Память льда. Том 2 - Стивен Эриксон

Зверь ждёт меня – мужчина ждёт меня. Мы должны тянуться друг к другу. Коснуться, доказать друг другу, что мы не одиноки.

Это нас ждёт?

Клетка из рёбер – тюрьма, которую нужно разбить снаружи.

Дочь – может, ты и оставила меня. Но этого человека, этого своего брата я не оставлю.

Мхиби сама уже не знала наверняка, но ей показалось, будто она вновь поползла.

Зверь завыл в её сознании, голос был полон животной агонии.

Мхиби освободит его, если сможет. Из жалости. Не из любви.

Да, теперь понимаю… Всё так.

Он примет их всех. Возьмёт на себя их боль. В этом мире, где у него самого отнято всё, где у него нет цели, кроме как бродить, согнувшись под бременем жизней и смертей десятков тысяч смертных душ – он не мог дать им мир, не мог – не желал – просто отбросить их. Он ещё не закончил.

Он примет их всех. Этих т’лан имассов, которые извратили всю мощь Пути Телланн в обряде, пожравшем их души. Обряде, который превратил их – в глазах всех живых – в бездушные трупы, оживлённые лишь целью, которая лежит вне их самих, скованные этой целью – навечно.

Трупы… нет.

Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.

Иншарак Улан, который родился третьим у Инала Туума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, – родился весной года Гнилого Мха под Землёй Медной Руды, и я помню…

Я помню…

Снежный заяц, дрожит, всего полтени до него, вот тянется детская рука – моя. Полоски на белой шёрстке, обещание лета. Дрожит рука, дрожит заяц, оба родились в уходящем снегу. Тянутся. Две жизни встретились – малое-сердце-колотится, медленно-бьётся-голод в груди моей, откликается на тайную музыку мира. Я помню…

Калас Агкор – руки мои обнимают малышку Ялу, младшую сестру, горячую от лихорадки, но жар стал слишком силён, и вот к рассвету она остыла в моих объятиях, точно камень, мать плачет – Яла, как уголёк, потухла, и с того дня в очах матери я стал лишь пеплом того уголька…

Ультан Арлад гонит стадо по снегу, видит космы линялой шерсти, айи идут по бокам, мы голодали в тот год, но держались обычного пути, древнего и привычного…

Карас Ав оседлала сына заклинателя Тала в долине Глубого Мха, под солнцем мы нарушаем древний закон – я нарушаю древний закон, я, супруга Ибинала Чода, сделала мальчика мужчиной прежде, чем завязали узел в его круге…

…в год Сломанного Рога мы нашли волчат…

…мне снилось, будто я выступила против Обряда, будто встала на сторону Оноса Т’лэнна…

…по лицу текут слёзы, мои слёзы…

…Чод. Вижу, как моя супруга ведёт мальчика в долину, и знаю, что из ребёнка родится мужчина – знаю, что он – в самых нежных руках…

…степь горела…

…ранаги в Рогатом Кругу…

…я любил её так…

Голоса, потоп воспоминаний – неупокоенные воины не утратили их. Сохранили, будто живые создания – внутри собственных мёртвых тел.

Знали их.

Почти триста тысяч лет.

…друг Онрака из Логросовых имассов, в последний раз я его видел на коленях, он стоял среди трупов своего клана. Все погибли на улицах, но одиночников наконец сломили. Ох, какой ценой…

…ах, сердце бросила к его ногам. Милый Легана Брид. Такой умный, такой весёлый, о как смеялась…

…глаза наши встретились – мои и Маэнаса Лота, а Обряд уже начал действовать, и мы увидели страх друг в друге – наша любовь, мы хотели завести ещё детей, вместо тех, которых потеряли во льдах, жизни, точно сплетённые тени – наша любовь, которой теперь нужно пожертвовать…

…я, Канниг-Тол, видел, как мои охотники метнули копья. Она рухнула, не издав ни звука, последняя на этом континенте и, если бы у меня было сердце, оно бы тогда разорвалось. Не было справедливости в этой войне. Мы бросили позади своих богов, и преклоняли колени лишь перед алтарём жестокости. Это правда. И я, Канниг-Тол, не отвернусь от правды…

Душа Итковиана дрогнула, отступила, попыталась отгородиться от бешеного потока памяти, избавиться от собственного ответного горестного вопля, остановить потоп разбивающих сердце истин, тайн т’лан имассов… нет, Обряд… как… Фэнеровы Клыки, как же вы сотворили с собой такое?

