История России с древнейших времен. Книга VIII. 1703 — начало 20-х годов XVIII века - Сергей Соловьев

В Копенгагене Англия вместе с Голландиею шла открыто против русских интересов; но в Москве после преславной виктории хотели поступать осторожнее. В начале 1710 года приехал в Москву уже прежде бывший здесь чрезвычайный и полномочный посол Витворт и на аудиенции 5 февраля подал государю грамоту королевы Анны. Королева изъявляла глубокое сожаление об оскорблении, нанесенном Матвееву в Лондоне, писала, что отсутствие закона о подобных случаях не позволяет ей наказать достойным образом виновных, но что для будущего времени уже издан парламентский акт, определяющий наказание за подобное нарушение народного права. Витворт объявил, что виновных в оскорблении Матвеева парламент провозгласил бесчестными и что королева исключила их из амнистии, дарованной даже преступникам, умышлявшим против ее особы, и послала его, Витворта, представить ее королевскую особу, как бы она сама была в присутствии, и извиниться в оскорблении, нанесенном публичному министру, и еще такому, которого королева так высоко почитает. Царь отвечал: «Надлежало бы ее королевину величеству нам дать сатисфакцию и, по желанию нашему, тех преступников, по обычаю всего света, наижесточайше наказать: однако ж, понеже ее величество чрез вас, посла своего чрезвычайного, извинение нам приносить повелела, что того за оскудением прежних прав государственных учинить не могла и для того общим согласием парламента новое право о том для впредь будущего учинила, того ради приемлем мы то за знак ее приязни и награждения». Так как в грамоте королевиной царю, по старому обычаю, дан был титул императорский, то Головкин потребовал, чтоб этот титул был вперед постоянно употребляем. Витворт согласился.

Витворт в Москве толковал о дружбе и союзе, а отправленный в Лондон русский посланник князь Куракин писал Головкину в мае 1711 года, что английский двор один из первых противников русским интересам. Еще прежде отправления в Англию Куракин ездил в Ганновер, чтоб склонить к союзу тамошнее правительство, столь враждебное до сих пор к России. В ноябре 1709 года Куракин приехал в Ганновер и держал перед курфюрстом Георгом Лудовиком такую речь: «Его царское величество имеет особливую склонность и почитание в вашей курфюрстской светлости и желает прежде персональную учиненную знаемость и дружбу с вашею светлостию не токмо возобновить, но и добрую корреспонденцию впредь сочинить, также и о некоторых нужных делах мне повелел предложить». Курфюрст отвечал: «Его царское величество учинил мне особливую склонность; всегда желаю иметь продолжение доброй корреспонденции и потщуся мои услуги в чем возможно показать». Куракин продолжал: «Хотя царское величество известен был, как ваша светлость електорская от некоторых немалых времен имел всегда с короною шведскою добрую дружбу и союз, также и двор ваш во всех оказиях всякое вспоможение интересу шведскому оказывал: однако ваша светлость немного благодарения за то получил, но разве больше всякие противности видел; и если бы амбиция шведского короля счастливым оружием царского величества не унижена была, то конечно он был намерен возвратиться в империю, где бы учинил всем своим соседям и другим немалую руину. Ваша светлость, изволишь усмотреть прямой свой интерес и небезопасность своих провинций от близости соседства шведских владений Бремена и Вердена. И того ради царское величество, получа счастливую викторию над королем шведским, сыскал способ, которым бы мог в будущем обуздать силу шведскую и содержать шведского короля в прежних его терминах, чтоб не мог впредь чинить разорение как империи Римской, так и Российской и всем своим соседям. Однако его царское величество не намерен того искать, чтоб в конечное разорение оную корону привесть, как король шведский хотел сделать с Россиею, но только намерен содержать ее в умеренности. Того ради его царское величество то свое намерение повелел мне вашей светлости електорской предложить и желает ведать взаимно намерение вашей светлости». Курфюрст отвечал: «Чаю, что царское величество не желает в империи каких-нибудь развращений, из которых бы в нынешней войне с Франциею всем союзникам произошел вред, и надеемся, что нынешнею зимою его величество учинит мир с королем шведским». «Царское величество, — сказал на это Куракин, — всегда ищет приязни и дружбы со всеми соседями; но намерен для общего интереса обоих империй, Римской и Российской, обуздать силу шведскую, а к миру никакого вида нет и не надеюсь, пока будут удовольствованы союзники царского величества». Курфюрст начал говорить о баталии (Полтавской) и других посторонних делах и, между прочим, сказал, что по многим обстоятельствам думает, что король шведский умер; тем аудиенция и кончилась.

