Грехи отцов. Том 2 - Сьюзан Ховач

Я подумала, что он, должно быть, действительно очень болен и хочет загладить старые ссоры, прежде чем отдать себя в руки докторов.

— Не беспокойся, Джейк, — сказала я. — Даю тебе слово, что он позвонит.

— Позволь мне показать тебе мою новую игрушку, — оживленно заговорил отец. — Магнитофон, который включается звуком человеческого голоса, как он понравился бы Сэму! Я собираюсь установить его в моем офисе, так что смогу записывать каждый разговор без шума. Клиенты даже не будут знать, что их записывают! Здорово? Вспоминаю о старых временах, когда Сэм должен был суетиться вокруг этих диктофонов и фонографов.

— Замечательно, папочка. Слушай…

— …теперь же все, что я должен сделать, — это проинструктировать секретаршу, чтобы всегда была лента в машине. Тогда даже я могу забыть, что разговор записывается! Там не будет никаких ручек, кнопок… извини, ты что-то хотела сказать?

Я передала ему разговор с Джейком.

Мы сидели в домашней библиотеке отца. Смеркалось, солнце скрывалось за деревьями Центрального парка. Новый магнитофон лежал на кофейном столике рядом с газетой «Экономист». Астронавты — шахматные фигурки разглядывали друг друга на столе рядом с книжными полками, а за ними над телевизором висела последняя картина, приобретенная моим отцом, «Бутылка кетчупа» Энди Уорхола.

Отец, склонившийся было над магнитофоном, выпрямился, когда я заговорила, и посмотрел в окно. Его лицо было почти скрыто от меня, а свет заходящего солнца, падающий из окна, еще больше мешал рассмотреть его выражение.

— Ты позвонишь ему, да, папочка? — умоляюще говорила я, протягивая номер телефона Джейка. — Ну, пожалуйста!

Он взял клочок бумаги с телефонным номером, но я знала, что он смотрел не на цифры, а на теннисный корт в Бар-Харборе и четырех мальчишек, которые играли и смеялись в далеком прошлом под безоблачным летним небом.

Не говоря ни слова, он снял трубку и стал набирать номер.

— Мистера Рейшмана, пожалуйста. Это Корнелиус Ван Зейл.

Он уселся за письменный стол и в ожидании ответа взял одну из своих серебряных шариковых ручек и рисовал что-то на блокноте. Я сразу узнала в сплетении прямоугольников теннисный корт.

— Джейк? Вики передала мне ваш разговор.

Пока Джейк говорил, была тишина. Я нервно теребила пешку и наблюдала за отцом. Он медленно положил авторучку и повернул кресло так, чтобы смотреть в окно, отвернувшись от меня.

Наконец он сказал:

— Понимаю. Да. Спасибо. — Затем, после некоторого молчания:

— Мне жаль слышать это. Скажи, могу ли я что-нибудь сделать?

И, наконец:

— Да, я позабочусь об этом. Еще раз спасибо.

Медленно повернув кресло к столу, он положил трубку. Выражение его лица было серьезным и каким-то пустым, как у скульптуры, неспособной на одухотворенную выразительность. Его прекрасные серые глаза ничего не выражали.

— Он умирает? — услышала я свой голос.

— Да. Пятьдесят на пятьдесят, что он умрет завтра во время операции. Если выживет, у него будет год. Рак. Кто-то сказал недавно, что он страшно похудел.

Я вспомнила, каким был дядя Джейк много лет назад, и комок подступил мне к горлу.

Некоторое время мы молчали. Отец сидел за столом и глядел на теннисный корт, который он нарисовал на блокноте. Наконец, я спросила:

— Что произошло между тобой и Джейком?

— Теперь это не имеет значения.

Минуты шли, а он все не двигался. Когда я начала приходить в себя, то поняла, что он еще в шоке.

— А какие дела он хотел обсудить с тобой?

