На сопках маньчжурии - Павел Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Счастливы?
Шульга стукнул кулаком по столу:
— Не смеют не быть счастливы: вдвоем живут, среди манз и тигров! Вот когда переедут в полк, тогда не знаю.
Шульга предложил сыграть в карты. Алексей Иванович карт не любил и отказался. Капитан долго изумленно качал головой, вздыхал и пил. Издалека донесся тонкий, монотонный звук китайской скрипки. Пришел поручик Тальгрен, высокий прыщавый офицер с застенчивой улыбкой, выпил водки, потом пива.
В карты они играли до утра. Алексей Иванович лег на постель капитана. Часто просыпался. Лампа светила тускло. Тени от игравших шевелились на стене.
Поезд уходил в полдень. Утром к фанзе капитана принесли в паланкине двух китайских чиновников, сзади шла толпа крестьян. Шульга вышел к чиновникам в мятом после бессонной ночи сюртуке и принял их на пороге фанзы.
Переводчик плохо говорил по-русски, но тем не менее Алексей Иванович понял, что капитан обложил налогом окрестных крестьян и те поэтому отказываются платить налоги китайским властям.
— Такое распоряжение! — пожал плечами Шульга на немой вопрос Алексея Ивановича. — Для Ляодуна установлено: ляодунские китайцы платят налоги нам. Решили, по-видимому, ввести сие и в полосе отчуждения, а может быть, и повсеместно в Маньчжурии. Присоединение ведь не за горами.
Не дослушав переводчика, Шульга махнул рукой и скрылся в фанзе.
Тальгрен окликнул его, улыбаясь своей застенчивой улыбкой:
— Вот твоя расписочка…
— Что за расписочка?
Шульга взял из рук поручика клочок бумаги и долго рассматривал его.
— Чего он хочет?
— Ну, как же, — с той же застенчивой улыбкой проговорил Тальгрен, и Алексей Иванович понял, что застенчивая улыбка только соблазн и обман, на самом деле поручик Тальгрен не робок и не застенчив и может совершить что угодно. И может быть, уже и совершил, почему и переведен в маньчжурские дебри. — Я ведь говорил тебе, что, как они ни тупы, на деньги они умны. Вот там приписочка какого-то инженера.
— Все они одним миром мазаны, сукины дети!
— Нет, постой, — продолжая так же застенчиво улыбаться и слегка щурясь, заговорил Тальгрен, — взял ты у него взаймы пять тысяч, а расписку, пользуясь его китайской безграмотностью, написал на пятьдесят целковых.
— Ну? — спросил капитан, глядя тяжелыми, вдруг округлившимися глазами в лицо Тальгрена.
— Чего ты, чего ты? — деланно испуганно забормотал поручик.
Шульга скомкал бумажку и бросил в угол.
— Одним миром мазаны! Казнокрад-инженер вступился за китайца, который хочет сорвать с офицера!
— Вот так-то у нас, — вздохнул Тальгрен, — уже китаец виноват! Конечно, жена, детки, проживают во Владивостоке, требуют денег, жалованья офицерского нашего, грошового, не хватает… Ничего, не извольте тревожиться за честь русского офицера, — обратился он к Алексею Ивановичу, — капитан напишет новую.
В полдень Алексей Иванович уехал. В Дальнем были сведения о волнениях среди владельцев арб и джонок. В Харбине они пытались сжечь вокзал, в нескольких местах разрушили полотно: железная дорога отнимала от них хлеб. Казалось, начинается второе боксерское восстание. Из Харбина в распоряжение управления дороги запросили два полка.
Алексей Иванович занялся своими магазинами. Русских товаров было мало, приходилось заключать сделки с американцами и даже японцами. Он ждал победы Безобразова и появления на свет «Восточно-азиатской компании».
Безобразов действительно победил и приехал на Дальний Восток. Это был торжественный, почти величавый приезд. На одной из стен салон-вагона висел портрет царя с собственноручной его надписью: «Александру Михайловичу Безобразову — благодарный Николай». Портрет окружал нимб из национальных и императорских флагов.
Алексей Иванович был принят в поезде.
— Очень сожалею, — сказал Безобразов, — мои поступки… — он полуобернулся к портрету. — Монарх! Между подданным и его монархом возникает единение.
В этом тайна монаршей власти. Поэтому льщу себя надеждой, что мои поступки… вы понимаете?..
Алексей Иванович не понял статс-секретаря. На его лице невольно отобразилось изумление. Безобразов пояснил:
— «Восточно-азиатская компания» состоит из лиц, безусловно преданных монарху, готовых сослужить службу русскому народу под монаршим руководством.
