Алая Вуаль - Шелби Махёрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я склоняю голову в полуреверансе.
— Для меня будет честью называть тебя другом, Гвиневра.
Михаль выглядит так, будто он в несколько секунд готов броситься в огонь. С видом человека, пытающегося и не пытающегося вернуть контроль над ситуацией, он спрашивает резким голосом:
— Насколько ты знакома с Les Abysses, Гвиневра? Часто ли ты туда наведываешься?
Она мгновенно поворачивается к нему.
— Почему? Ты намекаешь, что я последовала за тобой сюда? Ты так думаешь? Бедная, жалкая Гвиневра, она, должно быть, тосковала по мне все эти века… — Она щелкнула пальцами у него под носом, глаза полыхнули ярким жидким серебром. — У женщины есть потребности, Михаль, и я не буду стыдиться того, что ищу спутника в загробной жизни. Ты слышишь меня? Я не буду стыдиться!
Я легонько касаюсь ее руки, прежде чем она успевает выколоть ему глаза. Или прежде чем Михаль успеет снова открыть рот.
— Никто не пытается тебя опозорить, Гвиневра. — Хотя о том, как именно призрак ищет общения среди живых, я планирую спросить позже. — Мы просто… Нам нужна услуга.
Она вскидывает узкую бровь.
— О?
— Нам нужно знать, какой из этих каминов ведет в комнаты Бабетты Труссэ.
— Оооо, — повторяет она со смаком, выглядя бесконечно более заинтригованной. — И что вам там нужно? Ходят слухи, что девушка мертва. — При этом она бросает лукавый, многозначительный взгляд на Михаля, крутя на пальце еще одно кольцо. Жест выглядит бесстрастным, но, как и в случае с каминами Михаля, в нем нет ничего бесстрастного. Мои глаза слегка сужаются.
Гвиневра знает что-то, чего не знаем мы.
Хуже того — если я вообще ее знаю, она постарается как можно дольше приманивать нас своим секретом, наслаждаясь нашей борьбой. У нас нет времени висеть на крючке, а если бы и было, то Михаль должен был бы ползать на животе и умолять, прежде чем Гвиневра ему что-нибудь расскажет. Она хотела бы, чтобы он корчился. Чтобы он страдал. Наша дружба длится всего три секунды; она ничего не сделает, чтобы залечить вековую обиду.
Лицо Михаля темнеет от того же осознания.
— Мы хотим обыскать ее комнаты, чтобы узнать, не оставила ли она после себя что-нибудь, что могло бы навести нас на ее убийцу. — Я внимательно слежу за лицом Гвиневры, хмурясь от того, как слегка подрагивают уголки ее губ. Ее глаза сверкают злобой, а может, и весельем; возможно, для Гвиневры это одно и то же. — Ты можешь сказать, в какую сторону нам идти?
— Конечно, могу, дорогая. Для друга все что угодно. — Она крутит это слово во рту, как варварскую штуку, и я напрягаюсь, ожидая укуса. Но вместо этого она касается пальцем кончика моего носа и указывает на камин, расположенный прямо рядом с нами. — Это ваш вход, хотя я с сожалением сообщаю вам, что ни одна куртизанка здесь не даст своего благословения на вход. Плохая примета — вмешиваться в дела мертвых, херувим, — добавляет она, злобно подмигивая мне.
— Любая куртизанка может дать свое благословение? — спрашиваю я.
Она пожимает изящным плечиком.
— Зачарование немного затянулось, когда злая карга попыталась приспособить его к каждому камину — плюс текучка кадров, знаете ли. Это превратилось в логистический кошмар. Нет, лучше всего подошли чары «один на всех», и каждый, кто носит красный цвет, может наделить… — Она резко останавливается, поджимает губы и поспешно моргает между нами. Однако ей не нужно заканчивать мысль.
Михаль сделал это за нее.
Его взгляд опускается на мое измятое малиновое платье, и при виде этого он улыбается. Это смертоносная улыбка, победоносная, и от нее по моему позвоночнику пробегают мурашки, как от холодного пальца. Его холодный палец. Он поднимает на меня брови, но не делает ни единого движения в мою сторону. Ждет, понимаю я, ощущая знакомый прилив тепла. Оно сталкивается с холодом его взгляда, превращаясь в бурю.
Любой, кто носит красный цвет, может дать свое благословение.
Гвиневра, довольно панически насмехаясь, бросается между нами.
— Не знаю, что заставило тебя надеть такой аляповатый цвет, Селия, но он действительно не подходит…
— Прости, Гвиневра.
— Но Селия, дорогая, ты не должна…
Я обхожу ее, почти не слыша, и целеустремленно иду к Михалю. Хотя мое сердце грохочет, я его не слышу. Я не слышу ничего, кроме оглушительного рева в ушах. Ты просто смешна, твердо говорю я себе. Это всего лишь поцелуй. Это для расследования. Он по-прежнему не двигается. По-прежнему молчит. Однако его улыбка расширяется, когда кончики наших ботинок соприкасаются, когда я встаю на цыпочки, когда поднимаю лицо к нему. Никто не должен быть таким красивым вблизи. Его густые ресницы темнеют на фоне глаз, когда он опускает взгляд к моим губам.
— Я должна поцеловать тебя, — шепчу я.
Он снова с удивительной нежностью заправляет прядь волос мне за ухо.
— Я знаю.
Однако он не собирается делать это для меня. Он не может. А если я буду ждать еще дольше, у меня сдадут нервы — или, что еще хуже, Гвиневра утащит меня за волосы, и мы никогда не узнаем, что скрывается в покоях Бабетты. Это для расследования, в отчаянии повторяю я и, прежде чем успеваю передумать, прижимаюсь губами к его губам.
Секунду он не двигается. Не двигаюсь и я. Мы просто стоим так, его рука все еще сжимает мою щеку, пока унижение не разгорается в моем животе. Хотя мой опыт невелик, я уже целовалась с одним или двумя мужчинами, и я знаю, что это не должно быть таким скованным и неловким и…
Я пытаюсь отстраниться, щеки горят, но его свободная рука стремительно поднимается и захватывает мою талию, притягивая меня к себе. Когда я испуганно вздыхаю, его рука скользит по моим волосам, и он наклоняет мое лицо назад, чтобы углубить поцелуй. Мой рот инстинктивно раскрывается в ответ, и в тот момент, когда наши языки соприкасаются, внутри меня разгорается глубокий и мощный жар — медленнее, чем раньше, но сильнее, всепоглощающий. Боль вместо пульсации. Я закрываю глаза — я беспомощна перед этим — и обхватываю его шею руками, прижимаясь ближе и упиваясь его странным ощущением. Его дыхание холоднее моего. Его тело больше, тверже, смертоноснее, чтобы убить. И хотя я прижимаюсь к нему, отчаянно пытаясь найти трение, принять его тяжелый вес, я не могу придвинуться достаточно близко, чтобы облегчить
