Академик Ландау; Как мы жили - Кора Ландау-Дробанцева

— Лев Давидович, попробуй описать, какие боли у тебя в ноге.

— Александр Александрович, как будто бы тысячи раскаленных иголок вонзаются в кончики пальцев на левой ноге.

— А в животе?

— То же самое. Тысячи раскаленных иголок сверлят мой живот.

— Нет сомнения, у тебя сломанные кости таза зажали корешки нервов, которые дают разветвление, пронизывая кишечник и концы пальцев. Это очень болезненно. Во время второй мировой войны были такие ранения, когда нервы прорастут, боли исчезнут. Но этого долго ждать. Я попробую, может быть, при помощи новокаиновых блокад мне удастся нащупать точку, где зажаты нервы. Если мне это удастся, я быстро тебя освобожу от этих болей. Я привез свои инструменты, хочу сейчас попробовать. Ты не возражаешь?

— Александр Александрович, я вам очень благодарен. Я готов в любой момент подвергнуться любым пыткам: постоянно ощущать эти боли — уже выше моих сил!

Александр Александрович в ванной принялся тщательно, как перед операцией, мыть руки. Специальными щетками, привезенными им с собой. Но когда он достал уже в резиновых перчатках свой стерильный шприц, взглянув на иголку длиной в четверть метра, я испугалась, ушла вниз. Александр Александрович сказал, что через прямую кишку он будет шприцем искать место в тазу, где зажаты нервы.

Первая блокада не принесла положительных результатов. Александр Александрович был расстроен. Он сказал:

— Лев Давидович, я хочу повторить эту же блокаду, но у себя в клинике, в своей операционной. Здесь мало света. Эти блокады я люблю делать в своей операционной. Лев Давидович, я бы тебя с удовольствием взял к себе в клинику, ведь ты еще клинический больной, но мой новый клинический корпус только начали строить, а в старинных московских клиниках при палатах отсутствуют санузлы. Тебе в них не улежать!

С Вишневским договорились, что он позвонит заранее, назначит время, и мы с Танечкой повезем Дау к нему в клинику и оставим его примерно на 4 часа.

Как только Дау разрешили вставать, я Танечке дала отпуск. Во мне жил страх: если при нем будет Танечка, он опять заставит его водить и повиснет на ней. Меня он жалел. Первые его шаги после 4-месячного лежания на спине были трудными, я шла сзади, страховала. Ходить он стал хуже, вставал с большим напряжением, но все-таки помнил, что он все может сам.

Днем и ночью без подмены, почти без сна, мне было очень трудно. Основная трудность заключалась в том, что Даунька не мог сам надевать протезные ботинки, их нужно было туго шнуровать, они были длинные и надо было хорошо завязывать шнурки, а это он делать не мог, так как два пальца на левой руке были искалечены. Вывихи в суставах нейрохирурги без рентгена, без вправления подвергли массажу. Я уже это описывала. Когда Топчиев помог мне взять Дау от нейрохирургов, суставы пальцев погибли безвозвратно.

Еще Достоевский описал, что врач, лечащий один палец, для лечения другого пальца советует пригласить другого специалиста. Естественно, нейрохирурги в пальцах ничего не понимали. Даже после выведения грибков Дау за ночь вставал довольно часто, надевать, шнуровать ботинки ночью было трудно. Все вместе взятое заставило меня подумать о том, что Дау необходимы ботинки, которые он смог бы надевать сам, своей неполноценной левой рукой.

По телефону А.А.Вишневский сообщил мне, когда я могу привезти Дау в клинику для очередной блокады. Дау уже неплохо ходил. Я вызвала машину из гаража Академии наук, машина должна была ждать у клиники в 4 часа. Мы с Танечкой решили, что у Вишневского справится она сама, а я использую машину для поездки в протезный институт, попробую договориться с их мастерами непосредственно на производстве, смогут ли они сделать новые протезные ботинки на молниях. В протезном институте я не преуспела. У них изготовлялась обувь только на шнурках.

По дороге домой Дау в машине начал скулить. Хотел протянуть больную ногу, но в машине «Волга» мало места, ему было очень неудобно сидеть. Еще в машине я узнала, что и этой блокадой не было достигнуто положительных результатов. Таня мне рассказала, что А.А.Вишневский решил попытаться сделать другие варианты блокад, о назначении которых он сообщит по телефону.

Приехав домой, они рассказали много интересного. Оказывается, А.А.Вишневский очень торжественно встретил Ландау в клинике. Все медики в клинике Вишневского были собраны на митинг, где по старым традициям их института Лев Давидович был объявлен почетным пациентом. В честь чего была заранее приготовлена именная медаль из бронзы, очень красивая, с барельефом отца А.А.Вишневского, а потом все пили коньяк за выздоровление академика Ландау. Это все мне Танечка рассказала, когда мы уложили Дау отдохнуть. Даунька восхищался умом и талантом Вишневского, потом добавил:

— А ты знаешь, Коруша, мне Александр Александрович сказал, что он в тебя влюбился. Спросил меня, как я на это посмотрю. Я сказал, что не ревнив, что разделяю его вкус. Пожалуйста! Тем более сам я в таком жалком состоянии, но, боюсь, Кора никогда не ценила мужчин вашего типа.

— Ты так посмел сказал Александру Александровичу?! — Коруша, прости, разве я ошибся?

— У Александра Александровича есть большое обаяние талантливого человека. Его нельзя мерить под общую мерку.

Рассказ Танечки о том, как Вишневский встретил Ландау в клинике, очень растрогал меня своей человеческой чуткостью. С грустью подумала: "А вот управделами Академии наук Чахмахчев, опираясь на устный незаконный приказ Миллионщикова, за руки и за ноги в буквальном смысле этого слова выбросили Дау вон из больницы в разгар зимы. Какие разные люди!".

Я верила, очень верила Вишневскому. Надеялась, что его блокада окажется чудодейственной. Надежда на выздоровление Дау крепла, настроение было хорошее. К Дау приходило очень много посетителей, приезжало много иностранцев, были даже целые иностранные делегации. Я никому не отказывала в свидании с Дау.

Посетителям я радовалась больше, чем Дау, я наблюдала: Дау на бесконечные боли жаловался только близким знакомым. Когда приходили посторонние, врожденное внутреннее благородство заставляло его мобилизовывать все силы! Он был приветлив, интересно вел беседу, улыбался, смеялся, казалось, его оставили боли. Можно было подумать, что он отвлекся и забыл о боли. Нет, как тень пройдет судорога по лицу, прикроет глаза, через несколько секунд опять в форме.

Как-то вечером пришел студент. Дау сидел в библиотеке в кресле. Гость с первых слов хотел поразить академика, он сказал:

— Лев Давидович, мне удалось решить теорему Ферма!

— Присаживайтесь, пожалуйста. Вот вам бумага, изложите ваш вывод.