Честь и долг - Егор Иванов

Комиссар подробно поведал все секреты российской армии, совершенно не смущаясь присутствия иностранца. Он рассказывал, что после корниловского мятежа настроения в действующей армии резко изменились. Солдаты, по темноте своей вступившие массами в эсеровскую партию и бесконечно обсуждавшие лозунги "земли и воли" на митингах, стремительно стали большевизироваться. По расчетам Гриши, уже более половины солдат сделались большевиками или яростно сочувствующими им. Процесс этот ускоряется, опасность нарастает. Офицерский корпус тоже раскололся. Кадровое офицерство еще больше возненавидело Керенского после того, как тот, будучи сам корниловцем, подло предал Корнилова. Дело дошло до того, что в быховской тюрьме, куда заточили мятежных генералов и старших офицеров, Корнилову предоставили две великолепные комнаты, но он занял только одну. Когда его спросили, для чего же будет служить вторая, он ответил: "Для Керенского!.."

Гриша рассказал о том, что верхушка действующей армии весьма и весьма симпатизирует Корнилову и его друзьям, сидящим в тюрьме в очень хороших условиях. Несет охрану любимый полк Корнилова — Текинский, бывший его конвоем и сохранивший верность генералу. В любую минуту Корнилов снова может стать кулаком против революции…

— Это нам и надо, — удовлетворенно пробасил сэр Джордж. — Мы должны держать Корнилова в резерве и против большевиков, и против Керенского, если он отойдет от курса, который мы ему предложили.

Григорий, разумеется, догадывался, что посол Британии активно вторгается во внутреннюю политику России. Но даже его покоробила бесцеремонность, с которой тот говорил о своей роли суфлера Керенского и всего Временного правительства.

Комиссар Поляков высказал и свои наблюдения, связанные с пребыванием в Ставке генерала Алексеева, подавшего в отставку, но оставшегося в Могилеве. Михаил Васильевич продолжал неофициально выполнять роль верховного главнокомандующего. Он навязывал свою точку зрения новому начальнику штаба генералу Духонину. В главной квартире армии только и было разговоров: "Это Михаил Васильевич одобряет, это Михаил Васильевич не одобряет!.."

Генерал-квартирмейстер Ставки Дитерихс, получивший свой пост в результате покровительства Алексеева, вообще впал в какой-то мистический экстаз по отношению к Михаилу Васильевичу. Он вычитал в «Апокалипсисе», что Михаил спасет Россию, и решил, что это и будет Алексеев.

— Что же тогда, джентльмены, вы не отдали власть великому князю Михаилу? — сыронизировал по этому поводу сэр Джордж.

— Не смогли… — буркнул в ответ Терещенко. Он подумал при этом, что он тоже Михаил и, возможно, на него указывает перст божий.

Гриша доложил и о том, что видел в квартире Алексеева в Ставке чешского деятеля Масарика, который приходил советоваться в связи с формированием чехословацкого легиона из военнопленных.

— Алексеев говорил Масарику, что через четыре месяца русская армия будет восстановлена, — подчеркнул Поляков, и господа задумались о том, что именно генерал имеет в виду — плодотворную работу Временного правительства или новый военный переворот типа корниловского?..

Сообщение Полякова о намерении военного министра Верховского сильно сократить численность армии не было новостью для присутствующих. Они знали об этом гораздо больше и притом из первых уст — от самого нового члена Директории.

Закончив свой доклад, Гриша понял, что надо уходить. Неуловимо изменились лица господ — они явно ждали, когда комиссар покинет их общество, и не начинали серьезного разговора. И как ни жаждал Григорий принять в нем участие, показать, какой он умный и предусмотрительный, пришлось откланяться.

Когда за Поляковым закрылась дверь, посол Британии деловито сказал, словно он был председателем в этом собрании:

— Джентльмены, следует на всех парах идти к диктатуре! Я имею сведения, что ваша армия большевизируется и на этой основе ленинцы могут отобрать власть. По нашим данным, Ульянов-Ленин планирует именно это!

— Но сэр Джордж! — возразил Терещенко. — У большевиков есть и другие силы. Они публично отказываются от власти… Это Зиновьев, Троцкий… Да и многие члены руководства высказываются против вооруженного восстания…

В разговор вступил Коновалов.

