Записки мертвеца - Георгий Апальков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Со списком бьётся?
— С планом бьётся, та-щ полковник.
— А надо, чтоб со списком! Всех ищите! Миша, глянь ещё раз, точно все там?
— Юр, я ж их не мог всех в лицо запомнить. Кто здесь — все, вроде, твои.
— Вы что ли учёт никакой не ведёте тут?
— Ведём, почему. Просто кто откуда пришёл досконально не записываем, прямо до буквы. Да и по-разному бывает: говорят, из города пришли, а сами — твои, только переодетые.
— Значит, искать надо ещё будет. Смирнов!
— Я!
— Когда твои мобиков собирать пойдут — пусть ещё в дома зайдут, посмотрят по подполам, по погребам там, понял? Только без разгрома: так, между делом, деликатно, понял? Может быть такое, что утром рано чухнули нас и попрятались.
— Есть, та-щ полковник!
— Это кто такой? — спросил вдруг Старков, указав на меня шариковой ручкой, которую он всё это время держал в правой руке, в левой держа планшет с какой-то бумагой.
Офицер пожал плечами на вопрос полковника. Гросовский посмотрел на меня и будто бы узнал, но не сказал, кто я, поскольку имени моего он не помнил.
— Кто ты, сынок? — по-киношному спросил Старков, на этот раз обращаясь напрямую ко мне.
— Костя.
— Юрий Алексеевич, очень приятно, — с деланной учтивостью представился он, по-прежнему глядя на меня поверх своих маленьких и нелепых очков для чтения, — Доброволец?
— Рекрут. Из сто сорок шестого дома.
— Рекрут, х-ха-ха… Это ж я так, для красного словца придумал. «Рекрут»… Что, прям-таки сам пришёл?
— Ну да.
— Даже добровольцы ещё не подошли: собираются. Думали, всех мобиков с боем забирать будем, а тут на тебе — сам пришёл. Вещи тёплые взял?
— Взял, — соврал я.
— Трусы, носки, рыльно-мыльное?
— Есть, — опять соврал я, смекнув, что если скажу «нет», то меня отправят обратно домой и дадут целый список недостающих вещей, которые я должен буду там отыскать и положить в свой рюкзак. Возвращаться мне хотелось меньше всего. Во-первых, из-за того, что я уже как следует хлопнул дверью и на прощание послал ко всем чертям Кристину с Сергеем. Во-вторых, из-за того, что, если я вернусь, мне придётся-таки иметь разговор с Ирой, а этого я боялся теперь как огня после решения уйти от неё «по-английски». В-третьих, я знал, что стоит мне сделать хоть один шаг назад, я, скорее всего, передумаю, потеряю кураж и вернусь к тому самому варианту со стоянием на коленях и мольбой о пощаде.
— Точно есть? Рюкзак у тебя лёгкий больно на вид.
— Точно.
— Хм… Смирнов!
— Я!
— Значит, первую партию можно отправлять, я думаю: Урал один фиг полный уже. Этого в команду к перебежчикам пока: сугубо до места доехать чтоб. А там на месте уже разберёмся, кого куда. Всё понял?
— Есть! Разрешите уточнить: кто с первой партией поедет?
— Из своих отправь кого-нибудь. Только не дебила какого-нибудь! И чтоб в оба глаза за ними, понял? А лучше — троих приставь. Кто там у тебя из солдат адекватный самый?
— Астахов, Абидин, Громов!
— Я! — откликнулся солдат, который курил рядом с грузовиком.
— Я! — откликнулся солдат, который курил рядом с солдатом, курившим рядом с грузовиком.
— А где Громов?
— Громов за рулём уже, товарищ капитан.
— Кто ещё в кабине?
— Только он.
— Так, значит, везёте сейчас этих гавриков на базу. Там замполиту их передадите.
— Так замполит ведь здесь, товарищ капитан…
— Значит заму замполита! Главное следите, чтоб не свалили никуда. И по дороге смотрите, чтоб они на ходу у вас не попрыгали из Урала. Фифштейн?
Капитан показался мне слишком заполошным и нелепым для капитана. И дело было не в том, как нелепо он ошибся в произношении расхожего немецкого словца, которое люди постарше — например, учителя в школе — часто использовали для проверки понимания у аудитории или у отдельного слушателя. Дело было во всём его поведении. Я не понимал, о чём они говорят, но совершенно точно понимал, что капитан — это кто-то, кто очень плохо справляется со своей работой, но, тем не менее, очень и очень старается, что делает его ещё более нелепым.
— Так, ты… Как там тебя?.. Давай, полезай в Урал, с ними поедешь, — обратился ко мне заполошный капитан.
Я сделал всё как он сказал: вскарабкался в кузов грузовика, который все зачем-то называли «Уралом» и сел на свободное место на холодной деревянной лавке.
— А ты чё тут? — спросил меня сосед по лавке справа, лицо которого я не сразу разглядел. Потом глаза мои после дневного света привыкли к темноте, и я понял, что сел рядом с Артёмом. Тем самым Артёмом, который предсказал всё происходящее за день до.
— Да вот, — я не нашёл, что ответить, и сказал первое, что пришло в голову.
— Сам пришёл или забрали?
— И то и то. Надо было, чтобы кто-то из дома нашего пошёл. Пошёл я.
— А я говорил! Валить надо было. Я и сам дурак: думал, обойдётся. Думал, мэру мы тоже нужны, и он за нас впрягётся. А оно видишь, как.
— Хорош базарить! — гаркнул солдат, который только-только залез в кузов. Следом за ним залез ещё один. Оба они сели с краю лавок, возле борта.
— Едем на базу. По дороге не бухтеть, фигни не творить. Как приедем…
Грузовик завёлся и зарычал, оборвав речь солдата. Затем мы тронулись, оставив позади Надеждинское и тот придорожный магазинчик, в котором совсем скоро должно было собраться очень много людей, которых отправят туда же, куда сейчас отправляли меня.
Ехали мы не очень долго. Дорогой нас изрядно трясло, двигатель гудел невыносимо шумно, и говорить друг с другом ни у кого не получалось. Да никому это и не нужно было: большинство собравшихся в кузове Урала были до крайности подавлены тем, что их возвращают туда, откуда они совсем недавно сбежали. Ребята, чьи лица большей частью были в тени, сидели, опустив голову и глядя в пол так, словно в ближайшие несколько часов их ритуальным образом казнят на глазах какой-нибудь беснующейся толпы. Я был уверен, что с ними всё будет в порядке и не понимал их подавленности. Вот у меня — проблемы! Я еду неизвестно куда, и неизвестно, что меня там ждёт. Они же просто возвращаются в неприятную, но привычную для них реальность. Так чего так убиваться-то?
Когда грузовик замедлил ход, приближаясь к месту назначения, на меня снова накатила тоска. Я опять пожалел о том, что сделал. Надо было поговорить с Ирой, надо было как следует
