Свадьбы - Владислав Бахревский

Казачья лавина, теряя убитых и раненых, унеслась в степь, а Мехмед так и стоял, подняв трепещущее на ветру знамя… На земле, под копытами черной лошади, схватившись руками за сломанную спину, умирал казак.

Мехмеда привели к Дели Гуссейн-паше.

— Этот тимариот достоин быть сипахием, — изрек главнокомандующий.

Мехмеда показывали всему войску. Только знамя ему дали другое — зеленое, священное. Перед Мехмедом гнали дюжину израненных казаков.

Вдохновив войска Мехмедом и пленными, Дели Гуссейн-паша в полдень отдал приказ — идти на приступ.

Воины хана Бегадыра насыпали холм, с которого властитель Крыма обозревал битву.

С искалеченных стен Азова пушки сеяли смерть, но яростная турецкая армия шла на приступ сосредоточенно и неотвратимо. Позор жег туркам пятки. На исходе третья педеля осады, а победоносная огромная армия величайшей империи потерпела уже два поражения, сожгла собственный город и никак не ослабила неприятеля.

— Что медлит Амет Эрен! — Хан Бегадыр был красен от гнева. — Мое знамя должно первым заиграть на ветру павшего города.

К сейменам мчались гонцы, торопили. Турки уже ставили лестницы, лезли на стены, завязывали рукопашные бои.

Казаки, видно, ловушки не приготовили, порох жалели.

— Вперед! — приказал Амет Эрен. Он выбрал для удара то место, где на стене зияла брешь, пробитая осадными пушками Василия Лупу. Турецкий отряд попробовал здесь удачи, но был отброшен плотным ружейным огнем.

Амет Эрен видел перед собой лестницу. Ее оставили отступившие турки, а казаки в суматохе боя забыли ее свалить.

— Братья! За мной!

Амет Эрен промчался по смертельному, расстрелянному пз пушек полю, промчался по засыпанному камышом рву, птицей по лестнице, саблей по казацкой башке, забрался в брешь и воткнул знамя в трещину между камнями.

— Мое! — крикнул хан Бегадыр. — Я — первый в Азове. Гонец, скачи к главнокомандующему. Я — первый!

А у Амет Эрепа плыли в глазах зеленые круги.

В единую минуту совершилось столько нелепого и страшного, сколько на иные сотни жизней не выпадет.

Он срубил голову казаку, но голова, слетевшая со стены, была с косами. Он убил женщину. В то же мгновение чудовищная корзина, корзина-стог рухнула мимо него, прижавшегося в пробоине. Лестница хрустнула, как прутик, взвыла от ужаса и на земле смешалась с землей. На этой лестнице были братья Амет Эрена, и ни один из них даже

не завозился там, внизу. И это было не все…

Корзину с землей столкнули со стены казачки. Командиршей у них была Маша.

Осип Петров сам опустился к женщинам в подвал, где сидели дети, где страдали раненые. Он стоял в дверях молча, одинокий, тяжелый. Женщины поняли: случилось недоброе — и все повернулись к нему.

— Да, — сказал он, — да! Вам надо всем идти на стену. Пока ничего страшного. Против татар будете стоять, а за ранеными детишки поглядят.

Он повернулся, чтобы уйти, но не ушел. Через плечо глянул на притихших женщин, нашел Машу.

— Ты будешь атаманом.

Рядом с Машей стояла на стене Фируза. В суматохе позабыли, что она татарка. И она, видно, тоже про то не помнила, когда мучилась, напрягала силенки, сталкивая жуткую корзину. А столкнула, отерла ладонями пот с лица и увидела — через ров, прыжками, бежит отец, Абдул.

— Отец! — закричала Фируза, и он услыхал. Остановился. Закрутил головой. Увидал ее.

Он увидел ее. Она видела это: он ее увидал. Он даже руку поднял, то ли чтобы махнуть ей, то ли чтобы глаза от света заслонить, то ли за голову хотел схватиться. Но руки он так и не донес до головы.

Даже стена содрогнулась от взрыва. Это была самая большая и скрытная казачья ловушка. Вся гвардия хана Бегадыра, все пятьсот сейменов погибли разом.

И это тоже видел Амет Эрен.

И чтобы ничего уже больше не видеть, не пытать судьбы, не просыпаться в поту от холодной, чужой, заливающей лицо крови, чтобы не расплакаться, не закричать, он поймал за уголок ханское знамя, поцеловал его и прыгнул со стены вниз головой.

Билось на ветру на азовской стене ханское знамя, но не было у хана сейменов, не было у хана героя.

Глава седьмая

Атаман великого Войска Донского Осип Петров сидел па куполе цитадели. На куполе была маковка, маковку сбило ядром, но атаман велел натянуть здесь полог от солнца и отсюда, сверху, глядел на все четыре стороны, все видел и знал о всех происшествиях раньше, чем они случались.

