Аксенов - Александр Кабаков

А.К.: Тогда в чем твое православие? Если ты скажешь: я христианин-экуменист, то вопросов нет. Если же ты говоришь: я православный, но считаю, что я экуменист, — я задаю тебе сразу вопрос: а что значит тогда, что ты православный?

Е.П.: Тогда, значит, надо говорить: я христианин. Просто-напросто.

А.К.: Ааа! Приехали…

Е.П.: Нет, позволь — приехали! Что значит «я православный»? Это все равно что сказать, что я служу в гусарском полку, понимаете, вообще-то я не военный, но служу… «Ты военный?» — «Нет, я, знаете ли, не военный». — «А кто такой?» — «А я служу в гусарском полку…» — «Позволь, но гусарский полк — это часть армии, всей армии?» — «Нет…»

А.К.: Неплохо, однако не работает. Вот по какой причине: тогда нет смысла в определении «православный».

Е.П.: Так я и говорю: Василий Павлович Аксенов — христианин. Тогда все укладывается — и заходы в католический храм, и метания.

А.К.: То есть экуменист. Что и требовалось. Тогда не надо говорить: Василий Павлович Аксенов был православным. Надо говорить: Василий Павлович Аксенов был христианин, что касается православия, католичества, лютеранства и других конфессий христианских, то у него были сложные отношения с ними. Он не был воцерковленный православный, хотя крещен был в православие, он, конечно, не был лютеранин, несмотря на влияние Вальтера, он не был и католиком, хотя интересовался. Что касается других религий, то у него были сложнейшие отношения с исламом, в которых он не всегда был прав просто по-человечески. Вот и все. Христианин.

Е.П.: Ура! Спор на этом закончен! Я согласен.

А.К.: То-то же.

Приложение

Говорить о религиозности другого, тем более писателя, — вещь чрезвычайно деликатная, и тут надо быть осторожным. Следует десять раз обдумать, прежде чем что-то сказать, предварительно утвердившись в том, что говоришь.

Помнится, в середине восьмидесятых годов, вскоре после моей эмиграции, я брал у Василия Аксенова интервью для газеты «Русская мысль». И спросил его, как он в принципе относится к монархии.

Он сказал, что монархия импонирует ему как культурная школа нации, как то, что бережет национальную традицию. Думаю, отчасти и религия, в частности православие, были для Аксенова именно такой школой. Во всяком случае, в отличие от многих его современников, либералов-шестидесятников, он скорее тянулся к церкви, чем от нее отшатывался или относился к ней с прохладцей. Не было в нем этого дежурного антиклерикализма. Когда он молился, а я видел это два или три раза, он делал это искренне, я бы даже сказал, красиво.

Я теперь часто его вспоминаю. Вот сейчас, например, только что вышли в «Новом мире» («Новый мир», 2010, № 9–10. — Авт.) фрагменты моих дневников, я уж и забыл, что писал об этом — о первой встрече с Аксеновым около Центрального телеграфа в семьдесят восьмом году, когда я передавал ему стихи для альманаха «МетрОполь». Он был, как я записал тогда в дневнике, «ореспектабельневший стиляга». Одет был одновременно и стильно, и элегантно.

Помнятся всякие мелочи, связанные и с ним, и с другими ушедшими. В общем, я его числил и сейчас чувствую как человека органично православного. Хотя, конечно, одновременно и как писателя, человека своего времени, своей эпохи со всеми вытекающими из этого последствиями.

Глава шестнадцатая

Писатель Писателевич Аксенов

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Разговоры наши идут понемногу к концу, а собственно о писателе Аксенове, человеке, который пишет буквы, слагает слова и составляет из них предложения, пока что ничего не сказали.

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Может, ты литературовед, филолог? Может, ты Литинститут окончил? Или филфак МГУ?

А.К.: С Божьей помощью учился на механико-математическом факультете Днепропетровского ордена Трудового Красного Знамени Государственного университета имени Трехсотлетия воссоединения Украины с Россией, на отделении механики, специальность «Динамика и прочность летательных аппаратов», диплом «Колебания нелинейного осциллятора под действием негармонического возбуждения». Все, успокойся.

Е.П.: Позволь тогда и мне в который раз представиться: выпускник Московского геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе, диплом о чем был — не помню и не вспомню никогда. Поскольку в России все не своим делом занимаются, давай и мы, Александр Абрамович, рассуждать о предлогах, флексиях да рефлексиях в прозе видного представителя новой литературной волны второй половины XX века В. П. Аксенова.

А.К.: Ты еще повыдрючивайся у меня! Не о флексиях-рефлексиях, а о том, как написан «Ожог», каким образом Вася проделал такой дивный путь от «Коллег» к «Бочкотаре», потом путь еще более невообразимый — к «Ожогу», дошел до «американских романов», возвратился к текстам «комсомольским», почему «Кесарево свечение» — это «Коллеги» нового Васиного времени. О литературе предлагаю говорить, Евгений Анатольевич: из чего она сделана. Как устроена.

Е.П.: Я тоже предлагаю: не корчить нам из себя коллективного Эйхенбаума, автора бессмертного труда «Как сделана “Шинель” Гоголя», а вести себя поскромнее. Кабаков и Попов, читатели, «шестидесятники», технари, выпускники указанных вузов, обсуждают творчество писателя Аксенова, внезапно «открытого» ими. Полагаю, что первая публикация молодого писателя Василия Аксенова, выпускника Ленинградского мединститута, ничем не выделялась среди десятков других дебютов «Юности». Лично я обнаружил два этих рассказика лишь после того, как прочитал «Коллег» и «Звездный билет». К пятьдесят девятому, году его появления в «Юности», там уже были напечатаны следующие знаменитости: Анатолий Гладилин — 21 год; Евгений Шатько — 26 лет; Анатолий Кузнецов — 28 лет; Владимир Амлинский — 22 года; Анатолий Приставкин — 27 лет; Евгений Евтушенко — 25 лет.

А.К.: Но даже в этих первых рассказах уже проскальзывает аксеновская интонация, заметно неожиданное устройство аксеновской фразы. Аксенов своего первого, молодежного периода отличался от других дебютантов только тем, что у него как-то ловко, странно и, думаю, пока что неосознанно была организована речь. Это была речь его поколения.

Е.П.: Ну да. Не случайно фраза о том, что стоячая вода в питерском канале напоминает герою запыленную крышку рояля, привела в восторг мэтра Катаева, и он тут же дал молодому дарованию свободный ход. Фраза действительно блеск, но у кого нет блестящих фраз?