Отец был бледен как полотно. Он снова медленно повернул свое кресло к окну. Я увидела, что солнце зашло и ночная мгла опускалась на город.

— Да так, ничего, — ответил отец. — Вики, извини, но я хотел бы прервать на время нашу шахматную партию.

— Конечно. — Меня тронула его реакция на известие о болезни Джейка, и я поцеловала его в макушку. — Мне остаться? Или ты хочешь побыть один?

— Я должен побыть один. Мне необходимо подумать.

— Ладно. Тогда, спокойной ночи, папа, — сказала я, поцеловав его еще раз, и ушла, оставив его со своими мыслями в комнате, постепенно заполнявшейся тьмой.

Джейк перенес операцию, но в первые три дня к нему никого не пускали, за исключением самых близких членов семьи. Я слышала, что его старшая дочь Рут, дважды разведенная и ныне живущая в Европе, прилетела в Нью-Йорк и навестила его вместе с Эльзой. Дэвида, сына Джейка, затерявшегося где-то в Калифорнии, не смогли найти, а его бывшая жена Эми осталась во Флориде. Когда запрет на посещения отменили, я долго колебалась, идти или не идти в клинику, боясь встретить там Эльзу, но, переждав неделю, купила небольшой букет цветов и рискнула войти в холл Маунт-Синай.

— Могу ли я повидать на несколько минут мистера Джейка Рейшмана? — спросила я дежурную по этажу.

Пока она раздумывала, я отметила, что у нее были голубые, слегка подведенные глаза и мягкие темные волосы, выбивавшиеся из-под шапочки. Затем она сказала ласково:

— Мне очень жаль, но у меня для вас плохие новости. У мистера Рейшмана этим утром был приступ, и он умер полчаса назад. Вы член его семьи?

— Нет. То есть да. В некотором роде. Извините. — Повернувшись, я быстро прошла по коридору, миновала лифт и сбежала по лестнице.

Алисия встретилась мне в холле отцовской квартиры. Как обычно, она была одета не безвкусно, но как-то неинтересно: простая темно-синяя юбка и жакет с белой блузкой, без украшений. Небольшая темно-синяя шляпка частично покрывала ее крашеные коричневые волосы.

— Хэлло, дорогая, — сказала она. — А я только что собралась пойти позавтракать. Как ты бледна! Что-нибудь случилось?

— О, Алисия! — слова застревали у меня в горле. — Мне так тяжело: я только что из клиники, там сказали, что Джейк умер сегодня утром. Не знаю почему, но мне было ужасно грустно, когда я виделась с ним недавно: мне почему-то казалось, что он воплощал нечто такое из прошлого, что теперь навсегда ушло…

Я замолчала, увидев выражение ее глаз. Ее лицо было непроницаемой маской, что всегда меня немного отпугивало, но по ее глазам, сверкнувшим воспоминаниями, я сразу поняла, что она любила его.

— Не думай, я никогда не собиралась бросать твоего отца, — сказала она. — Я всегда любила его. Но у нас бывали трудные времена.

Мы сидели у окна ее спальни в неудобных шезлонгах, которые Алисия почему-то хранила многие годы. Алисия курила сигарету. Графин мартини на столе перед нами был пуст, но стаканы наполнены.

— …так что видишь, какая была неразбериха, — сказала эта удивительная женщина, которую я никогда до конца не понимала. — Меня ужасно раздражает, когда адюльтер изображается как невинные свидания подростков. Я знаю, сейчас модно клеймить лицемерие, но все-таки скажу, что мы живем во времена распутства и бесчестия. Мы не механические куклы, запрограммированные спариваться без эмоций, где угодно; и притворяться такими куклами, как это делает современная молодежь, мне представляется не только опасным, но и чем-то жалким и глупым. Сколько же иронии в том, что самое модное словечко сейчас — «расслабься»! Но выплеснуть эмоции, не значит «расслабиться». Это значит, разжечь огонь и войти в пламя.