Когда Осипу доложили, что в приступе принимают участие войска крымского хана, он вяло отмахнулся.

— Знаю. Женщин туда послал. Ударьте-ка всеми нашими большими пушками по Канаан-паше. Ретив больно.

Примчался Яковлев.

— У Водяной башни собралась огромная сила. Одни не устоим, трех гонцов к тебе, атаман, посылал.

— Ничего, устоишь. Там у них моряки, им в море — любо, а по стенам им лазить не любо.

— Хоть пушками помоги. Меня не жалуешь, о казаках подумай.

— Помогу, атаман! Когда время придет — помогу, — спокойно откликнулся Осип. — Дурь, однако, выбрось из головы. Нет у меня пасынков, все — родные.

Осип Петров давно уже позаботился о турецких моряках, знал, чем охладить моряцкий пыл.

По тайному подкопу, вырытому заранее, к реке ползли люди Худоложки.

Привыкшие к победам, беспечны были командующие турецкой армией, война под Азовом мало чему их научила.

На кораблях, с которых Пиали-паша высадил десант, оставлено было по одному матросу, и только Жузеф, меченосец султана, молодой, но уже опытный флотоводец, на своих кораблях не позволил команде даже на берег сойти.

Выбрались казаки из подкопов, разделились и — на корабли. На четырех никакой борьбы, а на пятом на них самих в атаку пошли. Подожгли казаки четыре корабля, закидали гранатами пятый и назад, в подкоп. Подкоп за собой взорвали.

Увидал Пиали-паша пылающие корабли, сыграл идущим на приступ войскам отбой и всей силой кинулся к реке, а казаков след простыл.

Отступил хан. Понес потери и отступил Канаан-паша. Приступ заглох.

— Палить из всех пушек! — приказал Дели Гуссейн- паша. — Всю ночь палить! Утром на приступ! На приступ! Все! Всеми нашими силами!

Осип Петров с Наумом Васильевым, с Иваном и Худоложкой обошли стены. Указал на две большие пробоины.

— Этой ночью залатайте!

— Где людей взять? — спросил Худоложка. — Турки подкопов десять к стенам подводят.

— Их подкопы взорви… Стены залатай! Подарок наш готов?

— К полуночи будем под турецким лагерем…

К Осипу подошел Федор Порошин, Наум Васильев назначил его ведать запасами продовольствия, и не было Федору покоя ни ночью ни днем.

— Атаман, — сказал Федор, — дома, где мы укрывали скот, разбиты, да и скот весь перебит, перекалечен, а который остался, подыхает от бескормицы. Туши гниют, как бы не вспыхнул мор.

— Почему раньше не подошел?

— Воевал на стене.

— Тебя к чему приставили?

— К запасам…

— Размазня… На стену чтобы больше не лезть… Мяса насолить на год. Всю дохлятину сегодня же за стены!

Федор кивнул, пошел.

— Стой! — крикнул ему Осин. — Люди у тебя есть?

— Людей нет.

— А как же ты дохлятину через стены перекидаешь в одиночку?

Федор молчал. Воздух колыхнулся, и большое ядро упало между Порошиным и атаманом. Федор, щуря глаза, глядел, как ядро волчком крутится в двух шагах от него. Осип метнулся к Федору, сшиб, и тотчас грохнуло. Просвистели осколки.

— С начинкой было, — сказал Осип, поднимаясь. — Цел?.. Пошли людей для твоего дела поднимать. О, как же нужны люди!

Казаки Гуни вповалку спали в парадной зале цитадели. Здесь грохот пушек был потише. Осип Петров вошел к ним с факелом. Нашел среди спящих Гуню, растолкал.

— Самых ловких два десятка — на вылазку! Остальным — дохлый скот за стены выкидывать.

— Атаман, мы за день до смерти навоевались. Ноги не стоят, руки ружей не держат.

— Ружей таскать с собой не нужно, довольно будет ножа.

Запорожцы просыпались, угрюмо смотрели на атамана.

— Осип, ты сам-то, гляди, не свались! Когда спишь- то? — сказал кто-то из бойких.

— Прогоним турка — поспим.

Осип с факелом над головой прошел по зале, впиваясь глазами в лица запорожцев.

— У нас одно спасение — победить! Бросить город и кинуться напролом через турецкую силу — это смерть. Сидеть в городе, отбивая приступы, тоже смерть: нас мало, но турки должны страшиться нас, как дьявола. Каждую ночь мы будем выходить из города и вырезать, сколько придется. Усталых в Азове ныне нет!

Осип отправил запорожцев на вылазку, а сам пошел прикорнуть. Только лег — стучат. Кто-то упорно бил молотом по железу. Осип покрутил головой: «Что за наваждение? Какие кузнецы еще завелись в цитадели?»