Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

— Вы что, почтеннейшие!? Проклятый знал, что сдохнет, потому и нес во вред мне и во страх вам.

— Нам?

Высокий подошел к Пауку. Властный жест подсказал подручным. Они бросились к палачу. Тот с плачем упал на колени.

— Вы что, всевышний? Я же ваш!

— Мы подумаем над твоими словами.

Новый обреченный не знал, что и говорить. Он весь затрясся.

— Я только правду! — голос пищал, срывался.

— Может и говоришь. Но чью и какую?

— Я заставлю снова заговорить этого негодяя, — вскричал истошно Волос, — вскакивая с колен. — Он даже перед смертью имел непочтение стращать вас.

— Уже не сможешь. Игла сидит глубоко и точно.

— Вы верите мертвецу?

— А что есть обратное? Откуда он мог знать, что находится в логове «Синих фонарей», а? Или, может, еще кто знает?

Пронзительный взгляд снова воткнулся в палача.

— Что вы! Я тридцать лет в обществе. Разве я могу? Разве я иной?

— Не страшись. Над этим мы и подумаем.

Но скрежещущий голос старейшины очень мало оставлял надежды на благополучный исход назревающей трагедии.

Последовал двойной щелчок. Паучий Волос не успел от парализующего страха схватиться за лицо, как двое измочаленных предыдущим усердием с быстротой и сноровкой ловко подхватили своего бывшего шефа и проворно вдели в веревочные петли, на которых каплями застыла кровь замученного.

Паучий с новой силой истошно заорал, задергался:

— Не я-я! Вы что? Пощадите меня-я! Я немедленно позвонил вам, как только он заговорил! Я старался! Этот гад наговорил на меня!

Старший гневно сверкнул очами.

— Помолчи. Чего глотку дерешь? Попробуй вести себя так же достойно, как отошедший.

— Не виновен я-я! За что-то! Пощадите! Не губите зря!

Дергался и извивался на веревках так, что суставы хрустели, но петли только туже и больнее стягивались на запястьях и щиколотках. Пауку стало по-настоящему страшно.

— Вот она разница между нашими выродками и слугами «Лотоса», — худой старик в гневе больно тыкал клюкой в бывшего палача.

— Почему и имеем часто неудачи. Вот такие, даже при отдаленном страхе орут, как бабы при родах, и, как крысы, первыми драпают с тонущего корабля. Только уже поэтому ты достоин смерти, — высокий еще раз стукнул висельника палкой по голове. — Говори, что тебе сказывал покойный?

Паук, холодный, презрительный, высокомерный, не имевший ни капли жалости и сочувствия, — плакал. Выл громко и жалостливо. Больше не вырывался из веревок. Обессиленно повис и скорбно завывал: Ему резко и холодно вспомнились последние слова жертвы. От этого судорожно сжало все внутренности, насквозь пронзило животным страхом. Он рыдал, кричал, захлебывался. Ему наверняка предстояло пережить проделанное им же. Высокий старик своих ошибок не торопился признавать. Как мир мгновенно почернел вокруг, отдалился. Стал несуществующим. Проклятый труп: так насмердил. Неужели и впрямь бытие — удачная шутка сатаны и дьявола? Вот они вдоволь насытятся зрелищем. А земным только гибель и унижение. Вечные страдания. Агония тела, агония мысли.

Старший сел на стул, на котором еще недавно высокомерно восседал палач.

— Успокойтесь все. И не сопите так носами. Где был схвачен монах?

— У резиденции, — высокий в раздражении быстро крутил посох в руках.

— С ним кто был?

— Не замечено.

— Почему ошибался вблизи нас?

— Не сказал, и Волос молчит. Палач висел в обморочном состоянии.

— Оставь пока его. Сейчас нужно понять, что монахи могли иметь против нас. Все же «Лотос» очень уединенная и замкнутая организация, чтоб ее члены могли находиться в городах, да еще в такое шумное и неопределенное время. Что вывело их за ворота?

Старики расселись у стен, углубились в размышления. Но, видно, не каждому дана железная логика. Старший предположил:

— Наше последнее дело.

Худой, высокий, охотно вспоминал:

— Содействие американцам.

— Конкретней.

— Помочь нейтрализовать агента.

— В чем оно выявилось?

— Преградить имеющимися лодками побережье у Шанхая, позже у Гонконга ближе к материковой части.

— Сколько встреч было с янки?

— Три. В последней получили гонорар.

— Сколько?

— Сорок тысяч.

— Помню. Было. Но тогда это дело не казалось сколько-нибудь интересным и значащим. Странно. И какая связь между агентом и монахом?

Высокий грыз палку. В основном он говорил с главарем.