Фраза сама по себе была понятна, но что она означала по отношению к Алексею Ивановичу и его желанию вступить в члены «Компании»? Алексей Иванович осторожно выразил свое недоумение.
Безобразов спросил грубо:
— Вы — потомственный дворянин?
Алексей Иванович долго молчал.
— Я русский деятель, — ответил он наконец.
Безобразов захохотал:
— Вот-вот, тога российского деятеля! Знаем! Слышали! Милостивый государь! Крайне!
Алексей Иванович вышел потрясенный.
Рикши стояли полукругом у вокзала. Алексей Иванович сел, и рикша повез его по широкой улице, где рядом с трехэтажными зданиями магазинов Кунста и Чурина и его собственного, «А. И. Попов», стояли еще одноэтажные китайские из синеватого кирпича.
Рикша добежал до перекрестка и оглянулся, Алексей Иванович махнул рукой, рикша побежал дальше. Так повторялось на каждом перекрестке. Китаец обежал порт, выбежал на порт-артурское шоссе и пошел шажком.
«Вы потомственный дворянин?» Что же это такое? Что представляет собой Российская империя? Где же элементарные права человека? «Вы потомственный дворянин?»!
Он будет бороться! Долой обезумевшее самодержавие!
Но от всего пережитого бешеного ажиотажа, надежд, миллионов, уплывших из рук, и последней отвратной сцены с Безобразовым — он почувствовал усталость, желание успокоиться, осмотреться и решил отдохнуть на своей монгугайской заимке.
4
Из Владивостока на заимку он поплыл на китайской шаланде. «Красавица» была продана за ненадобностью, когда Алексей Иванович перешел к широкой промышленной деятельности в Маньчжурии. А в сущности, зря. Когда человек устанет от неурядиц, хорошо распустить паруса и вспомнить молодость. Интересно, на каких судах плавает теперь Босгольм?
Шаланда медленно двигалась, влекомая двумя неуклюжими квадратными парусами. Алексей Иванович сидел на носу, разглядывая встающие из дымки берега Монгугая, и сейчас ему хотелось думать, что все в конечном счете суета сует, кроме того, чтобы иметь дом, жену, детей и неприхотливую пищу…
Марфы не оказалось дома, она работала на огороде, по другую сторону бухты.
Алексей Иванович пошел через таежные заросли старой звериной тропой, местами столь неудобной, что он полз на четвереньках. Тяжелая, сырая, отдающая тысячами запахов земля была под ним, усыпанная прелым листом, безмерно плодородная, душная от солнца, прорывавшегося к ней, несмотря на все покровы.
«Поживу здесь, — думал он. — Многого хотел, ничего в нашей России не добился. Чертова страна! Буду жить здесь, и пусть дети будут. Отдохну… А потом покажу им, что значит Алексей Иванович, хоть он и не потомственный дворянин».
Марфа возилась с помидорами. Закатав рукава блузки, она подпирала палками грузные ветви.
С тех пор как Алексей Иванович принял ее пассажиркой на «Красавицу», из молодой женщины Марфа превратилась в зрелую, но зрелость не убавила ее красоты; наоборот, казалось, именно только теперь природа выразила в ней то, что хотела.
За помидорным полем начинался виноградник, выше темнели крыши ульев. Горячий ветер веял с океана, и под этим дуновением выпрямлялась трава, пышнее становилась листва на деревьях, богаче делалось на сердце у человека.
Алексей Иванович сказал:
— Ну вот, Марфа, я совсем вернулся. Кончились мои странствия. Буду здесь жить с тобой.
Марфа взглянула на него, но продолжала вбивать в землю и подводить под грузную помидорную ветвь рогатый колышек. Это была ее обычная манера — молчать и делать свое дело.
— Вот я и вернулся, — повторил Алексей Иванович. — Ты недовольна? Ты по-прежнему хотела бы жить здесь одна?
— Довольна, — негромко сказала Марфа.
Алексей Иванович снял куртку и присел на бугорок.
Он решил сразу же сказать ей о своих намерениях.
— Я приехал, Марфа, и у меня есть намерения… Живем мы с тобой, Марфа, не первый год, а любовь наша бесплодна…
Слова эти не понравились ему, — надо было сказать иначе. Если б перед ним была Марыся, он просто обнял бы ее и сказал на ухо несколько стыдных, жарких слов, но Марфу нельзя было так просто обнять и нельзя было сказать стыдных слов.
Марфа чуть заметно вздрогнула.
— Как это — бесплодна, — сказала она своим низким голосом, не переставая работать, — ишь как вы на моих глазах раздобрели — и душой и телом спокойны… небось этого бы не было…