— Господа, самое время пускать в ход "пролетарскую армию", которую возглавляет мой друг меньшевик Кузьма Гвоздев. Именно гвоздевцы и эсеры должны выбить из рабочего класса влияние большевиков…

— Тогда, джентльмены, я предлагаю вам включить Кузьму Гвоздева в новый состав коалиционного правительства в качестве министра труда… Скобелев уже не пользуется авторитетом… — пробасил Бьюкенен.

— Так и сделаем! — заверил посла Терещенко. Немного подумав, он добавил, обращаясь к Коновалову: — Очень жаль, что вы, Александр Иванович, в мае вышли из правительства. Сэр Джордж уже давно советует нам включить вас в его состав. Ради этого я готов уйти с поста заместителя министра-председателя и сконцентрироваться только на иностранных делах…

Коновалову лестно, что его уговаривают вернуться в правительство. К тому же деятельность вне кабинета оставляла меньше шансов на выдвижение в гражданские диктаторы, о чем многими бессонными ночами мечтал Александр Иванович. Он уже давно искал повод сесть в кресло министра, а может быть, и повыше. Теперь в результате реорганизации кабинета после корниловского мятежа такая возможность появлялась. Ее следовало использовать. Коновалов дал согласие и преданно взглянул на сэра Джорджа. Он понял, кого надо благодарить за заботу.

86. Петроград, 10 октября 1917 года

Мариинский дворец сиял среди тусклого дня огнями. Его несколько тяжеловатые объемы под набухшим темно-серыми тучами небом, казалось, символизировали собой прочность российской парламентской демократии. Всего четвертый день здесь работал предпарламент, но сколько красивых и пышных речей было уже сказано. Единственное исключение — большевики. По наущению Ленина, который, говорят, тайно прибыл в Петроград, они покинули зал заседаний, отказались работать в двенадцати комиссиях, которые уж наверное покажут путь к светлому будущему.

В автомобилях и на извозчиках, на трамваях и пешком стекались полтысячи членов предпарламента в свою Мекку. Господа во фраках, визитках и мундирах, люди в демократических пиджаках и косоворотках…

В богато декорированном приемном зале, расположенном над главным вестибюлем, идет регистрация. Дай бог, если к дневному заседанию соберется две трети депутатов!

Полковнику Мезенцеву не надо было регистрироваться — он приехал вместе с военным министром, тридцатилетним генералом Верховским. В этом здании Мезенцев уже бывал, но всякий раз восхищался двухярусной ротондой со стройными колоннами под высоким куполом, великолепием зал, украшенных золотым орнаментом на белом поле.

Депутаты рассаживались в том самом зале, где до февраля происходили заседания Государственного совета. Белые кресла сановников империи теперь из партера убраны из-за громоздкости. Взамен поставлены простые венские стулья. Заняты были далеко не все, хотя в кулуарах напряженно ждали доклада военного министра. Верховский имел свою точку зрения на армию и не уставал ее излагать как в узком кругу, так и с трибуны.

Мезенцев остался в зале, а генерал Верховский, морской министр Вердеревский, министр-председатель Керенский и другие господа, среди которых полковник узнал только Коновалова и Терещенко, сели за стол президиума. Было видно, что фраки и визитки, мундиры и пиджаки распределились в зале справа, в центре, а малое число косовороток и тужурок — слева.

Сначала решались процедурные вопросы, затем министр-председатель дал слово Александру Ивановичу Верховскому. Высокого роста молодой генерал в гимнастерке с двумя крестиками на груди прошел к белой с золотым орнаментом трибуне. Он заметно волновался. Его продолговатая голова с короткой стрижкой высоко поднялась над краем трибуны. Начал он свою речь с заявления о том, что хочет ознакомить членов Временного совета Российской республики с положением дел в армии без прикрас, как оно есть.

— Хотя Германия и рассчитывает, что сердце забьется у трусов и они подпишут позорный мир, который Германия хочет заставить нас принять, русская армия существует и является реальной силой, — утверждал министр. — И все же причина низкой боеспособности кроется в самой армии. Только за десять дней с 1 октября на фронте и в тылу имели место 26 самочинных выступлений всякого рода, 16 погромов, 8 пьяных погромов, 16 раз применялась вооруженная сила для подавления анархических вспышек…

Верховский говорил, что трагическим последствием корниловщины был подрыв веры солдат в командование, в том числе и высшее. Мезенцев приметил, что генерала при этом слушали слева и в центре благожелательно, а справа настороженно.