Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если в средневековой куртуазной поэзии женщина олицетворяла божественный идеал, источник высших человеческих чувств и луч света в мире пошлости и насилия, то для прóклятых она была «прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла». Идолопоклонство, обожествление, культовые католические гимны женщине, с одной стороны, и преувеличенно-гротескный апофеоз «Гигантши», плотская похотливость и откровенный цинизм «Благословения», «простодушное чудовище» «Гимна Красоте», «красивый ад» – с другой…
За то, что он готов меня боготворить,
Занятье воскрешу я идолов античных
И, как они, хочу позолоченной быть!
Я нардом услажусь, и мирру воскурю я,
Найду забвение и в пище и в вине!
Из сердца, что в меня так влюблено, смогу я
Исторгнуть почести божественные мне!
Когда же от забав кощунственных устану,
Всю мощь моей руки я возложу на нем!
До сердца самого она проточит рану
На когти гарпии похожим ноготком.
Я сердце красное из этой груди выну,
Как из гнезда птенца, что бьется и дрожит,
И на землю моей любимой кошке кину
С презрением его, чтоб мой зверек был сыт.
Или:
Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ,
Люблю вас, нашу явь презревшие умы!
Вы в бесконечности взыскуете сокровищ,
Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы!
То плачете, а то кричите в исступленье,
О сестры бедные! Душа за вас скорбит,
За муки хмурые, за боль неутоленья,
За сердце, где любовь, как пепел в урнах, спит.
М. Нольман:
Рядом с «горделивой и тупой» женщиной, «бесстыдно самовлюбленной» («Путешествие»), возникает другая, посвятившая себя наслаждению («Аллегория»), слишком поздно узнавшая, что она всего лишь «несовершенная куртизанка» («Посмертные угрызения»). Идя еще дальше по пути обобщения, Бодлер создает образ «порочной женщины», «королевы грехов», «подлого животного», которым пользуется природа, чтобы лепить гения. Подобное противоестественное несоответствие вызывает восклицание: «О грязное величие! величественное бесчестие!» – подытоживающее основной контраст в чеканной сентенции: «Ты всю вселенную в кровать свою вместила б».
Тема отвергнутого материнства не раз возникает у Бодлера. В «Благословении» моральное падение женщины выражается в том, что она проклинает не только родившегося ребенка, но и самый процесс деторождения. «Холодное величие бесплодной женщины» сияет «как бесполезное светило». «Безразличие» и «бесчувственность к человеческому страданию» – эти свойства той холодной красоты, которые поэт знает и часто изображает, но которые ему, в сущности, чужды.
Акцентируя какую-нибудь выразительную черту, он изображает женщину «породистой лошадью», «пляшущей змеей», «прекрасным кораблем» или, чаще всего, «кошкой», потому что эта метафора в особенности соответствует той противоречивой оценке, которая совмещает в себе таинственность, грацию, небрежность, нежность и хищность. А именно такою в ряде стихотворений изображается женщина, вызывающая по отношению к себе смешанное чувство любви и ненависти. Красота становится «тяжелым бичом душ», что раскрывается через ряд наглядных, предельно материализованных образов (вырванное ногтями и зубами женщины, искусанное зверями сердце, остатки которого будут поджарены огненными глазами другой женщины). Отсюда вырастает печаль, не пушкинская, светлая печаль, а бодлеровская, мрачная; потому что, хотя
…Сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может,
но оно также не в силах забыть горечь пережитой любви и от новой ждет того же.
Два женских типа: страстный, вакханический и «стыдливо-холодный», обрисованные в пушкинском «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», у Бодлера приобретают, как всегда, крайне резкие формы, как все крайности, сходящиеся. «Распутная Мегера» («Sed non satiata») и холодная красавица («Я люблю тебя так, как ночной небосвод») в одинаковой степени «демон без жалости», «неумолимое и жестокое животное». И в одинаковой степени за эту мучительную страстность и холодность они тем дороже и прекраснее. Влюбленный – это «одержимый» (le possédé), отравленный «ядом» любви («Отрава»), всеми фибрами души и тела обожающий женщину-демона в любой метаморфозе. Узы любви-ненависти нерасторжимы.
Г. Орагвелидзе:
Разврат и Смерть, клоака и могила, альков и погост соблазняют поэта, «фаворита ада»; продажная любовь, смеющаяся над «адом и чистилищем», предлагает человечеству забвение; стадо «похотливых демонов» уносит с собой женский идеал; современные гетеры, неутомимые и ненасытные, словно черви, разъедают плоть; наконец, непосредственные жертвы интимных страстей: юное, кем-то обезглавленное тело, как-то увиденное поэтом в комнате «преступления».
Беспощадной и трагедийной выступает бодлеровская концепция ЖЕНЩИНЫ. Поэт никогда не переставал верить в возможность духовного диалога между мужчиной и женщиной. Вместе с тем он видел на пути такого сближения бесконечное количество объективных препятствий. С искалеченным воспитанием и ущербным образованием женщина была фактически лишена возможности участия в той или иной форме созидания социального прогресса, отсюда ее ОЖЕСТОЧЕНИЕ и стихийное тяготение к ВОЗМЕЗДИЮ: «Для упражнения зубов в этой своеобразной игре, (игра „в скуку“) тебе ежедневно надобно чье-то сердце». Ожесточение приводит женщину к ОСЛЕПЛЕНИЮ, а оно, в свою очередь, к НЕВЕЖЕСТВУ: «Глаза твои, освещенные, как торговые лавки… нахально присвоили себе чужую власть, постичь не желая закон собственной красоты». В итоге современная поэту женщина квалифицируется как «СЛЕПАЯ и ГЛУХАЯ МАШИНА», производящая ЖЕСТОКОСТЬ. Трудно найти в мировой литературе более негативное определение женщины. Не будем, однако, спешить, ибо концепция Бодлера этим итогом не исчерпывается. Финал стихотворения выявляет главную идею в следующем парадоксе: «…Природа во всем величии помыслов своих пользуется тобою, о женщина, о королева греха, тобою – низкое животное – ДЛЯ ВЫЛЕПКИ ГЕНИЯ». Подчеркнутый мной образ обосновывает ИСХОДНОЕ величие женщины-матери, кому человечество обязано своим духовным величием. «Королева греха» – таков лишь ее современный аспект. Когда же поймет она величайший смысл своего назначения? Кто научит ее постижению закона собственной красоты? Эти вопросы будут занимать Бодлера до самой смерти.
Полистаем самого Бодлера:
Кажется, я уже писал в своих заметках, что любовь очень похожа на пытку или хирургическую операцию. Но эту мысль можно развить в самом безрадостном духе. Даже если оба возлюбленных как нельзя более полны страсти и взаимного желания, все равно один из двоих окажется равнодушнее и холоднее другого. Он или она – хирург или палач, а другой – пациент или жертва. Слышите вздохи, прелюдию к трагедии бесчестья, эти стоны, эти