— Трудно сказать. Сейчас известно, что в Сычуане было какое-то преследование. Участвовали парни «Зеленого круга». Слухи. Но, по слухам, монахи дали бой. Куда скрылся агент — неизвестно.

— Значит, связь все же существует. И очень прочная, коль скоро монахи берутся за оружие. Там несколько кланов этого общества. Очень возможно, что рядом были еще лица, помогавшие покойному.

— При захвате этого погибло около двадцати боевиков.

— Мне не дает покоя мысль, что мы вполне можем быть засвечены отшельниками. С фанатами «Направленной воли» нам не сдоброватъ. Да и с прочими тоже. Мы не имеем таких, мощно обученных боевиков. Не получилось аккуратно, замарались.

Сверху глухо послышался одиночный треск. Старики подняли головы, напряглись.

— Похоже, стреляют.

Частая трескотня. Еще взрыв, но ближе. Старший встал.

— По наши души. Нагадили серьезно. По всему — монахи. Полиция не прибегает к штурму. Берегут свои шкуры. А эти слишком уж быстро ломают наши запоры. Повесьте Пауку фанерку с его кличкой. Введите раствор безумия. Может, монахи успокоятся.

Снова взрыв: близкий, ясный. Частая трескотня пистолетов, автоматов.

Палач давно пришел в себя. С надеждой прислушивался к нарастающей перестрелке. Но после слов главаря завопил с новой силой.

— Прояви свою стойкость с врагом, — длинный еще раз ткнул клюкой палача. — Уведи их по ложному пути, и ты докажешь, что ты тот, кто есть. А мы, в свою очередь, позаботимся о твоем потомстве.

Все манипуляции были быстро проведены. Взгляд висящего становился блуждающим, остервенелым. Открылся тяжелый люк в углу. Присутствующие поспешно ретировались из мрачного подвала, над которым все настойчивее гремели взрывы, вышибая преграды на пути. Уже топот быстрых ног гремел по потолку над ужасным подземельем с застоялым запахом мертвечины и обреченности…

Глава четвертая

ТРОПА ЛЕОПАРДА

Узкие, блеклые глазки Сен Ю уже с минуту настойчиво, неподвижно вглядывались вдаль. Там, в неясной дымке заката, среди небогатой растительности пологих склонов, на расстоянии двух миль виднелось множество темных точек, которые двигались по направлению к монастырскому ущелью.

Сен Ю, сорокадвухлетний монах с узким лицом, раскосыми глазами, горбатым крючковатым носом, схожим с клювом хищной птицы, сутки находился в дозоре на высоком, оборудованном для этой цели, дереве. Нес охрану узкой тропы, ведущей к монастырю.

Вдали, в другой стороне, при ясной погоде, виднелись крыши фанз небольшой деревеньки, находящейся милях в шести от поста монаха.

Эту тропу кроме местных мало кто мог знать. И, вглядываясь вниз, где копошились приближающиеся фигурки, отшельник понимал, что то мог быть только недруг.

Он прикрыл веки. Потом, внимательно вглядываясь, насчитал более полусотни точек. И чем более их появлялось, тем увереннее отметалось возникающее сомнение в вероятности какого-либо иного мероприятия приближающихся людей.

Сухое неподвижное лицо его, по мере приближения неизвестных, становилось землистым, застывшим. Глаза сузились до размеров полоски лезвия. Руки в плавном движении сгибали-разгибали пальцы, разминая их к предстоящей встрече. Зрачки неподвижно, змеино следили.

Наконец он, как бы отбросив всякие сомнения, выгнулся на ветках, сделал несколько разминочных движений и спрыгнул на землю. В руках тускло поблескивал короткоствольный автомат. Патронов имелось меньше, чем шло народу в направлении тропы. Но данное обстоятельство нисколько не меняло выражения его лица. Привычно поправил за поясом запасные обоймы с патронами, разместился меж двух квадратных камней.

Перед ним располагалось небольшое ровное пространство, на которое выходила тропа. Шагов сто поляны в длину лежало перед ним, зажатой с двух сторон невысокой скалистой отрогой и разногорбными холмами, негусто покрытыми кустарником, редкими деревцами и вездесущими камнями.

Это открытое место было расчищено с целью, чтобы любой появившийся был беззащитен от прицельного огня.

Сен Ю давал себе отчет, что ни на кого, кроме себя, рассчитывать не приходится. Облик его не выражал признаков подавленности, обреченности, ожидания чего-нибудь сверхъестественного. Во взгляде, движениях не сквозило тревоги, что наступает критическая минута и что от его действий зависит многое в судьбах других. Обыденность, самая простая, как обычная ежедневная молитва. Ничего взирающего ни к небу, ни к земле.