Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне

— Всё сделано, насколько возможно было поправить ошибку, — ответил граф Стадион. — По обыкновению, полиция появилась слишком поздно. Эти господа говорят, что Цамбелли ускользнул каким-то чудом, а я полагаю — по их небрежности. Мы, вероятно, ничего бы не узнали, если бы надворный советник Браулик не обратил внимания на продолжительный разговор вашего protege с секретарём французского посольства и не догадался привести ко мне молодого человека.

— Как вы нашли Эгберта, ваше высокопревосходительство?

— Совершенно так, как вы мне его описали. Это крайне увлекающийся и откровенный юноша. Только он показался мне гораздо рассудительнее и проницательнее, нежели я ожидал. Лепик под влиянием хмеля немного проболтался, приняв Геймвальда за глуповатого матушкиного сынка. Геймвальд понял из его слов, что проигрался не один Лепик и что кто-то из наших оказался изменником. Он подозревает, что Цамбелли сообщена важная тайна.

— Пойман ли шевалье?

— Пока нет. Вероятно, он выехал сегодня рано утром из Вены и ускакал в Париж.

— В Париж?

— Да, я убеждён в этом. Оттуда Цамбелли отправится в Бургос или Мадрид к Наполеону. Бумага, которая в его руках, настолько важна, что он, разумеется, употребит все усилия, чтобы передать её в руки самому императору.

— Следовательно, все наши планы опять разрушены! — сказал Вольфсегг.

Граф Стадион нахмурил брови.

— Я не придаю этому особого значения. Через несколько дней Наполеон всё равно узнал бы об этом. Вся Австрия и Германия наводнены его шпионами. Я лично верю в фанатизм. Теперь дело идёт о свободе Европы или всемирном владычестве единичной личности. В такой борьбе какой-нибудь частный случай не имеет никакого значения. Кстати, я вам ещё не сообщил, какая именно бумага попала в руки Цамбелли. Это шифрованное письмо к Вессенбергу, нашему посланнику при прусском дворе, в котором я сообщал ему о наших приготовлениях к войне, союзе с Англией и убеждал его склонить Пруссию на нашу сторону, так как в марте будущего года мы намерены выступить в поход.

— Это будут мартовские Иды! На этот раз мы увидим не падение цесаря, а смерть Брута.

— Трудно знать заранее будущее. Во всяком случае, Германия будет всегда тем же пугалом для Наполеона, каким был Прометей для Юпитера. Он мог победить нас, пока мы действовали врозь, но теперь правительство, дворянство и народ соединились воедино ввиду общей опасности. Но вы опечалены и в дурном расположении духа, это потому, что придаёте этому случаю больше значения, чем бы следовало.

— Не обращайте на это внимания, ваше высокопревосходительство. К несчастью, я слишком скоро поддаюсь первому впечатлению! Это письмо, вероятно, было в руках Армгарта?

— Да, он должен был списать его, но вместо одной он снял две копии. Одна из них в руках Цамбелли, и он отправился с нею к Наполеону в надежде, что наша полиция не успеет его арестовать в пределах Австрии. На всякий случай я отправил сегодня ночью курьера к Меттерниху с известием о случившемся. Ему придётся заявить, что депеша подложная. Разумеется, этим дела не поправишь, но для нас нет иного выхода. Всё зависит от того положения, в котором это известие застанет Наполеона. Если ему не удалось побить англичан и подавить восстание в Испании, тогда...

— Не имеете ли вы каких-нибудь новых известий из Испании?

— Нет, до нас дошли только слухи, что Бонапарт перешёл испанскую границу в первых числах этого месяца и направился к Бургосу. Но что нам за дело до всего этого! Мы защищаем наше отечество, свободу и честь Германии. Мы уже не можем отступить назад. В Австрии ещё довольно людей и лошадей; достаточно одного мановения мощной руки, чтобы из земли выросли вооружённые легионы!

— Мощной руки! — повторил многозначительно Вольфсегг. — Но разве можно ожидать чего-либо подобного от императора Франца? Он всегда готов вести войну, но с условием, что останется победителем. Он не вынесет крупных неудач: мы знаем это по Аустерлицу. Теперь он находится под влиянием окружающих его лиц — императрицы, вас, ваше высокопревосходительство, эрцгерцога Максимилиана с его жаждой воинской славы — вы все влечёте его за собой. Но долго ли это может продолжаться? До первого проигранного сражения... Он скажет со своей добродушной улыбкой свою обычную фразу: «Ну, ну, мы всё устроим», — и помимо вас заключит мир во что бы то ни стало.

— Мы постараемся так обставить дело, чтобы он не мог этого сделать и чтобы его собственная честь удержала его от подобного мира.

— Честь! — повторил Вольфсегг с презрительной улыбкой.

— Вы несправедливы к императору Францу и не можете простить ему, что он наполовину разрушил то, что сделано его великим предшественником, — сказал граф Стадион, указывая на бюст Иосифа II. — Ночные птицы, как Тугут и Кобенцель, изгнаны; для Австрии наступает заря нового дня. Наше государство чисто немецкое; оно не будет принадлежать ни славянам, ни венгерцам. Если отдельные провинции во власти разных племён, то всё-таки ими управляет рука немца, и немецкий народ некогда покорил их. Я ни минуты не сомневаюсь в будущем Австрии. Смотрите, как изменилась Вена в последнее время! Из праздного города, утопающего в роскоши, она превратилась в воинственный Илион; всюду слышатся удары молотов, работают кузницы, все вооружаются...

— Вот, кажется, вошёл генерал Андраши, — сказал Вольфсегг.

— Да, это он. Маркиза разговаривает с ним. Молодёжь принялась за танцы. Пусть веселятся! Одно другому не мешает! Я убеждён, что стоит нашим войскам показаться в Баварии и Саксонии, и наступит конец этой постыдной комедии или так называемому Рейнскому союзу. История не представляет ничего подобного! Немецкие князья настолько унизились, что принимают короны из рук Наполеона! Чем смоют они это пятно со своих гербов? Теперь потерпим до весны. Когда растает лёд на Дунае, с гор потекут потоки в долины, тогда мартовский ветер охватит и северную Германию. В Пруссии также началось брожение; её лучшие мужи: Шилль, Гнейзенау, Блюхер, Шарнгорст ожидают нашего сигнала, а пока Меттерних будет упражняться в дипломатическом искусстве и угощать французов всевозможными обещаниями.

— Но они скоро перестанут верить им! — ответил Вольфсегг.

— Как хороша ваша племянница, — заметил неожиданно Стадион. — Какая грация и аристократическая лёгкость движений! Она танцует с Геймвальдом. Вы не находите, граф, что она слишком дружелюбно обращается с молодым бюргером?

— Они познакомились у меня в замке...

— Я хочу послать письмо Меттерниху, в котором думаю