Моя двойная жизнь - Сара Бернар

На Честер-сквер меня поджидали несколько человек. Мне не хотелось никого видеть. Я выпила чашку чаю и отправилась в театр «Гэти», где нам предстояло впервые встретиться с английской публикой. Мысль о том, что зрители избрали меня своей любимицей, наполняла меня ужасом, ибо я всегда испытываю страх перед выходом на сцену…

Будучи дебютанткой, я испытывала робость, но не страх. Встречаясь взглядом с кем-либо из зрителей, я краснела как маков цвет и стеснялась говорить во весь голос перед толпой молчащих людей. Виной тому было мое монашеское воспитание. Но страха я в ту пору не ощущала.

Впервые я испытала это тяжелое чувство в январе 1869 года, на седьмом или восьмом представлении «Прохожего». У этого небольшого произведения был колоссальный успех, и роль Занетто, которую я исполняла, очаровала публику, в особенности студентов.

Когда я вышла в тот день на сцену, внезапно раздались бурные аплодисменты. Я повернулась к королевской ложе, решив, что в ней появился император. Но ложа была пуста, и я убедилась, что все эти приветствия относились ко мне. Меня стала бить нервная дрожь, а глаза начало сильно пощипывать.

В тот вечер у меня был бешеный успех. Меня вызывали пять раз. И когда я выходила, студенты, выстроившись в два ряда, приветствовали меня, трижды прокричав мое имя.

Вернувшись домой, я бросилась в объятия моей слепой бабушки, которая жила у меня.

— Что с вами, милочка?

— Бабушка, я пропала, они хотят сделать из меня «звезду», а у меня еще не хватает для этого таланта. Вот увидите, они сбросят меня с пьедестала и поколотят под крики «браво».

Бабушка обхватила мою голову и устремила на меня невидящий взгляд своих больших светлых глаз.

— Вы мне говорили, милочка, что будете первой в своем деле, и вот, когда появляется шанс, вы чего-то боитесь? Мне кажется, что вы очень скверный солдат!

Я сдержала слезы и дала себе слово вынести с честью испытание успехом, который положил конец моему спокойствию, моей беззаботности и моему «наплевательству». Но с тех пор мной овладела тревога, и меня начал мучить страх сцены.

В таком расположении духа я готовилась ко второму действию «Федры», где должна была впервые появиться перед английской публикой. Три раза я румянила щеки, красила глаза тушью и три раза стирала грим губкой. Я казалась себе уродливой. Я казалась себе ниже ростом и более тощей, чем была на самом деле.

Закрыв глаза, я слушала свой голос. Мой диапазон умещается в слове «бал», которое я произношу низко с открытым «а»: «бааал», либо высоко с закрытым «а», делал упор на «л»: «баллл». О Господи! Я не могла произнести это слово ни высоко, ни низко: мой голос то хрипел, то звучал приглушенно, и я плакала от отчаяния.

Когда мне сообщили, что второе действие «Федры» начинается, я совсем потеряла голову. Я не находила ни вуали, ни колец. Я еще не надела ожерелье из камей, бормоча как в бреду:

Вот он!.. Вся кровь на миг остановилась в жилах —И к сердцу хлынула… И вспомнить я не в силахНи слова из того, что нужно мне сказать.[66]

Слова «и вспомнить я не в силах» засели у меня в мозгу: а вдруг я забуду то, что мне нужно сказать? В самом деле… что я говорю?.. Не знаю, не понимаю… Что я должна сказать после слов «Вот он!..»? Никто не мог мне ответить. Моя нервозность приводила всех в ужас. Я услышала, как Гот процедил сквозь зубы: «Она сошла с ума!» Мадемуазель Тенар, которая играла мою старую кормилицу Энону, сказала мне:

— Успокойся, все англичане уехали в Париж, в зале одни бельгийцы!

Эта нелепая реплика направила мое беспокойство в другое русло.

— Ты говоришь глупости! — ответила я ей. — Ты ведь знаешь, какой страх я испытала в Брюсселе!

— Ну и напрасно, — возразила она холодно, — в тот день в зале сидели одни англичане.

Уже объявили мой выход, и я не успела ей ответить, но она изменила ход моих мыслей. Я по-прежнему испытывала страх, но не тот страх, что парализует, а тот, что сводит с ума. Это уже лучше, так как можно что-то делать, хотя бы лихорадочно.

Зрители встретили мой выход на сцену продолжительными аплодисментами, и, кланяясь публике, я говорила про себя:

Тобой я вся полна, и с сердцем ум в раздоре.[67]

Но я не владела собой и потому с самого начала сцены взяла слишком высокий тон, который была не в состоянии изменить. Я завелась, и ничто уже не могло меня остановить.

Я страдала, рыдала, взывала, кричала с неподдельным отчаянием, обливалась горючими слезами. Я вымаливала у Ипполита любовь, которая сводила меня с ума, протягивая к Муне-Сюлли свои руки — руки Федры, страстно жаждущие объятий. Бог не покинул меня.

Когда занавес опустился, я упала без чувств, и Муне-Сюлли отнес меня в гримерную. Зрители, не подозревавшие о том, что произошло, вызывали меня для поклона. Я также хотела вернуться, чтобы поблагодарить публику за ее внимание, доброжелательность и волнение. И я вновь вышла на сцену.

Вот что писал Джон Мюррей в «Ле Голуа» от 5 июня 1879 года: «Когда в ответ на громкие призывы появилась обессиленная мадемуазель Бернар, опираясь на Муне-Сюлли, ей устроили овацию, не имевшую аналогов в истории английского театра».

На следующий день «Дейли телеграф» заканчивала свою хвалебную критическую статью следующими строками:

«Clearly Mile Sarah Bernhardt exerted every nerve and fibre and her passion grew with the excitement of the spectators, for when, after a recall that could not be resisted the curtain drew up, M. Mounet-Sully was seen supporting the exhausted figure of the actress, who had won her triumph only after tremendous physical exertion and triumph it was however short and sudden».[68].

«Стандард» заканчивала свою статью так:

«The subdued passion, repressed for a time until at length it bursts its bonds, and the despairing, heart broken woman is revealed to Hippolyte, was shown with so vivid reality that a scene of enthousiasm such as is rarely witnessed in a theatre followed the fall of the curtain. Mlle Sarah Bernhardt in the few minutes she was upon the stage (and coming on it must be remembered to plunge into the middle of a stirring tragedy) yet contrived to make an impression which will not soon be effaced from those who were present»[69].

«Морнинг пост» писала:

«Very brief are words spoken before Phedre rushes into the room to commence tremblingly and nervously, with struggles which rend and tear and convulse the system, the secret of her shameful love. As her passion mastered what remainded of modesty or reserve in her nature, the woman sprang forward and recoiled again with the movements of a panther, striving, as it seemed to tear from her bosom the heart which stifled her with its unholy longings, until in the end, when terrified at the horror her breathings have provoked in Hippolyte, she strove to puli his sword from its sheath and plunge it in her own breast she fell back in complete and absolute collapse. This exhibition marvellous in beauty of pose, in febrile force, in intensity, and in purity of delivery, is the more remarkable as the passion had to be reached, st to speak, at a bound, no performance of the first act having roused the actress to the requisite heat. It proves Mlle Sarah Bernhardt worthy of her reputation, and shows what may be expected from her by the public which has eagerly expected her coming».[70].