Соотношение сил - Полина Дашкова

– Пожалуй, стоит приударить за Эммой хотя бы ради этого, а то все время только я тебя ревную.

– Приударить придется. – Габи вздохнула. – Она и ее муж Герман работают все там же, в Далеме. Вилли наверняка знает о проекте. Когда я спросила, чем сейчас занимается Эмма Брахт, у него глаза забегали, сразу увел разговор в сторону студенческой юности.

Официант принес сыр и салат. Габи немного пожевала и продолжила:

– Вопросы о Брахте-старшем такой нервной реакции не вызвали. Вилли спокойно рассказал, что из института Брахт-старший уволился, продолжает работать в домашней лаборатории над резонатором вынужденных излучений.

– Скажи, а твой повышенный интерес к физике не насторожил этого Вилли?

– Да я вообще физики не касалась, просто спросила, много ли он знает женщин-ученых, есть ли среди них красивые или только старые девы, синие чулки. Ухватилась за Эмму Брахт, от нее вырулила к Вернеру Брахту.

– Вилли с ним общается?

– Звонит два раза в год, поздравляет с Рождеством и с днем рождения. Видимо, расспрашивает, как идет работа. Мне он объяснил, что лучевой резонатор – страшно непопулярная тема.

– Ну вот, а говоришь, не касалась физики.

– Я – нет. Вилли как начинает, не может остановиться, ему нравится объяснять, а слушателей не хватает. Он служит в министерстве авиации, занимает какую-то скучнейшую бюрократическую должность. Для него студенческие годы, Берлинский университет – самое чудесное, что было в жизни. Несостоявшийся ученый, вроде твоего Тибо, но у Тибо служба поинтересней.

– Вот это уж точно, Тибо скучать не приходится.

– Хватит! – Она нахмурилась, шлепнула ладонью по скатерти. – Я пытаюсь тебе объяснить смысл интервью Луки, а ты постоянно меня сбиваешь.

– Извини, больше не буду, обещаю.

– Вот то-то. – Габи завернула последний кусочек сыра в салатный лист, положила в рот.

– В общем, я все сопоставила, взвесила и поняла: дело может быть не в самом Вернере Брахте, а в резонаторе, который он собирает. Допустим, Мазур в Москве его уже собрал и обнаружил нечто важное про изотопы урана. Ткнулся с этим в официальные инстанции, получил нулевой результат. Или просто побоялся инстанций. Ты не хуже меня знаешь, что такое СССР. Доктор Штерн и ПЧВ действуют сами по себе, это частный канал. Они познакомились с Мазуром или Мазур с ними…

– Подожди! – перебил Ося. – Если Мазур в Москве экспериментировал с ураном, значит, в СССР тоже занимаются бомбой.

– Нет!

– Почему ты так уверена? Урана у них полно, бесплатной рабочей силы навалом, ученые имеются, между прочим, мирового уровня. Капица, Иоффе…

Габи решительно помотала головой:

– Какая-то информация просочилась бы обязательно, наши военные делегации катаются туда без конца. – Она нечаянно повысила голос, шлепнула себя по губам, заговорила тише: – Смотри, англичане только начали просыпаться, создавать всякие комиссии и комитеты. В Америке примерно та же ситуация. В Германии уже год делают. Об этом известно. А что в СССР могут делать, никому даже в голову не приходит.

– Ну… – Ося развел руками. – Это еще не доказательство.

– Записка доктора Штерна – вот доказательство. – Габи усмехнулась. – Если бы работы шли, он бы не отправил такую записку. Во-первых, ученый, разделивший изотопы, имел бы дело с официальными инстанциями, а не с дилетантами-добровольцами вроде доктора Штерна. Во-вторых, на черта, в таком случае, им понадобился Брахт?

– Чтобы вырубить конкурента, – нервно выпалил Ося, помолчал и добавил задумчиво: – Но, в принципе, ты права, когда найден метод, полно урана и бесплатной рабочей силы, ничего, кроме секретности и бомбардировщиков, уже не нужно.

– Вот именно, – кивнула Габи, – записка доктора Штерна доказывает, что нет никакой секретности, а значит, нет и уранового проекта.

– Как же тогда Мазуру удалось узнать о возможностях резонатора? Допустим, он его собрал. Но где взял уран?

– Ты же сам сказал, в СССР урана полно.

– Да, но это только месторождения, в Москве он на улицах не валяется…

– Не мучайся, все равно не угадаем. – Габи потянулась за сигаретой. – Разве что удастся выбраться в Москву, встретиться с докторм Штерном. Он объяснит.

– Почему не объяснил в записке? – Ося чиркнул спичкой.

– Потому что разбирается в физике не лучше нас с тобой. Записка – предупреждение, сигнал тревоги. Неужели ты не понял?

– Понял. – Ося тяжело вздохнул. – Но что мы можем сделать?

