колонию и поставили для себя три палатки, не с того края, где девочки, а с противоположного. Настоящие студенты хотели работать на производстве, чтобы помочь колонии, но Захаров и совет бригадиров не согласились на это: у студентов была большая трудная работа зимой, а теперь им нужно отдохнуть. Захаров каждого рассмотрел, заставлял и юношей и девушек поворачиваться перед ним всеми боками, некоторым говорил:
