Алая Вуаль - Шелби Махёрин

когда призрак материализуется, необычным образом закручивая руки над головой. Моя улыбка сходит на нет. Глаза закрыты, лицо искажено страстью, она довольно неуклюже двигает бедрами и покачивает головой в такт музыке, которую я не слышу. Идеальные перстни подпрыгивают от движения к движению, и она подбрасывает один из них с практичностью актера на сцене.

И еще, как это ни трагично, она не Мила.

— Гвиневра. — Я возвращаю улыбку на место, молясь о чуде. — Как я рада тебя видеть.

Ее глаза распахиваются от моего голоса, и она притворяется испуганной.

— Селия! — Прижимаясь к груди, она говорит: — Каковы шансы, дорогая? Мила, конечно, упоминала, что ты можешь быть здесь, но я никак не ожидала, что Михаль будет сопровождать тебя. — Очевидная ложь, сопровождаемая слащавой улыбкой. — Вы двое…..официально? — Прежде чем я успеваю ответить, она сочувственно щелкает языком. — Неплохой выбор для первого свидания, не так ли? Он пригласил меня на ужин при свечах в Le Présage в сопровождении хора мелузин — такие ангельские голоса, такой восторг в тот вечер… Но никогда не отчаивайся, дорогая. Никогда не отчаивайся. — Она наклоняется вперед и гладит меня по голове, пожалуй, самым снисходительным жестом, который когда-либо был сделан. — Очень немногие смогут испытать такую космическую любовь, как наша. Звездная любовь, знаешь ли.

— Как… мило. — Я рискую взглянуть на Михаля, который выглядит так, будто кто-то ударил его дубинкой по голове. Нахмурив брови в недоумении, он отшатывается и пытается вырвать свои пальцы из моих, но я вцепляюсь в него, как в тиски. Хотя он смотрит на меня — наполовину с яростью, наполовину с мольбой, — я поворачиваюсь и хватаю его за другую руку, крепко сцепляя наши пальцы. Если я не могу вырваться, то и он не сможет. — Полагаю, вы уже знакомы, — приятно говорю я, — но позволь представить заново: Михаль, познакомься с призраком Гвиневры, а Гвиневра — с Михалем Васильевым, Его Королевским Величеством и королем Реквиема.

Глаза Гвиневры метались между нами в предвкушении понимания, становясь все шире и шире, пока…

Задыхаясь, она проносится над лицом Михаля, зависая в дюйме или двух от его носа.

— Ты видишь меня, херувим73?

Он решительно смотрит на огонь, на потолок, на что угодно, только не на вибрирующий призрак перед ним — и это хорошо. Если бы он попытался встретиться с ней взглядом, его глаза наверняка бы пересеклись. Не обращая внимания на его реакцию, она радостно добавляет:

— После стольких лет ты меня слышишь?

Он морщится, когда она щекочет ему ухо.

— Здравствуй, Гвиневра.

— Боже, слышишь! — Задыхаясь от триумфа, она быстро накручивает несколько колец на палец, щиплет темные серебристые пятна на щеках и разглаживает свое безупречное платье. — О, счастливый день! Счастливый, счастливый день! — Затем, с ловкостью садовника весной, она садится прямо между мной и Михалем, протягивая наши сцепленные руки прямо через ее живот. По моим рукам пробегает мурашка. — Тебе не стоит больше беспокоиться о ней, Михаль, дорогой. — Она откидывает волосы мне на лицо и прижимается щекой к его твердой груди, мурлыча от удовольствия, как кошка. — Только не сейчас, когда мы наконец-то воссоединились. В конце концов, зачем возиться с дешевым пиритом74, если можно получить настоящее золото? Кстати, я прощаю твое хамское поведение, — говорит она ему, отталкивая меня локтем в сторону. — Я знаю, что ты не хотел менять замки на всех дверях в замке, так же как и ты знаешь, что я не хотела разбивать все окна на первом этаже.

Михаль скривил губы и смерил ее черным взглядом.

— И некоторые на втором.

Она мило хлопает ресницами.

— Может, оставим прошлое в прошлом?

— Это зависит от обстоятельств. Ты также уничтожила портрет дяди Владимира в моем кабинете?

Она мгновенно надувается, как будто он оскорбил ее мать или, возможно, пнул ее собаку, вместо того чтобы задать вполне разумный вопрос.

— Разве я…? Как я посмела…? — Еще раз сжав грудь, она отступает назад, в меня, и теперь моя очередь гримасничать. Она чувствует себя как ведро ледяной воды, выплеснутое на голову. — Это вопрос, смело заданный мужчиной, который разбил мое сердце! Но нет, у бедного дяди Владимира теперь есть усы! Будем же все скорбеть о его лице, ибо краска на его лице значит для Михаля Васильева больше, чем чистая и непреходящая любовь в груди его возлюбленной!

Михаль в отчаянии качает головой.

— Мы никогда не были возлюбленными, Гвиневра…

— Ах! — Гвиневра падает в обморок, как будто он ударил ее ножом. Не зная, что еще предпринять, но будучи совершенно уверенная, что нужно что-то делать, пока она не впала в полную истерику, я отпускаю одну из рук Михаля и обхватываю ее за плечи; она резко сдувается от прикосновения и поворачивает голову, чтобы громко зарыдать в лоно моей шеи. — А теперь соль! Ему никогда не было достаточно просто нанести рану, дорогая Селия. Всегда, всегда он должен отрицать нашу связь, отрицать само биение наших душ. Я умоляю тебя бежать, а не идти, прочь от этого жалкого зверя, пока он не расколол твое сердце надвое, как расколол мое!

Когда Михаль начинает возражать, я бросаю на него грозный взгляд и говорю, Прекрати говорить. Вместо этого он нетерпеливо сжимает челюсти.

— Тебе нет причины бояться этого, Гвиневра, — успокаивающе говорю я, поглаживая ее серебристые волосы. — Мое сердце в полной безопасности. Михаль похитил меня, чтобы использовать в качестве приманки, и как только я выполню свое предназначение, он наверняка попытается меня убить.

Слишком поздно я вспомнила приступ гнева Гвиневры возле кабинета Михаля — Вы, теплокровные, всегда так самонадеянны, унижая смерть перед мертвыми, — но, похоже, ее больше не волнует, что она унижает что-то, кроме Михаля. Я могу ей посочувствовать.

— Видишь? — Ее рыдания становятся все громче, и впервые с тех пор, как я узнала о своем даре, я чувствую огромную благодарность за то, что никто, кроме меня, не может видеть или слышать призраков. Хотя одна или две куртизанки в яме все еще наблюдают за нами, сбитые с толку, вероятно, моей странно подвешенной рукой и нашим разговором с воздухом, остальные потеряли интерес или удалились на утро. Словно почувствовав, что мое внимание рассеивается, Гвиневра делает вид, что задыхается. — Он не заботится о чувствах никого, кроме себя!

Я мудрено киваю.

— Я не до конца уверена, что у него есть чувства.

— Или друзья.

— Или хотя бы элементарное понимание того, что такое дружба.

— Ха! — Гвиневра выпрямляется и восхищенно хлопает в ладоши — ее глаза загадочно сухие, — и мы смотрим друг на друга со странным новым