Это было в Праге - Георгий Брянцев

Гауптшарфюрер СС, прибежавший со двора, доложил о происшествии. Он не сказал ничего нового. Все это Обермейер уже слышал от фон Термица.

— Где унтерштурмфюрер? — спросил Обермейер эсэсовца.

Тот молча указал на мертвее тело, лежащее в стороне.

— Ничего не понимаю. Что у вас здесь происходит? Ведь унтерштурмфюрер прибыл сюда уже после происшествия? — обратился Обермейер к эсэсовцу.

— Так оно и было, — подтвердил тот. — Как и вам, я доложил ему о происшедшем. Он попросил показать патроны, которыми мы заряжали винтовки… Я его предупредил, что все дело именно в патронах. Но он рассмеялся и потребовал винтовку. Когда он зарядил ее и дослал патрон в ствол, мои ребята разбежались. И вот последствия… Сам погиб и еще одного человека ранил.

Фон Термиц говорил о семи пострадавших; теперь их тут было девять.

— Хотите взглянуть на унтерштурмфюрера? — спросил эсэсовец. — Он еще не остыл… Это случилось минут за десять до вашего приезда.

Обермейер не испытывал к этому особого желания, но отказаться считал неудобным. К тому же эсэсовец, не дожидаясь его согласия, взял с пола лампу и поднес ее к лицу покойника.

Обермейер подошел. Эсэсовец опустился на корточки и, держа фонарь в одной руке, другой стал водить по обезображенной голове бывшего порученца штандартенфюрера.

— Видите? — говорил он. — Осколок затвора угодил ему прямо в глаз… Пожалуй, вошел в мозг… А вот еще… Перебита сонная артерия. — Эсэсовец вытер о брюки запачканный кровью палец и поднялся. — А больше человеку и не требуется, чтобы умереть. Да и каждому из этих угодило в голову. Кому больше досталось, кому меньше. Только вот этого ранило в грудь. Это когда выстрелил унтерштурмфюрер.

«Идиот… Достукался, — подумал об унтерштурмфюрере Обермейер. — Тогда, на озере, он проникся жалостью к овчаркам, а здесь решил экспериментировать. Придется штандартенфюреру подыскивать себе нового порученца».

— Покажите-ка мне патроны, — приказал Обермейер.

Эсэсовец притащил и поставил у ног штурмбаннфюрера раскрытый ящик; из него взяли не больше чем одну десятую часть патронов.

Обермейер осторожно, будто касался гремучей змеи, взял кончиком пальцев патрон, поднес его к свету и повертел. Ничего особенного. Обычный патрон.

— Откуда к вам попал этот ящик? — спросил он.

— Лично получил сегодня на нашем складе, — ответил эсэсовец.

— А до этого где получали?

— Всегда там же, и никогда ничего не случалось. Эти патроны, по-видимому, начинены чертовой смесью.

Дальнейшее расследование показало, что из сорока заключенных двенадцать бежали. Эсэсовцы, охваченные паникой, не решились по ним стрелять. Из двенадцати скрывшихся восемь прошли через руки Обермейера.

На обратном пути в Прагу Обермейер обдумывал, что предпринять дальше. Ящик с патронами он захватил с собой. Безусловно, нужно заинтересоваться складом, сличить ящики, проверить маркировку, выяснить по нарядам, откуда, с какого завода поступили патроны и много ли их еще осталось.

Расследование продолжалось весь день. В складе гестапо оказалось около семисот ящиков с патронами, и ни один из них ничем не отличался от другого. Тогда вскрыли все ящики, из каждого выборочно взяли по два патрона и испытали их. Все обошлось благополучно.

Обермейер в спешке упустил одну деталь: он не проверил расход боеприпасов за истекшие несколько дней и, следовательно, не выяснил, кому выдавались ящики и сколько их выдано. Заведующий складом перепугался до смерти. Дрожа за свою жизнь, он ни словом не обмолвился о том, что недавно обменял на чехословацкие патроны четыре ящика немецких патронов, взятых у кладовщика войск охраны протектората. Вначале он просто позабыл об этом, а когда вспомнил, было уже поздно поправлять дело. Он понимал, что грозит ему за его самочинный обмен.

Вечером фон Термиц внес некоторую ясность. Он сообщил, что в Германии для специальных целей была заготовлена партия патронов, заряженных нитроглицерином. Видимо, один ящик сдали не туда, куда следует.

«Вот именно, что не туда, куда следует, — негодовал Обермейер. — Поди разберись теперь, как и зачем он попал во дворец Печека».