– Для начала хотя бы вот это. – Габи кивнула на газету, торчащую из его кармана. – Я поболтала с Вилли, с Тибо, вспомнила брезгливую физиономию Вайцзеккера и решила просто слегка подстраховаться, заранее дискредитировать саму идею разделения изотопов лучами, подать ее под соусом Маркони. Подсластила марсианами, поперчила общением с усопшими. Будем надеяться, к этому блюду далемские снобы не прикоснутся. Даже если я не права, такая страховка в любом случае не помешает. Осталось только придумать, как подобраться к Брахту.

* * *

На выходной Маша с Ильей отправились на дачу в «Заветы Ильича». Дача была казенная. Раньше большой деревянный дом стоял заброшенный, приезжали редко. Теперь там обитала приемная мать Ильи, Настасья Федоровна, вместе со своим мужем Евгешей. Старики вышли на пенсию, поженились и переехали из пресненской коммуналки в «Заветы».

Бездетная одинокая Настасья Федоровна усыновила Илью в девятнадцатом в Петрограде, после того, как его родная мать умерла от тифа. Отец погиб раньше, в Первую мировую. Настасья когда-то работала кухаркой в их доме. Все, что осталось у Ильи от прошлой жизни, – отчество Петрович и акварельный портрет матери. Он висел в спальне на Грановского. Написал его отец в августе четырнадцатого, за несколько дней до ухода на фронт.

Настасья спасла жизнь барскому дитяте и подарила кристальное пролетарское происхождение. Кухаркин сын Илья Крылов легко поступил в МГУ на отделение внешних сношений факультета общественных наук, потом в Институт красной профессуры, оттуда его взяли на работу в Институт марксизма-ленинизма. Дальше по сверкающей карьерной лестнице кухаркин сын поднялся до немыслимых высот. Никто, кроме них троих – Настасьи, Ильи и Маши, не знал этой тайны.

За городом давно сошел снег, бледное весеннее солнце мелькало сквозь верхушки елок, мимо плыли темные поля, ивы тянули голые длинные ветки к спокойной речке Серебрянке. Вода мягко бликовала, будто улыбалась, проснувшись после долгой зимней спячки. Лицо обдувал свежий влажный ветерок из открытого окна. На повороте, в кроне древнего дуба, Маша заметила несколько птичьих гнезд. Перед самыми воротами дорогу перебежала белка, молнией взлетела по сосновому стволу и скрылась в колючей кроне.

Настасья вышла за калитку на звук мотора в оренбургской шали поверх фланелевого платья, стояла посреди дороги, выпятив пузо, скрестив на груди руки.

– Может, не будем пока говорить ей? – спросила Маша.

Она не то чтобы побаивалась Настасьи, просто не могла с ней долго общаться. У Настасьи был заскок: Машуня слишком тощая, ничего не ест и с этим надо что-то делать. Каждая семейная встреча превращалась для Маши в сражение за право оставаться собой. Настасья накладывала ей в тарелку горы картошки, пихала в рот свои пышные пироги. Доводы, что у Маши профессия, при которой нельзя полнеть, Настасья встречала презрительным фырканьем. Илья вмешивался только в крайних случаях, когда мамаша повышала голос, а Маша выходила из-за стола.

– Если она узнает, сведет меня с ума. – Маша покосилась на Илью. – Заставит жрать как на убой.

– Ну-ну, перестань, – добродушно пробурчал Илья, – просто ей обидно, когда ты пренебрегаешь ее шедеврами. Для мамаши стряпня – профессия и творчество, как для тебя танец. Каждый ее очередной пирог вроде твоего фуэте или кабриоля. От маленького кусочка ничего с тобой не случится. Главное, попробовать и восхититься.

Они подъехали совсем близко. Рядом с мощной Настасьей возник Евгеша в телогрейке, новоиспеченный муж, бывший сосед по пресненской коммуналке. Он был ниже нее на голову, притопывал огромными кирзовыми сапогами, указывал маленькой ручкой на приближающийся автомобиль.

– Кот в сапогах. – Маша хмыкнула. – И где только раздобыл такую красоту?

– Настасья купила, видно, на вырост. – Илья остановил машину.

– Не будем говорить! – твердо повторила Маша.

Илья в ответ молча пожал плечами.

Дальше все шло как по-писаному. Медвежьи объятия мамаши, басовитые восклицания:

– Сынок, вот уж не чаяли мы такой радости! Машуня, батюшки мои, ну совсем исхудала! – Мамаша втянула щеки, вытаращила глаза и произнесла свое коронное: – Скелетина!

Евгеша светски побеседовал о погоде, чинно пожал гостям руки. Илья открыл багажник. При виде пакетов с гастрономическими роскошествами мамаша заохала:

– Сынок, ну ты прям весь свой распределитель приволок!