Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс

Бэрден повернулся к Питеру.

— Но ведь вам наверняка захочется делать что-то еще, а не только добывать деньги. — Бэрдена разбирало искреннее любопытство. Он помнил Питера с детства, серьезным, внимательным и умным ребенком. Теперь Питер был, несомненно, игрив, невнимателен и совершенно очевидно умен.

— Да, сэр. Но на это потребуется время. Первым делом, — он взглянул на Билли, — надо будет прочесть Маркса.

— Не читай. Не порти своего невежества. — Билли напрашивался на ссору, но Питер пропустил его замечание мимо ушей.

Тут вошла Китти и стала целовать всех подряд. Ей нравилось целовать, трогать, обнимать людей. К удивлению Бэрдена, никто не имел ничего против ее экспансивности, видя в ней то, чем она и была на самом деле, — звено, связывавшее их с миром, и притом миром любви. Пока она целовала Питера и Диану, Бэрден повернулся к Билли и негромко сказал:

— Мне хотелось бы кое о чем с вами поговорить. В кабинете наверху.

Бэрден извинился и направился на второй этаж, наслаждаясь мыслью, что подниматься по лестницам для Билли затруднительно. Однако его радость по поводу несчастья Билли несколько омрачалась тем, что и для него самого хождение по лестницам стало делом отнюдь не легким; у него постоянно было такое ощущение, будто он вот-вот потеряет равновесие.

Кабинет представлял собой спальню для гостей, которую Китти так и не собралась обставить. На полу, посредине, словно выдохшийся питон, лежал свернутый ковер; он оказался слишком велик для комнаты — это было лет двадцать назад, — и с тех пор никому не пришло в голову его убрать. Бэрдену было бы не по себе без этого дружеского общества. Он сел за стол, составлявший единственный предмет обстановки, и сразу перешел к делу. Он говорил коротко и ясно.

Билли стал вилять, уклоняясь от прямого ответа.

— Русские наши союзники.

— Они и с Гитлером были союзники. — Бэрден знал диалектику. На каждое обвинение — свое контробвинение. Московские процессы — продажность капиталистической печати. Ликвидация кулачества — линчевание негров в Алабаме. Он поиграл с Билли какое-то время, затем нанес решающий удар.

— У Нилсона есть доказательство, что вы коммунист.

Билли пожал плечами.

— Ну и что?

Это упрощало дело.

— Он пустит его в ход, если вы не прекратите свое… преследовать его. — Слово было нешуточное, но в точности соответствовало тому, о чем шла речь.

— Этот человек — мошенник, — сказал Билли вполне умеренным для него тоном. — Я не министерство финансов. Это они наседают ему на пятки.

— Ваши друзья в Белом доме…

— Им на это в высшей степени наплевать…

— … поставлены вами под удар. Я советую вам отвести от них удар.

— А если я этого не сделаю?

Бэрден впервые заметил, что один глаз у Билли серый, а другой карий. Он никогда раньше этого не замечал и предпочел бы не заметить и сейчас, когда он хотел тщательно, не спеша, вытравить каждую черточку Билли если не с лица земли, то хотя бы из собственной памяти.

— Тогда вы будете уволены из «Трибюн».

— Я и так собирался уйти оттуда, чтобы заняться журналом.

Бэрден ожидал этого.

— Но ведь журнал будет социалистического направления, не так ли?

— Как вы, должно быть, слышали, Советы — социалистическая страна.

— Я совершенно уверен, — продолжал Бэрден, — что если станет известно, что издатель «Американской мысли» является активным членом коммунистической партии, то не будет никакой миссис Блок, никакого Питера Сэнфорда, никаких денег для издания журнала, и, скорее всего, читателей тоже не будет, кроме тех немногих, которые читают «Дейли уоркер».

Наконец-то все карты были раскрыты. Билли не желал сдаваться, не оправдавшись. Но сдался, как только Китти позвала их обедать. Он отступится от Нилсона. Бэрден был удовлетворен.

Когда оба ковыляли вниз по лестнице, Билли сказал:

— Меня удивляет, как вы, с вашим опытом, могли связаться с Эдом Нилсоном.

— Он мой добрый приятель. Я не знаю всех его деловых обстоятельств, но в его честности я уверен. — У Бэрдена не было иного выбора, как лгать.

— Вы не настолько глупы.

Бэрден спускался двумя ступеньками впереди Билли, и лишь это помешало ему по-детски ответить в таком же духе. Он пропустил оскорбление мимо ушей.

— Неприятности Эда с юстицией чуть было не стоили мне переизбрания.

— Многие из нас на это рассчитывали.

