Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс

— И у воров есть своя верность.

Этого еще не хватало. Бэрдена шокировало слово «воры», на что и рассчитывал Нилсон.

— Не знаю, как вас благодарить.

— Предупредите его.

— Я это сделаю. Будьте покойны. — Бэрден ощутил легкое сердцебиение. Это дело ему по душе. И, как ему казалось, Диане тоже.

— Скажите ему, что, поскольку вы теперь какое-то время можете не опасаться избирателей, я не остановлюсь перед тем, чтобы доставить ему серьезные неприятности.

— Я помогу вам, — сказал Бэрден.

Нилсон встал.

— Надеюсь, вы поддержите эту затею с Объединенными нациями.

— Если я вам что-то скажу, вы будете держать язык за зубами? — После разговора с Блэзом Бэрдену не терпелось поделиться с кем-нибудь своей тайной.

— Постараюсь. — Нилсон с веселым удивлением глядел на него.

— На следующей неделе я намерен произнести речь — заклеймить изоляционизм и выступить в поддержку Объединенных наций.

— Отлично! — Нилсон был искренне обрадован. Он улыбнулся. — Вы не только правильно поступите, но и снова окажетесь в седле. Такое не каждый день случается.

— Совершенно верно, — ответил Бэрден. — Они рассмеялись, как мальчишки, пожали друг другу руки, как заговорщики, и расстались друзьями.

Уже стемнело, когда Бэрден вернулся домой. Ему открыл Генри. Жена крикнула сверху:

— Это ты, Бэрден?

И он ответил, как отвечал уже тридцать лет:

— Я вернулся! — И вошел в гостиную.

На стуле у камина, прямой как палка, сидел Билли Торн. Против него, на диване, сидела Диана и какой-то плотный молодой человек в форме, показавшийся ему знакомым. На кофейном столике между ними лежали газеты и что-то, похожее на растерзанный журнал.

— Я не помешаю? — спросил Бэрден.

Диана подбежала к нему, поцеловала.

— У нас замечательная новость! — Молодой человек пожал ему руку, и Бэрден узнал в нем Питера Сэнфорда, симпатичного, хотя и несколько бесхарактерного юношу. Краешком глаза Бэрден заметил, что Билли нехотя поднялся со стула.

— Добрый вечер, Торн. — Бэрден налил себе виски покрепче, чего обычно никогда не делал. — Что же это за новость?

— Журнал. Мы раздобыли денег! Сейчас мы выпускаем первый номер. — Диана была в экстазе.

— Не сейчас, а весной. — Билли с грохотом опустился на стул.

— Все равно это скоро, — сказала Диана.

Бэрден занял свое обычное место у огня.

— Где же вы раздобыли денег? — Он указал на Питера. — У этого молодого человека?

— У этого молодого человека нет денег, — ответил Питер. — Я заставил раскошелиться некую даму — миссис Сэмюел Айрин Блок. Вы, наверное, ее не знаете, сэр.

Бэрден резко выпрямился. Айрин. Чай. Обморок.

— Представьте себе, знаю.

— Ну, конечно же, знает! Она подобрала его на улице, когда с ним случился удар. — Диана была сама невинность. — Я же рассказывала тебе, Питер.

— Замечательная женщина. — Бэрден чувствовал, что произнес это так, словно охотился за голосами избирателей: замечательный парень, добрый друг, великий американец. Он часто жалел о разрыве с Айрин. Но выбора не было. Половину своей жизни он прожил в страхе перед той минутой, когда врач скажет ему: отныне и навсегда никаких женщин. После удара, когда именно так ему и сказали, вместе с облегчением он испытал и отчаянье, потому, наверное, что дух в его глазах всегда стоял ниже плоти. От холодного сознания, что любви для него больше не существует, смерть как бы придвинулась ближе. Прихлебывая виски, он решил: во время летнего отпуска он непременно ляжет в больницу с одной-единственной просьбой, чтобы его омолодили, — и его омолодят, ибо современная медицина способна творить чудеса. У него просто не укладывалось в голове, что молодость нельзя вернуть. Правое веко у него вдруг задергалось — признак утомления. Он допил виски.

— Мне нравится миссис Блок, — сказал он и добавил: — Очень нравится.

— Нам тоже, — ответил Питер. — К тому же она предоставила нам свободу действий.

— Какую же это свободу она вам предоставила? — Его нисколько не интересовали их дела, и он мог позволить себе благодушие. Надо узнать фамилию швейцарского врача, который помог уже стольким дряхлеющим людям.

