Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

В следующую ночь был сочельник, и мы твердо вознамерились отпраздновать его. Мы даже хотели установить рождественскую елку, где бы мы ни оказались «расквартированными» в ту ночь. В преддверии этого события я очень хотел эвакуировать в тыловой госпиталь как можно больше раненых, но в нашем распоряжении оказалась лишь одна санитарная машина, и ей можно было вывезти только самых тяжелых лежачих раненых. Конные повозки, само собой, отпадали из-за мороза. Как обычно в таких случаях, я предоставил свой «Опель» для эвакуации тех раненых, которых можно было транспортировать и в положении сидя. Я сам попросил Фишера отвозить их весь тот вечер, пока у него хватит сил.

Для того чтобы запустить двигатель, Фишер наливал в пустой радиатор горячую воду и разогревал блок цилиндров паяльной лампой. Обе эти манипуляции необходимо было производить практически одновременно, иначе машина в тех арктических условиях просто не заводилась. В тот раз двигатель капризничать не стал, и Фишер укатил в тыл с очередной партией раненых. Я предупредил его, чтобы он не гнал слишком сильно и избегал попадать в снежные наносы по обочинам дороги, в которых можно было запросто застрять.

— Не беспокойтесь, герр ассистензарцт, — уверенно ответил мне он. — Я знаком лично с каждым сугробом вдоль этой дороги.

Я проводил взглядом тусклый свет затемненных фар, пока он не растаял в отдалении, и поспешил обратно в тепло лазарета.

Но Фишер так и не вернулся в ту ночь. Не вернулся он и на следующий день, 24 декабря, к 11 часам утра, когда русские предприняли очередную атаку. Атака была, как обычно, отбита с тяжелыми для них потерями, и те раненые, которых русские не успели утащить с собой при отступлении, так и остались на поле боя. Оказавшись брошенными в ледяных сугробах, они все, конечно, умерли. К тому времени, когда мы смогли, не слишком рискуя, подобраться к ним, все они были уже настолько окоченевшими, что мы не смогли снять с них не только верхнюю теплую одежду, но даже валенки.

После полудня из штаба полка поступил приказ к отступлению, поскольку русские все же прорвали нашу оборону в соседнем секторе и это грозило нам теперь окружением.

Вернувшись в лазарет для подготовки к отступлению, я увидел возле него санитарную машину из госпиталя, в который уехал накануне Фишер. Оказалось, что он ранен и находится сейчас в госпитале с переломом правого предплечья и осколочными ранениями от авиабомбы. Легкий русский ночной бомбардировщик «У-2», который мы пренебрежительно называли «усталой уткой» или «старой швейной машинкой», угодил своей бомбой почти в самый «Опель». Очевидно, летчик разглядел сверху ползущие по земле огоньки автомобильных фар — хоть они и были приглушены светомаскировочными насадками, — а дальше, как говорится, дело техники. Автомобиль был раскурочен взрывом настолько, что восстановлению не подлежал и его пришлось бросить в сугробе на обочине дороги. Жизнь самого Фишера была вне опасности, но теперь его наверняка должны были отправить домой — по крайней мере, в отпуск по ранению. В любом случае как шофер теперь он был для нас потерян, скорее всего, навсегда. Потеря людей и материальной части со столь печальной регулярностью начинала уже влиять на меня слишком удручающе… В некоторые моменты мне даже начинало казаться, что над нами довлеет какой-то зловещий и неумолимый рок, что мы обречены на поражение.

Кроваво-красное, как гигантский китайский фонарик, и дающее столь же мало тепла солнце медленно опускалось за горизонт на западе, освещая своими затухавшими лучами бесконечные снежные равнины. Сосульки, свисавшие с накрытых массивными снежными шапками елей, причудливо преломляли эти блеклые лучи, как бы иронично напоминая нам о том, что сегодня сочельник. Несмотря ни на что, рождественский дух все же витал повсюду, и многие пребывали почему-то в твердой, но довольно наивной уверенности в том, что на ближайшие двадцать четыре часа русские оставят нас в покое.

В одной из конных повозок уже лежала небольшая аккуратно увязанная елочка, приготовленная специально для Рождества, которую мы намеревались установить и нарядить во время привала в следующей деревне. Генрих уже украсил еловыми веточками упряжь Макса и его нового товарища — маленького Passel-я ржаво-коричневой масти. Однако наши маленькие лошадки оказались практичнее нас и сразу же объели эти веточки друг у друга с упряжи. В пищу им годилось, кажется, вообще все подряд: старая сухая солома с кровли сараев, древесная кора, не слишком толстые ветви деревьев и, конечно, кухонные отбросы, а когда не было воды — они преспокойно хрумкали снегом. И хотя они заметно похудели в последнее время, оба выглядели вполне довольными своим странным и беспорядочным рационом.

Четыре конных повозки были оставлены с Тульпином, который должен был отступать с основной частью батальона. В этих повозках предполагалось везти оружие и боеприпасы, если не будет раненых. Мой маленький отряд состоял из Генриха, Мюллера и шестерых легко раненных, а также Петерманна с двумя верховыми лошадьми. Я сказал Кагенеку, что хотел бы выйти немного впереди батальона — для того, чтобы не попасть снова в такое же положение, как в прошлый раз, когда мы отстали и оказались отрезанными от остальных настигавшими нас русскими.

— Прекрасно, — сказал Кагенек. — Как раз нарядите к нашему приходу рождественскую елку. Чем вы, кстати, собираетесь ее наряжать?

— Ватой, — ответил я.

He успели мы еще отойти слишком далеко от деревни, как слева от нас загрохотал вражеский пулемет, которому тут же отозвался наш, из-за спины, а еще через несколько секунд их «диалог» потонул в грохоте наших пушек. Не прошло и полминуты, как весь наш сектор оказался под плотным огнем.

Русские подготовили для нас особый рождественский подарок — первую с их стороны ночную атаку!

Как будто им точно были известны все сентиментальные мысли и настроения, наполнявшие в сочельник сердце каждого германского солдата! Я знал, что Кагенек останется в деревне до тех пор, пока атака русских не будет отбита и пока мы не произведем ответную контратаку. Только я успел решить, что мне с Генрихом будет лучше вернуться прямо сейчас обратно к батальону, а Мюллера с остальной частью колонны отправить вперед, как прямо перед нами в сугроб ударил русский противотанковый снаряд — к счастью, не детонировав при этом. За первым снарядом последовал второй, третий, четвертый… Нам стало ясно, что нас обнаружили и теперь по нам лупили прямой наводкой сразу два или три русских противотанковых орудия.

Мюллер схватил здоровой рукой Макса под уздцы и побежал с ним вперед. Легко раненные — кто как мог быстро — побежали за ними следом. За ними поспешал Петерманн, тащивший за поводья свою лошадь и мою Сигрид. Замыкали эту вереницу мы с Генрихом. Вдруг раздался сильный взрыв, и Сигрид замертво рухнула в снег. Я не успел разглядеть, чем и как, но у нее начисто вырвало весь живот сразу. Петерманн лежал на снегу рядом с ней, но вроде бы был жив. Другая лошадь умчалась диким галопом в неизвестном направлении. Один из раненых катался от боли по снегу с шрапнелью в бедре. Мы с Генрихом бросились вперед, вскинули руки солдата себе на плечи и как можно быстрее, почти бегом потащили его вперед — туда, где Мюллер и остальная часть нашей колонны укрылись в какой-то поросшей кустарником ложбине. Сильно шатаясь и спотыкаясь, следом за нами бежал Петерманн.