Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

— Что-то ты рано пахнуть начал: не к лицу, торжественный, не торопись, еще не время.

Два урода no-врачебному прижигали кровь темноватым раствором, от которого жертва в резких спазмах то сжималась от крика, то безжизненно повисала на петлях.

Скоро заплечных дел мастера угодливо отвесили поклон старшему и скромно удалились в угол. Тот степенно встал, взял медицинский зажим, пилку, щипцы и бодро, как хирург перед ответственной операцией, размял пальцы. Его невнятный, через респиратор голос склеповато бубнил:

— Если что желаешь изъявить, говори. Сейчас даже мне будет неприятно, что я буду вытворять с тобой. — Он нагнулся к лицу пытаемого. — Все же нехорошо на меня смотришь. Напрасно.

Но у пленника не было сил ни смотреть, ни шевелиться. Глаза были просто открыты, потому что безжизненно отвисала челюсть. Она не давала закрыться вехам. От того устрашающе упрямый взгляд казался подозрительным, предупреждающим.

— Ну, прощай, помеха нашего времени. Не желаешь заботиться о бренных останках собственной плоти, мы тоже не в силах помочь тебе. Нам, рабам этой жизни, ни к чему тягаться с судьбой. Терпи, сколько можешь. Если можешь, не кричи. И так мне все опротивело тут, а ты на мою душу. К черту эту жизнь. Надо уходить на покой.

Руки его работали, как у заправского аптекаря.

Жертва дернулась, заскрежетала остатками зубов. Истошный, неожиданно срывающийся вопль заставил вздрогнуть даже мучителя. Но это не остановило его. Руки методично усиливали давление на жилы узника.

Пленник трепыхался и орал всеми неистественными звуками, переходящими то на хрип, то на пронзительные вибрирующие шумы.

— Стой! Стой, гадина! — прохрипел обморочно висящий. — Закрой живот. Холодно.

Кат не сразу понял, что жертва заговорила. Невнятные слова не сразу дошли до его ума. Щелкнул пальцами.

Идиоты быстро подошли, взялись за обратную процедуру.

— Из полиции? — но давая передохнуть, забыть боль, жаля бешеным взглядом, прокричал палач.

— Нет, — протянулось сквозь клокотание и хрип груди жертвы.

— Из органов общественной безопасности? Истязаемый отрицательно покачал головой.

— Откуда? Не медли, не тяни.

— «Великий предел», — только и смог выдавить узник.

— Стоило ли, паршивец, так долго тянуть и глумиться над нами, чтобы продолжать врать, — палач швырнул в пленника пилкой. Со скрипящей злостью выдавил: — Братство. Знаешь ли ты, что братьев не закладывают?

— Уу-оой, — протяжно стонал сектант. Двое машинально продолжали штопать живот. Лицо искажалось в предсмертной агонии. Превозмогая боль, сипел:

— Мои кости, — но слова давались ему более, чем с трудом. Напрягся. — Мои кости до конца вечности будут благодарны судьбе, если она воздаст тебе хотя бы малую толику того, тех ужасов, что пришлись мне. — Силы покидали жертву. Безжизненно повис на веревках, но ненавистно продолжал: — Хотя бы начального, ожидаемого страха.

Последние слова произнес почти бездыханно. Голова упала на грудь.

Палач обернулся. Секунду всматривался в висящего:

— Что за шутки лукавого?

Резко скинул респиратор, подошел, открыл веко. Двое истуканно застыли, глядя на действия шефа.

— Продолжайте, только аккуратно.

Сам подошел к ящику, открыл. Взял шприц, набрал красноватой жидкости. Сделал укол под сердце.

Тело дернулось, хрипяще задышало. Кровавая слюна, вытянувшись в нитку, скользнула по губе на пол. Открыл глаз. Второй уже не слушался.

— Исчадие. Я видел тебя на том свете. Ты и там тот же. Чтоб ты провалился на огненные иглы ада. Чтоб тебе всегда было так, как мне сейчас. Чтоб всю вечность корчился в геенне огненной.

Зашелся в долгом, хрипящем кашле.

— Помолчи. Ты не оригинален. До тебя так же говорили. Конечно, если были так же бестолковы, как ты. Отдохни. Тебе еще поговорить придется.

Палач нажал кнопку.

Через полминуты появились строгие старцы с вытянутыми худыми ликами.

— Что явишь нам, Паучий Волос? — спросил самый старший, с резкими, злыми линиями черепа, резко выдвинутым вперед подбородком и белесыми глазками.

— Упрямец утверждает, что он из «Великого предела».

Старики переглянулись.

— Он не свихнулся? Может, тебе показалось? Может, о полиции что бормотал?

Мутные глаза главаря уперлись в жертву.