Глава тридцать седьмая

Если бы сосед Альфреда Гофбауэра, немец, не проявил интереса к Антонину Сливе, то, возможно, его судьба сложилась бы иначе. Но коль скоро он проявил такой интерес, то и сам стал объектом изучения. В течение двух недель Антонин, Морганек и Божена вели за немцам слежку. Им удалось выяснить, что немец служит в пражском гестапо в качестве фельдъегеря. Он периодически выезжал из Праги с почтой, пользуясь поездом, а чаще — самолетом. Почту он перевозил всегда в компании с другим гестаповцем, который был старшим.

Ритуал этих поездок соблюдался всегда один и тот же. Старший фельдъегерь, выйдя из дворца Печека, садился в «Мерседес» и по дороге на аэродром или вокзал заезжал в Стршешовице. Из машины он не выходил. Водитель давал короткий сигнал, и спустя минуту появлялся сосед Гофбауэра. По-видимому, его предупреждали заранее. Он никогда не заставлял себя ждать.

Последние три дня сосед не выходил из дому, и все это время подпольщики вели за ним непрерывное наблюдение. Они ждали появления машины «Мерседес».

Был разработан план нападения на фельдъегерскую машину с целою захватить гестаповскую почту. Лукаш одобрил его. План предусматривал несколько вариантов, в зависимости от того, куда отправится «Мерседес»: на вокзал или на аэродром, ночью это произойдет или днем. На каждый случай определили задачи участников операции. Пришлось привлечь к этому боевому делу солдата Скибочку и кладовщика Янковца.

Почта гестапо представляла большой интерес для патриотов. В ней могли оказаться важные документы о мероприятиях гитлеровцев в связи с последними событиями на фронте и в самой Чехословакии.

Атмосфера в городе накалялась. Пражане уже не скрывали своей ненависти к оккупантам. Она прорывалась на каждом шагу. Окрепла вера в скорое освобождение Чехословакии от немецко-фашистского ига.

Подпольные радиостанции, радиостанции Москвы и Лондона, газета «Руде право», многочисленные листовки и воззвания держали народ в курсе всех событий. Гитлеровцы бежали на востоке, бежали на западе. Они потеряли крупные опорные пункты, важные стратегические центры: Кенигсберг, Ганновер, Эссен, Вену, Штутгардт, Франкфурт-на-Одере; Советская армия вела бои в Словакии, Моравии, а сегодня ее передовые части ворвались в предместья Берлина.

Антонин в это утро вышел в садик Гофбауэра и присел на ступеньках открытой веранды. Теплый ветерок и лучи весеннего солнца приятно ласкали лицо. Он закурил сигаретку и следил за тем, как Альфред Гофбауэр вскапывает грядки.

«Еще идет война, — думал Антонин, — а старик уже готовится к мирной жизни. И как старательно готовится». Он почувствовал неодолимую потребность подойти к Альфреду и обнять его. Так же как и Антонин, старик глубоко чувствует все происходящее, все понимает, нетерпеливо и страстно ждет великих перемен. Но он молчит, скрывая свою радость от других. Он разучился доверять людям.

«Ну ничего, потерпи, дорогой Альфред! Скоро мы с тобой поговорим по душам, — улыбнулся своим мыслям Антонин. — И недалек этот день. Ох, недалек! И я тебя спрошу: „Почему ты, Альфред, ни разу откровенно не заговорил со мной? Не спросил ни разу, что я за человек и как отношусь к оккупантам, есть ли у меня родные, близкие, где я пропадаю целыми днями и ради чего не сплю по ночам? Почему ты всегда избегал затрагивать политические темы, отказывался читать газеты? А? Что ты мне на это скажешь? Ведь ты, Альфред, честный человек. Я убежден, очень честный. Почему же мы боялись друг друга? По правде сказать, я побаиваюсь тебя немного потому, что ты немец, хоть и наш — чешский, но все же немец. И уж очень лестно отзывается о тебе такой мерзавец, как Гоуска. Что между вами общего? Чем ты ему угодил? Чем заработал его доверие? Вот что мне до сих пор непонятно. My а ты как это объясняешь? Возможно, и ты задумывался над этим. Ох, Альфред, Альфред. Хитрый ты старик“».

Антонин затоптал окурок ногой в землю и направился к хозяину. Он не мог совладать с желанием сейчас, теперь же поговорить с Альфредом. О чем? Все равно. Перекинуться хоть самыми незначительными словами.

— Пан Гофбауэр, — сказал Антонин, — я слышал, в вашем садике чудесные сливы.

Гофбауэр выпрямился, поставил одну ногу на край лопаты и вытер рукавом влажный лоб.

— Да, пожалуй, — медленно ответил он. — А в этом году будут, кажется, особенно хороши…

— А как это можно заранее определить?

Гофбауэр пригладил рукой редкие седые волосы и посмотрел Антонину в глаза.

— Сердцем, — сказал он. — Сердце говорит, что этот год будет удачным для слив.