А она отвергла вас. Отвергла всех вас…

Итковиан не мог спастись – он принял их боль, и поток воспоминаний медленно уничтожал его. Слишком много, слишком сильные чувства пережиты, каждый миг вновь пережит заблудшими, немёртвыми созданиями… Итковиан тонул.

Он обещал им освобождение, но теперь понял, что не справится. Невозможно, немыслимо охватить такой томительный дар, такую отчаянную мольбу, такое жгучее желание.

Итковиан был один…

…я – Пран Чоль, слушай меня, смертный!

Один. Начал таять, блекнуть…

Услышь меня, смертный! Есть место – я могу тебя отвести туда! Ты должен отнести всё, что мы даём тебе – не далеко, не долго – отнеси нас туда, смертный! Есть место!

Таять…

Смертный! Ради «Серых мечей» – ты должен это сделать! Держись, превозмогай, и ты принесёшь им бесценный дар. Я отведу тебя!

Ради «Серых мечей»…

Итковиан потянулся…

…и его запястье сжала рука – крепкая и тёплая…

Она ползла по земле. Лишайники – зелёные стебли, зелёные чашечки с красным внутри; и другие – белые, словно кость, сложные, словно коралл; а под ними – шершавый и серый, точно акулья кожа, камень – целый мир всего на ширине ладони от земли.

Она ползла – медленно, неуклонно, уничтожая всё это, оставляя широкий след в изодранном, смятом лишайнике. Ей хотелось заплакать.

Впереди, уже совсем рядом, клетка – кость и грязная кожа, создание внутри – огромная, бесформенная тень.

Которая взывала к ней, повторяла свою ужасную просьбу.

Дотянуться.

Коснуться ужасной преграды.

Мхиби вдруг замерла на месте, словно огромная, невидимая тяжесть придавила её к земле.

Что-то происходит.

Земле под ней выгнулась, вспышки замерцали в густеющих сумерках, воздух внезапно стал горячим. Рокот грома…

Подтянув ноги, она оттолкнулась одной рукой и сумела перевернуться на спину. Хриплое дыхание вырвалось из груди, она увидела…

Рука держала крепко. Итковиан начал понимать. За воспоминаниями ждала боль, ждало всё, что он решил принять. Взамен памяти он может дать ответный дар – освобождение, оправдание – если только сумеет выжить…

Рука вела его. По мысленному ландшафту. Итковиан шагал по нему, словно великан, земля была где-то далеко-далеко внизу.

Смертный, сей эти воспоминания. Освободи их, чтоб пропитали землю осенним даром. В землю, смертный, – через тебя эта память может вернуть жизнь умирающей, опустошённой стране.

Пожалуйста. Ты должен понять. Памяти место в почве, в камне, в ветре. Воспоминания – невидимый смысл земли, тот, что трогает душу всякому, кто только её увидит – по-настоящему увидит. Трогает легчайшим шёпотом, старыми, почти бесформенными отзвуками, к которым смертная жизнь добавляет свои собственные.

Напитай этот сон, смертный.

И знай. Мы преклоняемся перед тобой. Сердца наши онемели от того, что́ ты нам предлагаешь, что́ даёшь от себя.

Ты – Итковиан, и ты – примешь т’лан имассов.

Сей воспоминания – плачь о нас, смертный…

Грозная, вздувшаяся туча – там, где прежде был лишь бесформенный, бесцветный, невероятно далёкий свод. Туча росла, расползалась во все стороны, заполнила всё небо, она набросила тёмный занавес поверх лиловой радуги. Багровые молнии вспыхивали тут и там по всему горизонту.

Мхиби видела, как туча разверзлась, излилась дождём – нет, градом…

Удар. Барабанный рёв обрушился на землю так, что заложило уши – приблизился…

Сейчас накроет.

Она закричала, вскинула руки.

Каждый удар был взрывом, куда бо́льшим, чем просто кусочек замёрзшего дождя.

Жизни. Древние, давно забытые жизни.

И воспоминания…

Сыпались градом вниз.

Невыносимая боль…

Вдруг прекатилась. Тень укрыла её, рядом под немолчным градом сгорбился некий силуэт. Тёплая, мягкая рука коснулась её лба, голос…

– Уже совсем немного, милая девочка. Эта гроза – неожиданность… – Голос замолк, охнул, когда град усилился. – И всё же… чудесная. Но тебе нельзя сейчас останавливаться. Вот, Крупп тебе поможет…

Как смог, он укрыл её от града, а затем потащил вперёд, ближе и ближе…