— Что-о!? Схватила вас за нутро минута истины! Прозреете! — мученик с сарказмом скривил губы. Пробовал рассмеяться. — Вот так. Я уже отхожу.

Сердце на исходе. Но вам не будет легче. Истина над всеми нами. Она видит. Месть восторжествует. Один из старцев окинул место оценивающим взглядом.

— Снимите его, положите на стол.

Пока двое расторопно управлялись, спросил:

— Ты где слыхал про эту банду?

Бешеные от боли глаза замученного шарахались по лицам главарей. Гримасы мук и отчаянного торжества менялись каждую секунду. Агония мести сквозила во всем его облике, но у него не хватало силы одаривать каждого зловещим взглядом ожившего мертвеца.

— Сделай ему укол, — приказал высокий палачу.

— Это будет второй за час.

— Нем и пяти минут хватит.

Паучий Волос торопливо ввел раствор в тело пытаемого.

Тот снова очнулся. Глаз уставился на палача. Та же злостная гримаса с торжествующей хитростью тенью отразилась на его обезображенном лике. Губы силились усмехаться.

Положили на стол, бинтовали живот.

Но он не сводил единственного глаза с палача. Последние искры жизни и отчаяния сверкали в нем.

— Я… Я уже видел тебя на колу, жареного. Как это справедливо…

— Отвечай, почтенным, уродина, они ждут, — не выдержал Паучий.

— Я все скажу, — глаз передвинулся к стариком. — Вся Вселенная никогда не испытывала таких мук, что присовокупились мне от щедрот вашего выродка. Я крепился. Надеялся раньше отойти в мир спокойствия и нирваны. Но ваш ублюдок не оставил мне шанса на спокойную смерть. Меня так мучили, так пытали, Я кричал от ужасов боли, и большего, что Паук мне с избытком обещал, я не выдержал. Но не потому, что испугался. Нет. Хочу часть своей участи, мук своих оставить вам на прощание. Всем вам. Страха и ужаса до последней секунды. Мне страшно. Пусть и вас такая же участь раскорячит в своих объятиях. Небо справедливо. Я все проклятия бросаю на ваши головы. Страшно жить. И к чему? Кто придумал бытие, пусть сам в нем горит. Спокойствие небытия — это прекрасно. Что есть лучше? Все остальное — химера, глупость, ошибка создателя.

— Ты бредишь, полицейский. Говори, из какого отдела.

— Не смешите меня. Мне больно. Я брат «Белого лотоса». Ваши жалкие головы пожалеют о содеянном. Но я скажу все, что должен сказать, что уже сказал вашему клещу, если, конечно, хватит сил.

Лица стариков застыли. Некоторые косо посмотрели в сторону палача.

Тот замер, оторопело глядя на жертву:

— Что ты несешь, чучело? Забываешься.

— Сегодня я не выдержал. Некоторое время отвечал, пока не впал в небытие. Не знаю почему, он — дрожащий, синий палец поднялся в сторону палача, — только больше жег меня после каждого ответа. Как это страшно и ужасно, когда не знаешь, не понимаешь, — зачем. Я желал одного — быстрой смерти. А он? Я даже не знаю, чего он от меня хотел.

Хриплый свист остановил монолог. Главари подозрительно косились на Волоса. Сквозь едва шевелящиеся губы доносился чуть слышимый шипящий звук.

— Еще ваш гад сказал, что «Синие фонари» не нуждаются в доносчиках. Что они всегда обходятся своими осведомителями.

Старикам пришлось наклониться, чтобы разбирать слова.

— Он, — глаз снова мертвенно приоткрылся, — он неясен. Я ему все говорил. А он только издевался надо мной больше.

Главари выпрямились, повернулись к палачу. Тот стоял, побледнев, в замешательстве пожимал плечами:

— Стервец бредит. Несет ересь против меня. Слабый шепот снова достал присутствуюншх.

— Он не хотел, чтобы я дожил до вашего прихода. Зря я ему все говорил…

Старики обернулись к жертве. Тот лежал на столе.

Сапожное шило, с помощью которого зашивали живот, торчало под сердцем по самую рукоятку.

Суровые взгляды старейшин обошли двух неприятных, Паучьего Волоса, снова убитого.

Высокий худой дед с лицом похожим на высохшую кору старого дерева, прошамкал зло и грозно:

— Или ты, Волос, настоящий мастер своего ремесла, или… — он сию раз посмотрел на лежащего. — Мы требовали, чтобы каждый допрашиваемый мог ясно и вразумительно отвечать на наши вопросы. Но этот почему-то перед смертью больше о тебе намекал. Перед костлявой трудно лгать. Жить каждый хочет, не так ли, Волос?

Голос главаря был таков, что палач неуверенно отодвинулся к стенке. Вся спесь и высокомерие его мгновенно слетели с лица. Уродливая физиономия стала жалкой, отвратительной. Руки часто задрожали.