Лезвие бритвы - Иван Антонович Ефремов

никто не будет вести? Нет, раз уж сердце сдало, не могу больше тащить лошадей на веревках по обрыву, гнать плот, рубить лес. Не могу! А думалось раньше, что так вот — раз, упаду и умру на леднике, в тайге или в пустыне. Почему-то больше хотелось в пустыне, чтоб сложили товарищи каменный холм и он служил бы ориентиром для таких же, как я, исследователей земли. Знаешь стихотворение Марины Цветаевой про арабского коня? О легенде, что ежели такой конь больше бежать не может, то перекусывает на ходу себе жилу и умирает, истекая кровью…

— Да что это с вами, Леонид Кириллович, дорогой?

— Разве не видишь? Смерть как хочу поехать в Индию, а знаю, что жары там не выдержу и вернут домой как бесполезный тюк.

— Ну и терминология у вас! Тюк… вьюк… каюк! — расхохотался Ивернев.

Леонид Кириллович посмотрел на ученика почти с негодованием, подумал и улыбнулся сам.

— Так уж от века идет. Сам такой был в молодости, тоже не верилось, что могу умереть. Не думал, что буду горько жалеть об упущенных возможностях, зная, что они более не представятся. А ежели представятся, то не будет сил.

— Я никогда еще не жалел об упущенном.

— Конечно. Потому, что впереди еще бесконечная дорога! Это и есть молодость. А вот когда придет время и поймешь, что ничего другого уже больше никогда не будет…

— Мне это трудно понять.

— И долго еще не поймешь. Ну ладно, бог с ними, с упущенными возможностями. Нет их, так есть неотложные дела! Кстати, нет ли в личных бумагах твоего отца каких-нибудь указаний на древние рудники в Средней или Центральной Азии?

— Как, и вы об этом!

— Что это с тобой? Нервы не в порядке? Комиссию проходил? Смотри не сконфузься с командировкой, дело ответственное. Помнится, ты путал что-то с моим приездом, мямлил по телефону чепуху.

— Ни при чем тут нервы! Дело в том, что вы уже второй человек, интересующийся личным архивом моего отца.

Настал черед насторожиться профессору.

— Собственно говоря, интересуюсь-то не я, черта мне в древних рудниках, это дело рудных поисковиков да еще археологов. Как раз тут объявился приезжий археолог, не то немец, не то турок из Анкарского археологического института. Был, между прочим, и у меня, откуда-то узнал, что я был учеником Максимилиана Федоровича. Помнится, твой отец описывал рудники трехтысячелетней давности где-то на границе с Афганистаном и с Ираном. Так этот профессор Вильфрид Дерагази…

— Как, как?

— Вильфрид Дерагази. Звучная такая фамилия, легко запоминается. Он рассказал мне о дравидийской культуре, распространившейся четыре тысячи лет назад из Индии в Западный Китай и в нашу Среднюю Азию. Есть такая культура Анау — названа по кишлаку близ Ашхабада, чем-то сверхзамечательная, но якобы у нас мало раскопанная, как сетовал турецкий профессор. Эта культура служит мостом между Индией и Критом, а тот, в свою очередь, с Северной Африкой. Ее признаки обнаружены в пустыне Сахара. Найдены удивительные по красоте маленькие скульптуры, рисунки, керамика. Институт хочет применить современные научные методы для прослеживания дальних связей и путей расселения — спектроскопические изотопные анализы металлов и минералов в украшениях и других предметах. Требуется всего по грамму от каждого образца. Профессор и собирает их по тем местам, где, предполагается, проходили древние связи. Интересно и дельно!

— Интересно-то интересно, — энергично раскуривая папиросу, заметил Ивернев, — но почему-то Тата… моя невеста, которая только что ушла от меня, очень интересовалась личным архивом отца.

— Что-о? Для какой цели? И кто она, собственно?

— Дочь одного из таежных спутников отца, был такой Павел Черных.

— Точно был?

— Не знаю. В голову не приходило проверить. Да и как это сделать?

— Попытаемся. Хотя… почему бы ему и не быть?

— Вы хотите сказать, что Тата… может быть, вовсе не Черных?

— Как я могу такое предположить? Тут уж ты сам должен определить, в чем дело. И что же интересовало твою Тату?

— Просто личность моего отца, его маршруты, детали, рисующие облик моего и ее отца.

— М-м… И давно она… гм… ушла?

— Несколько дней. Я был в Москве, когда мама мне телеграфировала.

— Кто знает, может, случайное совпадение? Скорее всего. Ну, пойдем пить чай, слышишь: Екатерина Алексеевна звякает чашками.

Ивернев продолжал сидеть в напряженном раздумье. Андреев встал, положил руку на его плечо.

— Пошли!

Ивернев поднялся, затем жестом остановил профессора:

— А на кого он похож, этот заграничный археолог?

— Красивый, довольно молодой. Мрачно красивый, что-то от киногероя, демоническое, сильное. Словом, примечательный человек. Он у меня ужинал и всех очаровал. Ритка повела его в Большой на балет и прямо в восторге от такого кавалера. Говорит, все девчонки глаза пялили на этого Дерагази.

— На каком языке говорит?

— С нами на любых трех, у нас принятых: английском, французском, немецком. Немного знает по-русски. Говорит, что владеет еще несколькими языками!

— Счастливый человек!

— Ну, ты изучил два, и куда лучше, чем я. Не способен есмь. — Профессор задумался и добавил: — А как одет этот турок! И еще мне бросилось в глаза у него кольцо с интересным камнем. Пожалуй, только геолог и может оценить выдумку. Представь себе, кристалл хиастолита разрезан поперек главной оптической оси, так что на свету дает…

— Серый крест!

— Ну, разумеется. Бог мой, ты побледнел как стена! Что это с тобой творится? Сядь!

Ивернев нетерпеливо топнул ногой:

— Леонид Кириллович, что же это такое? Тата, она… она постоянно носила такое же кольцо!

— Хо-хо!.. — Андреев сразу посуровел и даже взял папиросу из портсигара Ивернева. Закурил, подумал, поискал что-то в записной книжке и снял телефонную трубку. — Совпадение или не совпадение, посмотрим. Мало ли что! Это профессор Андреев, геолог, мне надо посоветоваться по срочному делу, — продолжал он в трубку. — Нет, пусть