Современный болгарский детектив - Андрей Гуляшки

9

У меня от волнения пересохло в горле, не могли бы вы мне налить стакан воды, я хочу принять рудотель. Извините, что мне пришлось вас побеспокоить. Всего несколько месяцев назад я не имел привычки пить воду, я был обязан потчевать себя экзотическими, фирменными напитками. Несвобода возвращает вкус к простым вещам. Я признателен вам, гражданин Евтимов, вода действительно холодная.

Когда меня выводили из камеры, я ликовал. Я ожидал встречи с вами, мое нетерпение было болезненным; более того, вы не вспоминали обо мне в течение двух бесконечных дней. Я пытался оправдать вас, гражданин следователь; понимаю, что вы человек занятой, вы ведете другое дело, и какой-то там счастливчик имеет возможность соприкоснуться с вашим спасительным и (пусть это слово не покажется высокопарным) великодушным молчанием. Я ненавидел этого типа: он отнимал вас у меня, я ревновал вас, как женщину. Я представлял себе карманника, начинающего наркомана, грабителя ларьков, продавщицу из «Березки», которые разлучали меня с вами, подминая мое собственное величие. Не верю, что я вам симпатичен, но вы, очевидно, хотите понять, что я за птица; я же в свою очередь мечтаю высказаться перед кем-нибудь, так что хотя бы на данный момент наши интересы совпадают. Вчера весь длинный день я пришивал пуговицу к своей тюремной куртке. Отрывал ее и снова пришивал с помощью спички (вы, наверное, тоже так делали в армии!). Нашел спасительное занятие, иначе можно было сойти с ума.

Из окошка моей камеры виден тюремный палисадник. Как вам нравится это словосочетание — тюремный палисадник? Разумеется, речь идет о самом обычном палисаднике с его будничным видом, с клумбами, распускающимися цветами, ненужными скамейками для отдыха, несколькими зелеными раскидистыми деревьями, птицами — таков жалкий клочок пейзажа, который бы должен вдохновлять наше свободолюбие. Но почему именно этот умиротворяющий пейзаж заставляет меня чувствовать себя униженным и несчастным? Тюремный палисадник звучит как «райские кущи»; следовательно, он нечто нереальное. В нем есть цветы и посыпанные песком дорожки, птицы с их веселым щебетом и выкрашенные в зеленый цвет скамейки, там есть надежда на отдых и на глоток чистого воздуха — и все равно это не палисадник, а просто самая представительная часть тюрьмы. Я отрывал пуговицу, «пришивал» ее и думал: вот во что мы хотим превратить человека! Мы мечтаем превратить его в   «т ю р е м н ы й   п а л и с а д н и к», в нечто красивое, благородное и вдохновенное, огороженное высокой неприступной стеной — несвободой. А если человек взбунтуется и попытается оказаться по ту сторону непреодолимой преграды — мещанской морали и всеобщего безразличия, — тогда мы его накажем и водворим в   т ю р е м н у ю   к а м е р у! Так скажите, гражданин Евтимов, наказан я   и л и   т о л ь к о   п е р е м е щ е н?

Но эти мысли не были причиной моей бессонницы, они не способствуют воображению, а просто являются пикантным соусом, которым я приправляю свое одиночество. Целых два дня я чувствовал себя забытым и несчастным. Но я готов вам простить, если сегодняшний допрос будет долгим. Не имею права распоряжаться вашим служебным временем, но верю в вашу человечность и прежде всего в ваш высокий профессионализм. Потому что вынести приговор какому-то Искренову — это для вас мелкая, ничего не значащая победа. Вы должны раскрыть и, если сможете, обвинить совершенный образ Искренова, его идеальное отражение в величественном зеркале жизни! Попытайтесь, гражданин Евтимов, уличить именно это — и тогда ваше удовлетворение будет полным, ваша прозорливость будет казаться гуманной, А я сочту предстоящий приговор справедливым.

Нам не разрешается держать в камере ножницы, поэтому я оторвал пуговицу зубами. Это доставило мне наслаждение, породило ощущение почти сизифова труда. Бессмысленно отрывать пуговицу и затем ее «пришивать» спичкой, но благодаря этой до тошноты однообразной операции человек доказывает себе, что он существует, что он все еще есть. А что, в сущности, в нашей жизни не бессмысленно?