Сойдя на первый этаж, Бэрден вне себя от ярости повернулся к Билли, который одним махом перескочил через последние две ступеньки, громко стукнув при этом о стойку перил деревянной ногой.

— Поросенок, — только и мог сказать Бэрден.

— Ну что вы, папочка! — воскликнул Билли и громко расхохотался.

— Чего это вас разобрало? — спросила Диана, выходя из гостиной.

— Да все твой отец. — Билли смеялся не переставая, и Бэрден тоже выдавил из себя улыбку, подумав, что, в конце концов, он вышел победителем.

Тут к ним присоединились Питер и Китти, и все двинулись в столовую. Питер спросил у Бэрдена, как обстоит дело с Организацией Объединенных Наций, и это вернуло Бэрдену хорошее настроение. Он не ответил Питеру ничего определенного и ограничился общими местами, не желая раскрывать свои карты.

Когда все сели за стол, Китти сказала:

— Сегодня у нас ростбиф. — И добавила для страховки: — Если это не конина. В теперешние времена ни в чем нельзя быть уверенным.

— Бедный отец! — Диана, полуодетая, сидела на краю постели с газетой в руках, Питер варил кофе в чулане с электроплиткой и миниатюрным холодильником; в Вашингтоне военного времени все это вместе называлось кухонькой.

— Почему бедный? — Он хотел открыть холодильник, но не стал. После смерти Скотти он подавлял в себе всякий интерес к еде.

— Вот, взгляни. — Она протянула газету. Ему бросилась в глаза шапка: «Сенатор Ванденберг отвергает изоляционизм».

Питер ничего не понимал.

— Причем тут твой отец?

— Да ведь он сам собирался на этом сыграть! — Она лихорадочно перелистывала страницы и нашла то, что искала, где-то в середине первой тетрадки. — Вот он, погребен, погребен заживо!

Питер налил кофе в две чашки и подошел с ними к постели.

— О чем ты говоришь?

Диана показала ему газету. Мелкий шрифт гласил: «Сенатор одобряет идею создания ООН». Питер пробежал глазами текст: Бэрден отрекался от изоляционизма.

— Ну и что же тут такого? Ты должна радоваться за него.

— Я и радуюсь. Но как ты не понимаешь? Ведь это он должен был попасть в заголовки. Он несколько месяцев работал над своей речью.

— Ну, значит, он плохо рассчитал.

— Он не ожидал такого от Ванденберга. Как он мог? Ах, как папе не везет! — Расплескивая кофе на простыни, она потянулась через Питера к телефону. Он обнял ее. Телефон сенатора был занят. Она положила трубку. — Это убьет его.

— Едва ли. Он живучий. — Питер притянул ее к себе, и они рассеянно предались любви. Она говорила об отце и размышляла о судьбе. В окне оранжевое зимнее солнце опускалось за деревья Думбартон-Окса.

— Нам пора собираться. — Она хотела встать, но он крепко держал ее.

— Еще есть время. Лишь бы попасть туда раньше Айрин.

Потребовалась неделя переговоров, прежде чем Фредерика нехотя пригласила Айрин Блок на обед.

— Но помни, я делаю это только потому, что она помогает вам.

— Если бы нам помогла ты, тебе не пришлось бы приглашать ее.

— У меня нет денег, — заявила Фредерика едва ли не с гордостью. — И у твоего отца тоже. — Это было уже ни с чем не сообразно. Питер улыбнулся, вспоминая эту сцену.

— Чему ты улыбаешься? — Диана всегда ревновала его к его скрытым переживаниям, хотела делить их, и это было приятно. Он сказал ей. Она тоже улыбнулась. — Было бы неплохо, если бы твой отец помог нам.

— Он ни за что не станет помогать, а я этого и не хочу.

— Почему?

Питер нарисовал пальцем пентаграмму на ее животе.

— Потому что он мой отец.

— Но ведь, кажется, у вас с ним хорошие отношения?

Питер согласился; у него с отцом действительно хорошие отношения, потому что им никогда не было дела друг до друга.

— Ноя часто задумываюсь, какой он на самом деле под этой его скорлупой великого магната.

— Странная семья. — Диана уже раньше заметила это. — Каждый из вас хочет быть сам по себе.

— Не каждый. Инид совсем другая. — Оранжевое солнце исчезло, небо подернулось тьмой. Ни ей, ни ему не хотелось говорить об этой буйной особе, которую на прошлой неделе арестовали за езду в нетрезвом виде на какой-то глухой дороге в Виргинии, причем никто не знал, что она там делала. Ее арест подробно расписывали все газеты, и только «Трибюн» хранила полное молчание.