Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Так вот куда меня затащил мой неуместный патриотизм! Ясно, что молодые люди донесли на меня в министерство труда! Я ничего не ответила и вышла ошеломленная. Опомнившись, все-таки подумала, что они со мной поступили вполне корректно, дав мне все возможности устраиваться…

На этом я хочу и пора остановиться. Всем известно, какой тернистый путь прошла наша первая эмиграция… Одни хуже, другие лучше. Мало кто сбился с пути или впал в уныние, все боролись как могли. Но думается мне, что все мы остались верны нашим традициям и нашему мировоззрению.

Пятая часть

ПОЕЗДКА В МОСКВУ И САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Уехала я из Парижа в католическую Страстную субботу, был прохладный апрельский день, много друзей съехались на вокзале меня провожать, некоторые с поручениями к своим московским родственникам, друзьям.

Обслуживающие вагоны, получив заранее наградные, усердно разносили чай в русских подстаканниках, и это мелкое обстоятельство как-то заранее сближало с грядущей навстречу Россией.

Выехала я в очень неважном состоянии здоровья, как назло разразился мой обычный кризис с позвоночником, я очень колебалась перед отъездом, но в Москве меня давно ждали, особенно желала встречи моя сестра, которую я не видела пятьдесят лет. С тех пор как я нашла брата, мы с ней переписывались, и, судя по ее письмам, она жила нашей встречей… Проживает она в Луганске, в Донбассе, мы условились, что она приедет в Москву к брату для нашей встречи. Меня охватывали противоречивые чувства. С одной стороны, было приятно и радостно встретить своих после столь долгой и бессмысленной разлуки, а с другой – было как-то страшно возобновить контакт с родиной, где было столько пережито, всплыли воспоминания тех ужасов, которыми была объята русская земля.

В поезде ехала я сорок восемь часов. Когда в два часа ночи мы подъезжали к границе, сердце сжалось, внутреннее волнение охватило меня. Вошел таможенник, высокий косоглазый монгол, с приятным, открытым выражением лица, и прямо спросил, что я везу. И велел перечислить все, что было в каждом чемодане и пакете. «Имейте в виду, что я могу открыть каждый», – сказал он, но открыл только один, стоявший на полу. Остальные, на полках, были не тронуты. Да и тот, который таможенник открыл, он почти не смотрел. Взяв мою ручную сумку, он высыпал содержимое на кушетку, потребовал показать ему валюту, и тут же начался маленький анекдот.

Я дала ему лист, где была обозначена цифра валюты, но я вспомнила, что у меня была мелочь в кошельке – 70 франков. Я сказала об этом таможеннику <…>. Он, конечно, пришел в ярость, начал меня упрекать, что я такую значительную сумму не пометила… Мы долго с ним объяснялись, и все это время он вертел в руках мои 70 франков. Наконец, не поняв, по-моему, ничего, сказал: «Ну, черт с ними, не метьте их!»

На границе мы простояли два часа, пока нам меняли колеса, налаживая их на другие рельсы. На другое утро проезжали город Смоленск, вокзал нисколько не изменился. Проезжали Бородино, издали виден был остроконечный памятник, построенный в честь знаменитой битвы. Подъезжая к Москве, я с тревогой думала, встретят ли меня. Телеграммы я не посылала, по совету самого брата, но они меня встретили оба…

Москва была для меня совершенно новым и чужим городом. Я была там в 1914 году, всего два дня, и ничего, кроме Кремля и Третьяковской галереи, не помнила.