Все это время, пока у меня была работа для рук, а также темы для размышлений, я старался понять самого себя, анализировал свои поступки и искал ответ на вопрос, который вас волновал два дня назад. С присущей вам наблюдательностью вы отметили один действительно странный факт. После моего ареста все мои близкие и знакомые мечтают отделаться от меня и, подобно римскому наместнику Понтию Пилату, хотят умыть руки. Предают меня и идиоты из «Лесоимпекса», и мои бездарные коллеги, говорит обо мне плохо даже моя жена, в душевной нечистоплотности которой я никогда не сомневался. Все они понимают, что моя карта бита. Уж коли меня обвиняют в совершенном преступлении, почему бы им не свалить на меня свою бездарность, безмятежное скудоумие и даже свою профессиональную немощность? Если доказано, что я виноват в чем-то, почему бы мне не быть виноватым во всем? Такова логика человеческого поведения (я, возможно, поступил бы точно так же).

И тут появляется прелестное существо, моя личная секретарша, которая говорит в мой адрес хорошие слова, а на допросах заявляет, что я умный, интеллигентный и даже честный человек. Как объяснить этот алогизм? Без особых усилий вы устанавливаете, что Цветана — моя любовница (вы ее назвали «самой любимой любовницей»). Вы начинаете подозревать, что она замешана в игре и что помогала мне или из-за искренних чувств, или из-за корыстных соображений. Цветана могла бы организовывать мои тайные встречи с Пранге, принимать от него валюту или по крайней мере находить применение полученным от меня долларам. Ваш вопрос был категоричным и ясным: какими именно мотивами руководствовалась моя секретарша, желая остаться мне верной? Я бы мог солгать, гражданин Евтимов, меня подмывало заявить, что она без памяти в меня влюблена. Но мне, хотя бы сейчас, истина дороже. Итак, вам придется выслушать всю историю, потому что в противном случае я буду беспомощен дать правдивые показания и доказать невиновность бедной девочки. Я делаю это не из-за благородства (я не брат милосердия). Самое удивительное заключается в том, гражданин Евтимов, что порой ненависть связывает людей больше, чем любовь.

Когда меня назначили заместителем генерального директора, все в этом кабинете мне было уже знакомо: огромное венецианское окно, выходившее на крытый рынок и синагогу, испорченный цветной телевизор, холодильник в углу, сейф, резной письменный стол и та торжественная тишина, которая бывает только в кабинетах начальства. Вместе с великолепной мягкой мебелью я унаследовал и Цветану — живую, услужливую и, естественно, суетную. Она была нечто вроде надбавки к моему повышению, эмоциональным и вкусовым ощущением в моей новой, еще не оформившейся жизни. Интеллигентна, порядочна и, как вы сами убедились, красива. Красивые умные женщины — одно из приятных жизненных развлечений. Причем Цветана — женщина моего типа: стройная, выше среднего роста, с узкими бедрами и роскошной грудью, с огненно-рыжими волосами и бархатисто-зелеными глазами. Я без ума от таких женщин, рыжих и зеленоглазых; их врожденная чувственность сочетается с той детской невинностью, которая пробуждает в нас желание осквернить ее. Полагаясь на свою приятную внешность и веря в свой жизненный опыт, в могущество заместителя генерального директора, я поклялся, что сделаю ее своей любовницей.

Я начал с самого элементарного — создал иллюзию дружбы. Цветана могла, когда захочет, уйти на полчаса с работы, угостить у себя чашкой кофе приятельницу, попросить меня о мелкой услуге (как-никак в моем ведении находились все мебельные фабрики!). Я делал ей комплименты, порой становился грустным, старался внушить ей мысль, что умею хранить тайны. К сожалению, Цветана не реагировала. Она как-то пооткровенничала, сказав, что разочаровалась в своем муже (летчике, который путается со стюардессами). К сожалению, эта женщина обладала одним отвратительным качеством — она была действительно высокоморальна.

Не придав значения неудаче, я избрал новую тактику: начал осыпать ее подарками. Сегодня блок «Кента», завтра бутылка виски, затем золотой медальон, наконец — массивная платиновая цепочка и дамское белье в красно-черных тонах. Я буквально атаковал ее подарками и был на грани успеха. Я издавна верю, гражданин Евтимов, что каждый из нас имеет свою цену, потому что все в этом грешном мире   п о к у п а е т с я. Стоит стать объектом нездорового внимания, мы исподволь сравниваем свою собственную цену с другой, завышенной, которая назначается тем, кто дарит. Постепенно в нас зреет какая-то мучительная благодарность и догадка, что мы получили больше и что, следовательно, наступает пора расплаты. На третий месяц Цветана поняла это и отказалась принять чернобурку. Мне трудно описать то удовольствие, которое я испытал! Чужое сопротивление свидетельствует о нашем величии, а явное соглашательство окружающих порождает в нас сомнения и ведет к ощущению собственной посредственности.