Куракин писал Долгорукому в Копенгаген: «По приезде моем я двор здешний нашел склонным; однако не надеюсь, чтоб он согласился в чем-нибудь на наше желание, разве останется нейтральным». Весною 1710 года Куракину удалось заключить между Петром и Георгом Лудовиком следующий договор: 1) оба государя пребывают между собой в прямой конфиденции, содержат постоянную дружбу, искренне помогают друг другу советами и средствами; один другому никакого вреда или предосуждения не чинят, неприятелям друг друга ни людьми, ни деньгами не помогают, разве, против всякого чаяния, потребует противного составляющееся в Гаге и Регенсбурге постановление насчет содержания и спокойствия в империи. 2) Государи сообщают друг другу обо всем, также своим министрам повелевают добрую корреспонденцию и коммуникацию между собою иметь. 3) Ежели таковые случаи приключатся, что одна сторона другой, когда нужда требовать будет, вспоможением войск вспомочи возможет, то хотят оные уведомлены быть и по изобретению нужды в том согласиться. 4) Его царское величество великодушную свою декларацию учинить повелел: если шведские войска, находящиеся в немецких провинциях, принадлежащих короне шведской, из них или других соседственных, к Римскому государству принадлежащих провинций против царского величества или его союзников не начнут неприятельских действий, то его царское величество не только сам не обеспокоит оружием шведских провинций, в Римском государстве находящихся, особливо же Померанию, но будет стараться, чтоб и союзники его поступали таким же образом, чтоб от этой войны не начались возмущения в империи и чтобы высокие союзники в войне против Франции не получили препятствия. 5) Его курфюрстская светлость будет стараться всеми силами, чтоб союзники царского величества, короли датский и польский, не подверглись нападению в своих немецких провинциях. 6) Если последует нападение на кого-нибудь из договаривающихся из противности и зависти к этому трактату, то государи обещают согласиться, как могут оказать друг другу крепкое вспоможение. 7) Это обязательство продолжается 12 лет.

Но важнее Ганновера была ближайшая Польша.

По восстановлении короля Августа чрезвычайным и полномочным послом к польскому двору отправился снова князь Григорий Федорович Долгорукий, который был встречен в Варшаве страшными воплями на разорения, претерпеваемые от русских войск, находившихся под начальством фельдмаршала-лейтенанта Гольца. Долгорукий счел своею обязанностию написать Головкину в начале 1710 года: «Извольте Гольцу указом высокомонаршим подтвердить, чтоб хотя немного теперь прежнюю горечь полякам засластить. Известно вам самим, как наши люди с поляками обходились, а теперь еще хуже поступают; со всех сторон, особенно же на Гольца, великие жалобы и слезы, что сам человек очень корыстолюбивый и своевольных не унимает. Безмерная мне тягость от жалобщиков на наших людей, больше на офицеров, и всего больше на иноземцев». Тягость обнаружилась еще в том, что на первой же конференции (10 февраля) сенаторы высказали свое удивление Долгорукому, что царь после Полтавской баталии ввел в польские и литовские земли многие свои войска вопреки союзному договору, ибо ни в Польше, ни в Литве никакого неприятеля больше нет, и русские войска разоряют край, как неприятели. Сенаторы потребовали немедленного вывода русских войск и объявили, что если у Долгорукого в инструкции об этом ничего нет, то они не станут с ним говорить ни о каких других делах. Долгорукий отвечал, что несколько кавалерии ввелено в Польшу только для изгнания из нее остальных шведских сил, для охранения польских прав и вольностей и возвращения на престол законного короля. Войска коронные и литовские не могли напасть на неприятеля и выгнать его из Польши, а когда шведы услыхали о приходе царских войск, то обратились в бегство. За это сенаторам следует только благодарить царское величество. Что же они говорят о разорении края русскими войсками, то пусть покажут явные доказательства, где, кому и какие именно нанесены обиды, и обидчик будет наказан по военному суду. Для вывода войск теперь он не имеет указа; и нельзя поручиться, чтоб неприятель, усилясь, не вошел весною опять в Польшу, и если войска будут выведены, то поворачиваться им назад опять для изгнания неприятеля будет трудно; если же весною опасности никакой не будет, то царское величество велит вывести войска. Четыре конференции прошли с шумом: сенаторы требовали, чтоб в апреле войска были непременно выведены, кроме выговоренных по союзу 12000. «Не только другие, но и наши доброжелатели противный вид мне показывают, — писал Долгорукий, — публично говорят, что, вопреки союзному договору, что хотим, то и делаем в Польше и хуже неприятеля до последнего конца всех разоряем. И от короля, кроме комплиментов, никакой помощи в деле своем не вижу, только от других слышу, что нами не доволен; много раз говорил он мне, чтоб я писал к командирам наших войск о прекращении грабительств. И чужеземные министры с удивлением мне говорили, для чего так без всякого милосердия союзных поляков до конца разоряем». По этим письмам отправлен был в Польшу генерал-майор Полонский с приказанием разыскать о всех грабежах и наказать виновных по военным законам, не описываясь с государем. Так как сенаторы и после этого не переставали требовать вывода войск, то Долгорукий объявил: видя, что Речь Посполитая к его царскому величеству в угоду приверженцам Швеции никакой приязни показать не хочет, полномочный посол просит королевское величество отпустить его к царскому величеству. Сенаторы отвечали, что более ничем не будут трудить полномочного посла.