У брата оказалась хорошая квартирка, с полным комфортом, на шестом этаже. В ней было светло и тихо, как в деревне, несмотря на то что дом находится в центре, совсем близко от Кремля, специально предоставленный артистам. В целом же Москва оказалась прекрасным городом с просторными широкими улицами, с красивыми тенистыми садами. В ней много старины, но много и новых домов, таких же, как мы видим в Париже, Нью-Йорке и других больших городах…

Разложив кое-как вещи и умывшись, я расположилась с братом и его женой Нелли в их большой, просторной кухне за чашкой чаю, и мы начали друг другу рассказывать все подробности нашей жизни с тех пор, как расстались год тому назад, то есть после их поездки в Париж. До меня доходили слухи через людей, ездивших в Москву и видавших Нелли, что она лишилась своей службы вскоре после своего возвращения из Парижа. Работала она уже десять лет на большом заводе как инженер. Подробностей мы не знали, и теперь настало время все узнать. Оказалось, что ее действительно вызывали в КГБ и более двух часов допрашивали в каком-то неуютном подвальном помещении. Первый вопрос был поставлен ребром: «А почему вам так понравился Париж?» Нелли – особа, которая не может ни растеряться, ни испугаться ни при каких обстоятельствах. Она отпарировала им, сказав, что Париж никак не мог ей не понравиться, так как родственники ее мужа приняли их весьма радушно, показали им все, что было самое интересное в Париже, музеи, рестораны, театры, исторические памятники и т. д. Допрос был абсолютно бессмыслен и крутился все в одном направлении, кого, мол, она встречала и не было ли в ее окружении врагов Советского Союза. Через два дня после допроса ее вызвал директор завода, где она работала, и сказал, что получил анонимное письмо о ней, особенно о ее поездке в Париж, и считает, что ей лучше покинуть завод. Нелли объясняет все это их страхом, что при постоянном контакте с рабочими она расскажет им, как прекрасно живут люди во Франции, хорошо одеты, почти все имеют автомобили и т. д. Меня этот рассказ взволновал и огорчил, но Нелли нисколько не унывала. Она занялась вязанием и решила серьезно изучить это ремесло с целью преподавания. Брата же никто не беспокоил, и вскоре по возвращении из Парижа он отправился на долгие гастроли в Сибирь…

Когда я прибыла в Москву, началась наша Страстная неделя. Мы с Сергеем решили отправиться в Троице-Сергиеву лавру, то есть в нынешний Загорск. Там мы провели целый день, простояли службу в небольшом храме, переполненном старушками. Конечно, день был будний, рабочий, так что неудивительно, что молодые отсутствовали. Обойдя все храмы, мы сели на скамейку и любовались красотой этой старинной лавры, хранившей в своем величии столько исторических событий. Поразило меня огромное количество пожилых женщин, закутанных в теплые платки, кожухи на них были такие же, как я видела пятьдесят лет назад. Они отдыхали на длинных скамейках в саду лавры, ели бутерброды, пили и, видно, собирались провести там весь день. Одна из старушек сказала мне: «Ты что это босая вырядилась в такой холод?» На мне были обычные нейлоновые чулки, и я даже не сразу сообразила, в чем дело. Пояснила, что на мне тонкие чулки, она с недоверием покачала головой. Затем мы с Сергеем, проходя по двору, наступили на какой-то холмик и снова попалась нам старушка, которая поругала нас, сказав, что мы топчем корм голубей. «Ведь птица Божья! Нельзя так!» – внушала она нам. Никогда я не видела такого количества ворон, как там, их черные стаи с карканьем пролетают над куполами и садятся группами всюду… Мы сделали несколько снимков и о многом поговорили, особенно вспоминая наше далекое совместное прошлое. Сергей необыкновенно чуткий, он все понимает, с ним можно говорить обо всем. Деспотичный режим нисколько не повлиял на его натуру, коллеги по сцене называют его «наш аристократ», и это меня не удивляет. Конечно, большую роль во всем этом играет то, что он провел свою молодость в среде артистов, вращался исключительно в театральных кругах, и надо сознаться, что искусство в Советском Союзе стоит на большой высоте. Хочу добавить, что по дороге в Загорск и обратно мы видели много женщин, работающих на дороге с кирками и лопатами, заменяя мужчин, которые как-то особенно прячутся. Сергей мне объяснил, что это вещь обычная в Союзе, и в таком случае нет ничего удивительного, что вокруг так мало детей.