Лезвие бритвы - Иван Антонович Ефремов

сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.

— Мне кажется, что я давно знала и любила это, — задумчиво сказала она. — Может быть, потому, что здесь звучит наша женская печаль.

— Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже сюда подходит.

— Нет, это женская, — уверенно заявила Сима. — Потому что женщины страдают больше. Нет, я не имею в виду обычное рождение детей. Мы психологически более ответственны за жизнь, чем мужчины, и эта ответственность на всю жизнь, она не снимается, а усиливается с любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем…

— Совсем! Вы, оказывается, думаете так же, как и я, а я ведь немало лет…

В комнату вихрем влетела Рита, такая красная от возбуждения, что даже веснушки совершенно исчезли. С мальчишеской улыбкой девушка была так очаровательна, что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив это, смутилась.

— Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!

— Что такое? — встревожилась ее подруга. Рита в нерешительности посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.

— Скажу все! Иван Родионович, он свой, поймет, а с тех пор, как вы… — Рита еще больше покраснела и внезапно выпалила: — Сима, я влюбилась!

— Зачем же трагический тон? Могу только поцеловать тебя и сказать: наконец-то!

— Ой, халиф, все очень скверно! Он иностранец и вообще мне не нравится!

— Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится? Когда это случилось?

— Совсем на днях, и с тех пор я точно под гнетом. Когда мы вместе, стоит ему посмотреть, и я вся во власти его силы. Кажется, прикажи он, и я кошкой подползу и буду тереться о его ноги. Ужасно, так еще у меня не было. И главное, я еще не знаю, полюбила ли, а уже нет радости. Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я готова о всем забыть и боюсь его, боюсь сделать какую-нибудь ошибку, неверный жест, не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно смотрят недобрые глаза и следят, следят!

— Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?

— Не скажу! Голова идет кругом. Вот так! — Рита бешено закружилась перед зеркалом, остановилась, притихла и села на винтовой стул перед пианино.

Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно посмотрел на Симу.

Тянется дорога, дорога, дорога, Катятся колеса в веселую даль… Что ж тогда на сердце такая тревога, Что ж тогда на сердце такая печаль!

— Песенка шофера из бразильского кинофильма, — шепнула Сима.

Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается. Рита умолкла, опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только что вызывающе блестящие, навернулись слезы.

— Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?

То, что Сима, не задумываясь, сказала «мы», а не «я», промелькнуло радостью в душе Гирина.

— Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.

— Постой чуточек. Из Анкары? Это из Турции? А что он делает здесь? В научной командировке?

— Да, да! Он приходил к папе. Я познакомилась с ним, была в театре два раза. Потом мы гуляли, потом ездили на машине просто так, по Москве катались, потом он хотел, чтобы я пошла в ресторан, а я не пошла, потом он у нас ужинал.

— И все?

— А что еще?

— Ну, говорил он тебе что-нибудь? Предлагал руку и сердце? Целовались?

— Говорил, ну, что в таких случаях говорится: я ему очень нравлюсь, и русские девушки вообще, а я из них самая лучшая, и что я такая веселая и спортивная, — он так и сказал — спортивная, что счастлив тот путешественник, исследователь, у которого я буду спутницей. И потом он поцеловал меня и… и еще раз… и еще раз…

Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.

— Несколько раз поцеловались, так, — деловито выспрашивала Сима, — и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?

— Французском.

Рита умоляюще посмотрела на подругу и уловила взгляд Гирина, глубокий, сосредоточенный, показавшийся девушке узким лучом напряженной мысли. Она вдруг встрепенулась и повернулась на винтовом стуле к доктору.

— Взгляните на меня еще раз так, — попросила Рита, — мне почему-то становится спокойней.

— Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, — объявил Гирин.

— В чем? — одновременно воскликнули Рита и Сима.

— Не могу пока сказать, иначе могут быть нежелательные последствия. Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом?

Рита кивнула головой:

— Мы должны с ним пойти в Дом дружбы, он обещал показать мне выставку фотографий какого-то своего знакомого.

— Ну, это самое лучшее. Дайте нам знать когда, и мы с Симой «случайно» вас там встретим. Только ему ни слова обо мне не говорите, особенно что я психолог. И старайтесь не смотреть ему в глаза, когда он говорит вам что-либо. Смотрите на его плечо, заставьте себя. Если он будет сердиться, повышать голос — не обращайте внимания.

* * *

Вильфрид Дерагази непринужденно сидел в удобном кресле одной из гостиных Дома дружбы. Как отлично воспитанный человек, он позволил себе лишь едва заметно разглядывать своих собеседников, пряча насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.

Рита сидела как на иголках,