Невеста Субботы - Екатерина Коути

…Зачарованная, я смотрю на лезвие ножа. От него исходит мягкое сияние, как от осколка луны. Во всем мире не найдется ничего прекраснее, желаннее. «Отдай мне этот нож», — приказываю я Жанно, и его простодушная улыбка меркнет. «Мисса Флоранс?» — переспрашивает негр встревоженно, а я прикладываю палец к губам, как тогда в конюшне. «Тсс, милый, не нужно бояться. Пойдем, вот я тебе сейчас кое-что покажу…»

— Ты зарезала моих братьев моим же ножом. Признайся, Флоранс. Пусть твой женишок узнает, кого пригрел на груди.

По лбу Джулиана крупным каплями стекает пот. Зрачки разнесло от боли, и его глаза кажутся карими, совсем как у меня. Выдержит ли он правду?

Говорю ему:

— Все так и было, Джулиан. Это я убила Жерара и Гийома Мерсье. И над их телами надругалась тоже я.

Он мотает головой. Он не верит ни единому слову.

— Вы оговариваете себя… под принуждением… не надо… не говорите о себе такого, — молит он как о пощаде.

— Нет, ты поверишь, черт тебя дери, поверишь! — орет Гастон, и Дезире обнимает раненого, своей исхлестанной спиной заслоняя его от удара.

Но Мерсье опускает кулаки.

— Я был там, — говорит он, успокоившись, — и видел все своими глазами. Давно, еще в детстве, я приказал выкопать мне лаз под беседкой. Там, в дальнем углу сада, я отсиживался, если старшие слишком уж меня заедали. Прятался я там и в ту ночь. К моему удивлению, в беседку пришли Жерар и Гийом. Они спорили. Жерар настаивал, что сделает Дезире своей любовницей, а Гийом его отговаривал. Не стоит транжирить деньги на девку, которая, по слухам, переспала с целым полком янки. Лучше обойтись с ней, как с той наглой мулаткой, а потом чиркнуть по горлу и бросить за забор. Будет намек ее сестричке, а то больно дерзкая стала. В конце концов Жерар согласился. Когда прибежала эта дура, он заговорил с ней по-доброму, чтобы раньше срока не догадалась. Но потом заявилась ты, Флоранс, и тот черномазый ковылял за тобой. Ты снова все испортила. Ты всегда все портила, с самого детства! — Ноздри Гастона раздуваются от гнева. — Знала б ты, как стыдно было с тобой сюсюкать, хотя весь приход знал, что твоя прабабка задрала юбку перед лакеем и опросталась его отродьем! Жерар выкрикнул, что ты ему не помеха и все будет как обычно. Потом рванул на Дезире блузку. Пуговицы посыпались на деревянный настил, будто дождь брызнул, и закатились в мое убежище. И тут ты заговорила. Не с братьями, даже не с Дезире, а с тем черномазым. Велела, чтобы он вспомнил все нанесенные ему обиды — тогда это придаст тебе сил. И прочую галиматью несла. Даже я едва сдерживал смех, что уж говорить о братьях? Гийом сразу расхохотался.

— Теперь помню, — киваю я. — Поэтому начала я с него.

…Лунный луч, что рассек горло Жерару, прочерчивает в воздухе дугу и вонзается в грудь Гийома. Одного удара хватило, чтобы его сердце остановилось навсегда, но я, рыча, вновь и вновь опускаю нож. Лезвие скрежещет по ребрам, кровь хлюпает, как из разрубленной петушиной шеи. С какой стати сохранять за ним достоинство в смерти, если при жизни он вел себя недостойно?..

— Братья не успели позвать на помощь! Ты набросилась на них подло, не предупредив, и зарезала, как скотину. Их кровь стекала мне на лицо!

— Что же ты не выполз из норы и не попытался меня остановить?

Гастон бледнеет. Что может быть страшнее беспомощности, уязвимости? Точно такой же ужас таился в глазах Жерара.

…Зажимая края раны, Жерар пятится от меня в глубь беседки. Кровь заливает манишку белоснежной щегольской рубашки. Демоны в его зрачках мечутся, как тараканы, когда их шпарят кипятком. Но он был еще жив, когда я добралась до его глаз…

— Нашла дурака! Если б я вышел, попался бы в лапы набежавшим господам, — берет себя в руки Гастон. — Вздернули бы меня, как моих приятелей на болоте.

— А потом ты бежал в Англию?

Все, что нужно, я узнала только что, но меня одолевает любопытство. Глупо бросать книгу, не перевернув последнюю страницу.

— Сначала во Францию. Плыл туда третьим классом, в трюме, пропахшем блевотиной. Но в Париже я быстро подыскал себе ремесло. Годы, проведенные изгоем, не прошли для меня даром.

— Избивать и насиловать — ценные навыки. С ними далеко пойдешь.

— И метко стрелять. Не забывай про это, малютка Флоранс, — ухмыляется Гастон, поводя револьвером. — В Париже я встретил Иветт Ланжерон. По чистой случайности. Доставил партию девок в ее заведение, ну и распознал акцент. Решил не открывать ей, кто я и из какой семьи. Назвался вымышленным именем. Но раз уж мы оказались земляками, Иветт предложила работать на нее. Я согласился, хотя второй такой идиотки отродясь не встречал. Если рисковала, то невпопад, а там, где потребна была решительность, мялась и жалась, трусила перед полицией. Уж очень тряслась над репутацией. Дочерей хотела хорошо замуж выдать. В своем ридикюле она носила их дагерротипы, и однажды я посмотрел на них. Олимпия оказалась такой же клушей, как ее мать, но Мари затронула мое сердце. Мне захотелось ее увидеть. Что же в том странного? Я не был человеком с улицы. Уже более двух лет мы с ее матерью вели дела. За это время она ни разу не позвала меня в дом, но чего еще ждать от чванливой старой индюшки? Я сам себя пригласил.

— Дальше можете… не продолжать, — натужно хрипит Джулиан. — Мари рассказала… как вы отравили ее душу.

— Отравил? Ну-ну. Не знаю, как там насчет души, но воображение у моей девочки что надо. Она всегда полна идей. Когда я наказывал одна шлюшку, которая совала нос куда не попадя, угадай, кто давал мне советы? Такие меры Мари называла «привести человека ко спасению». А уж какая она исполнительная! Как обрадовалась, когда я велел ей нарисовать цифру три на доске! Даже не спросила, зачем. А я ведь давал тебе понять, что последний, третий брат остался в живых и скоро до тебя доберется.

— Хотел, чтобы я помучилась?

— Мари передала, что своего я добился. Видела бы ты, как она ликовала, когда рассказывала мне об этом! Что может быть праведнее, чем стравить двух грешниц?

Его улыбка становится по-детски мечтательной, совсем как у Мари, когда она благословляла меня перед тем, как послать в заведомую ловушку. Ведь не зря же она дожидалась меня на вокзале. Адрес борделя был у нее наготове.

— Мы созданы друг для друга. Рано или поздно она переросла бы мечты о монастыре и осталась бы со мной. Принадлежала бы мне не только душой, но и телом.

— Но тетя Иветт не отдала бы Мари за тебя.

— Еще бы! — Он кривится, будто каждое слово горчит во рту. — Считала, видите ли, что я недостоин руки ее дочери. Как будто мы не из одного теста!

— И в ночь убийства Иветт ездила к тебе?