Обрекающая. Колдун. Последний обряд - Глен Кук

Каблин ничего не сказал. Он сидел молча, уставившись в костер. Другие пленники встревожились еще сильнее.

— Лучше поговори со мной, Каблин! Я здесь — твоя единственная надежда.

Каблин пробурчал что-то оскорбительное в адрес силт. Он говорил на диалекте их стойбища и так мямлил, что Марика ничего не разобрала. Но смысл высказывания был явно нелестным. Больше она этим диалектом никогда не пользовалась — даже в разговоре с Грауэл и Барлог.

Она похлопала брата по плечу.

— Да ты у нас храбрец, Каблин! Только подумай хорошенько. Сегодня погибло много моих охотниц. А те, что остались в живых, находятся не в лучшем расположении духа. И у них свои идеи о том, как следует поступить с пленниками. Особенно с торговцами. Вы нарушили все мыслимые соглашения и моральные нормы. Так что лучше уж рассказывай.

— Ладно, — пожал плечами Каблин.

«Он никогда не мог противостоять мне, — подумала Марика. Только в тот раз, когда пытался убить Пошит».

— Когда стемнело, я заполз в избу Герьен. В мужском углу все еще горел огонь. Я попытался добраться до него, но оступился, упал в погреб и потерял сознание. После этого я мало что помню. Думаю, что много раз пытался выбраться наверх. Мне было очень плохо, началась лихорадка. Ласпы нашли меня через несколько дней. Говорят, я был не в себе. От голода и лихорадки, надо полагать.

Марика сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Перед глазами у нее прокручивались куски из ночного кошмара, что так мучил ее все эти годы. Она заперта в каком-то сыром, темном месте, тяжело ранена и все пытается выползти вверх по лестнице, но не может этого сделать…

— Ласпы выходили меня, видимо, из чувства долга. Наверное, я долго оставался безумцем. Первые мои воспоминания относятся к тому периоду, когда прошел уже почти месяц с момента нашествия кочевников. Вокруг были одни только Ласпы, которых совсем не радовало мое общество. Когда на следующее лето появились торговцы, я ушел с Хроненом. Он взял меня в Критцу. Там я и жил, пока не пришли кочевники и не сломали стены. Когда стало очевидно, что помощи из Акарда мы не дождемся, комендант посадил всех щенков в спасательные шлюпки и помог нам вырваться из окружения. Потом нас отправили куда-то на юг. Там я вырос и стал водителем. Сегодня мы получили очередной приказ — и вот я здесь.

Похоже, он говорит правду, подумала Марика. Но слишком уж сухо все это звучит. Голые факты.

— И все? Мы не виделись восемь лет, и тебе больше нечего мне сказать?

— А ты о себе много рассказываешь?

— Что ты здесь делаешь, Каблин?

— Работаю. Я ведь водитель.

Марика была уверена, что Каблин что-то скрывает. Кроме всего прочего, он пользовался официальной речью. С ней, своей сестрой! В детстве они всегда разговаривали как друзья.

— Да, ты водитель. И ты возишь на территорию Рейгг захватчиц из другого сестричества. Помогая Серк, ты и твои братья нарушили все существующие соглашения. Вы влезли в конфликт двух общин. Зачем?

— Я — простой водитель. Мне приказывают ехать, и я еду.

— На этот раз ты исполнял дурацкие приказы. Согласен?

Каблин не ответил.

— Вы заварили такую кашу, что теперь само существование братства под угрозой.

— Вряд ли, — расхрабрился вдруг Каблин. — Сомневаюсь, чтобы это было так.

— Что же, по-твоему, сделают общины, когда узнают о том, что вы натворили?

Каблин пожал плечами.

— Чем так хорош Понат, что ради него вы рискуете жизнью и самим существованием братства?

— Откуда мне знать? — снова пожал плечами Каблин.

Опять же звучит правдиво. На мгновение ее братец даже заговорил нормальным языком.

— Может, и не знаешь. — Марика уже начинала сердиться. — А вот я узнаю. Непременно узнаю.

Каблин пожал плечами в третий раз, как будто этот вопрос его нисколько не волновал.

— Ты поставил меня в затруднительное положение, Каблин. Я отойду ненадолго. Мне надо подумать. Будешь моим свидетелем перед советом Рейгг?

— Нет. Я не буду помогать тебе, силта. Лучше умереть.

Марика удалилась, размышляя о том, каким храбрым сделался вдруг ее трусливый братец. И откуда у него такая ненависть к силтам? Они столько пережили вместе, и он не хочет даже назвать ее своей сестрой!

Марика присела рядом с Грауэл и кивком указала ей на пленников.

— К ним пусть никто не подходит, — сказала она шепотом. — Ясно?

— Да.

Марика подошла к большому костру, где уже столпились все ее оставшиеся в живых послушницы. Сейчас она их попросту не замечала.

Каблин! Что же теперь делать? В детстве они были так близки…

Марика заснула сидя. Она была так измучена, что ничто уже не могло заставить ее держать глаза открытыми.

Проснулась она от холода и звуков ружейной пальбы. Лапы были как ватные, все тело болело.

— Что еще стряслось?

Сверху сыпался сухой мелкий снег, но, судя по цвету неба, восход был уже близко. Марика обратила внимание, что шкуры вчерашних мертвецов побелели от снега.

— Что происходит, Дортека?

— Кочевники. Они пришли следом за Серк. Но вокторы, которых я оставила у машин, задержали их.

— Сколько их там?

— Пока не знаю. Но, похоже, не слишком много.

Марика вышла на открытое место, чтобы посмотреть, что творится в долине, и с удивлением обнаружила, что еле волочит лапы. Разглядеть ничего не удалось. Снег.

— Я все еще не пришла в себя. Похоже, выложилась вчера сильнее, чем думала.

— Ничего, Марика, я справлюсь сама. Кочевники пришлет одни. Во всяком случае, пока я не сумела обнаружить ни одной силты.

У Марики закружилась голова.

— Тогда действуйте. А мне надо поесть. Присоединюсь к вам, как только смогу.

Стрельба приближалась. Дортека поспешно скрылась в снежной мгле. Марика вернулась к костру, поискать каких-нибудь объедков. Нашла чашку остывшего супа. Это помогло почти мгновенно.

Хромая, она подошла к пленникам.

Их караулила Грауэл. Глаза охотницы покраснели от усталости.

— Что там за шум, Марика?

Марика мрачно посмотрела на пленников.

— Кочевники! За нашими приятелями идет большой отряд кочевников. Наверное, для того, чтоб было на кого свалить ответственность.

А ведь они должны были это знать!

— Интересно мне, почему во всех докладах говорилось только о кочевниках и ни слова — о машинах.

Марика помолчала минуту.

— А ты что скажешь, Грауэл? Что мне делать?

— Я не могу принять решение за тебя, Марика. Я помню, как близки были вы с Каблином. Даже ближе, чем следовало бы. По крайней мере многие так думали. Но это было восемь лет назад, Марика. Это половина твоей жизни. Ваши пути разошлись. Теперь вы стали чужими.