— Свободу издавать приличный журнал социалистического направления, — проревел никогда не умолкавший надолго Билли Торн. От звука его голоса Бэрдена передернуло. Он никак не мог к нему привыкнуть. На первых порах, пока они жили вместе под одной крышей, жизнь была для него сплошной мукой. Повсюду в доме он слышал голос Билли. Доходило даже до того, что он начинал нервничать, если этого хриплого голоса слишком долго не было слышно. К тому же Билли брал книги и никогда не клал их на место. Книги валялись в каждой комнате — раскрытые, с пространными пометками на полях. Поскольку многие из книг принадлежали Бэрдену, это неизбежно приводило к скандалам. В конце концов Билли добрался до биографии Цицерона и придал ей неудобочитаемый вид. Бэрден высказал ему свое возмущение, «Гнусный старый мошенник», — заявил Билли, одним махом разделавшись и с Цицероном, и с его почитателем.

— Ну, разумеется, приличный, — мягко заметил Бэрден.

— Хватит с нас алиенации. Теперь мы хотим действовать.

— Алиенации? — Бэрден всегда полагал, что он знает значение этого слова, но Билли произнес его так, будто это была какая-то политическая партия.

— Отчуждения интеллектуалов. — Билли любил объяснять. — Мы слишком долго были отчуждены от жизни Америки, лишены всякого влияния. Но когда кончится война, у нас будет реальная возможность установить связь с народом, с вернувшимися домой солдатами и алчное общество мы превратим в общество щедрое.

Бэрден игнорировал этот зловещий вызов и предпочел зацепиться за слова «лишены влияния».

— Но ведь при Новом курсе вы пользовались большим влиянием.

— С Новым курсом покончено!

— Это правда, папа. — Диана поддержала мужа в его политических маневрах против отца, предварительно улыбкой дав отцу понять, что она по-прежнему с ним заодно, несмотря на вынужденную нелояльность.

Бэрден решил зайти с фланга. Питер, казалось, был слабым звеном в цепи социализма.

— А вы социалист? — спросил Бэрден.

К его удивлению, молодой человек рассмеялся.

— Конечно, нет. Я никто. Таково мое назначение. Быть никем. И я намерен и впредь молчаливо занимать эту позицию.

Бэрден понял, что он недооценил молодого человека. На своем веку ему приходилось расспрашивать немало людей, и по опыту он знал, где следует остановиться. Поэтому он решил переменить характер вопросов.

— У вас есть опыт издательской работы?

— Никакого! — Казалось, молодой человек считает это достоинством. — Но я наблюдал издателей…

— Вблизи. Он знает, чем не надо быть. — Это уж был удар по Блэзу.

— На свете есть много такого, чем не следует быть. — Питер бросил на Билли быстрый холодный взгляд, и Бэр-дену это понравилось. Совершенно очевидно, что они терпеть друг друга не могут. Диану еще можно спасти.

— Моей задачей было раздобыть денег, сэр. — Он обернулся к Бэрдену, и тот увидел, насколько Питер еще молод. — И я их раздобыл. Миссис Блок согласилась финансировать журнал в обмен на обед в Лавровом доме.

Это было сказано с такой потрясающей беспардонностью, что Бэрден резко выпрямился на стуле. Его не выручил даже всеобщий смех. Это была правда. В обмен на приглашение Айрин могла дать деньги, это было точно угадано. Лавровый дом был ее Версалем, и она не успокоится до тех пор, пока не займет место в священном кругу. Хотя прямолинейность Питера и покоробила Бэрдена, столь трезвое чувство действительности у сынка богача произвело на него впечатление чего-то бодрящего, пожалуй, даже единственного в своем роде. Проведя тридцать лет в среде богачей, Бэрден полагал, что хорошо изучил их. Наиболее непринужденно он чувствовал себя с теми из них, которые всем были обязаны только самим себе; в конце концов, он и сам был обязан всем только самому себе. Другое дело — наследники. Эти были робки, неуверенны в себе, их трудно было раскусить (если под слоем позолоты вообще что-нибудь было), они, как правило, испытывали чувство вины оттого, что богаты, и Бэрден старался поддерживать в них это чувство. Но Питер Сэнфорд, похоже, никакой вины за собой не чувствовал.

— Билли, разумеется, будет редактором, — говорил он. — В этом он понимает толк. Диана будет… Кем же будет Диана?

— Я буду отвечать на письма. Я хорошо печатаю на машинке. Нет, правда, папа, я уже научилась.

Хотя Диана и не была наследницей, Бэрден замечал в ней многие их черты, ибо детям преуспевающих политиков, подобно принцам, оказывают известное почтение — вплоть до того дня, пока источник их именитости не умирает или не оказывается побитым на выборах, и тогда, если у них нет денег, их ждет печальное забвение, от случая к случаю они появляются на столичных приемах и громко цитируют высказывания «отца». Он не допустит, чтобы Диану постигла такая участь.