«Бог, король и дамы!» - Юлия Белова

— Надеюсь, ста ливров будет достаточно, чтобы исправить этот… непорядок?

Старый крючкотвор закатил глаза:

— Сейчас подсчитаем. Бумага, чернила, труд секретаря… опять же свидетели… Нет, ваша милость, — радостно заключил он, — ста ливров будет недостаточно.

Полковник вторично скрипнул зубами, но вовремя вспомнил, сколь гибельной для его карьеры может оказаться болтливость этих людей. С тяжким вздохом выложил на стол двести ливров, потом добавил еще пятьдесят. Судья не двигался и по-прежнему улыбался. Дю Гаст выругался и положил перед ним еще пятьдесят монет.

Не сказав ни слова, старик смял заполненный секретарем лист и швырнул его в камин. Бумага съежилась и через пару мгновений обратилась в пепел.

Полковник с облегчением перевел дух.

— Только пусть с них шкуру спустят! — потребовал он.

— Непременно, — успокоил придворного судья. — Все три и спустят…

Дю Гаст собрался уже уходить, когда вспомнил, что купил молчание далеко не всех. Небрежно швырнул к ногам Смиральды два ливра: «Держи, дура, отдашь монахам за своего дурака» и, наконец, удалился.

Судья и секретарь дружно расхохотались. Смиральда вытерла слезы. Жером шумно вздохнул. Александр с удивлением наблюдал, как судейские делят деньги. Когда дележ трехсот ливров закончился, старый крючкотвор довольно потер руки и повернулся к Смиральде.

— Так как, милочка, тебя зовут?

— Колетта, господин судья, а это мои братья — Тома и Ноэль, бедный дурачок.

— А ты бы пристроила дурака к какому-нибудь вельможе, — живо посоветовал судья. — Он у тебя хорошенький, хоть и дурак. А с другой стороны, это даже хорошо, что дурак. Послушнее будет. Ну ладно, дружок, пиши, — обратился судья к секретарю. — Братья Тома и Ноэль, и сестра их Николь, взяты под стражу за бродяжничество и нищенство. Двадцать пять ударов плетью каждому. Все, дети мои, сейчас вас выдерут и отпустят.

Однако выдрать друзей сразу не удалось. Слишком уж долго бушевал перед судейскими сьер дю Гаст, так долго, что день сменился вечером, подручный мэтра успел покинуть Консьержери, а приунывших виновников переполоха пришлось отправлять в тюремную камеру. И на следующий день провинившиеся не были наказаны, так много шлюх, нищих и бродяг томилось в огромной камере, ожидая порки. Смиральда ворчала, ругалась с товарками, Жером мрачнел, со страхом представляя встречу с отцом, а Александр в ошеломлении смотрел на эту толпу, где люди смеялись, играли в карты и кости, ругались, дрались, плакали, пели, плясали, спали, жрали, мочились на стены и совокуплялись, не обращая внимания на тюремщиков, стражу и друг друга. В Шатле подобного беспорядка не было никогда. Неожиданно мальчик подумал, что все это очень напоминает королевский двор, пусть и в странно искаженном виде. Так что укладываясь спать на вторую ночь, Александр постарался лечь поближе к стене и в своих опасениях был совершенно прав, ибо какой-то бродяга попытался было пристроиться к чумазому ангелочку, но тяжелый кулак Жерома вовремя охладил его пыл.

Когда на следующее утро вместе с тремя десятками бродяг, шлюх и нищих Жером, Александр и Смиральда были выведены во двор, чтобы получить свою порцию плетей, Александр вздохнул с облегчением, а Жером побледнел. Юный подмастерье, которому предстояло пороть осужденных, а кое-кого и стричь, хмуро оглядел галдящую толпу и радостно ухмыльнулся, заметив Жерома. Поманил его пальцем и Жером обреченно поплелся к приятелю, одной рукой держась за штаны, а другой почесывая в затылке. Александр и Смиральда на всякий случай двинулись за ним. Толпа загудела, предвкушая забаву и радуясь, что первыми шкуру спустят не с них, а с кого-то другого, а обиженная Смиральдой шлюха на весь двор советовала ей снять юбку и замотать ею голову, раз скоро она станет голой как зад.

— Ну что, Жером, попался? — с легкой ехидцей в голосе поинтересовался парень, поигрывая плетью. — За что тебя?

— Так. С одним индюком улицу не поделил… — мрачно отозвался Жером, вытаскивая из штанов рубаху.

— Да подожди ты! — отмахнулся подмастерье, увидев, что мальчишка собирается раздеться. — Кто это с тобой?

— Подружка… и родич мой… — с той же мрачной обреченностью отвечал сын палача. — Слушай, Кола, не бей его, ладно? Он у нас слабенький… и болел недавно.

— Да, слабоват, — с непонятным сожалением согласился подмастерье и вздохнул.

Жером с тоской оглянулся на оборванцев, посмотрел на плеть и скамью, махнул рукой:

— Ладно, чего уж там. Секи побыстрей. Только отцу не говори, что мы здесь были, ладно?

Кола расхохотался.

— Я, значит, тебя высеку, ты гулять пойдешь, а мне здесь отдуваться? Нет, приятель, так не пойдет. Я твоему отцу нажалуюсь, он тебя по своему проучит.

На глазах Жерома выступили слезы.

— Я… я тебе пять ливров дам…

Подмастерье презрительно фыркнул.

— Плевать… Я за волосы шесть ливров выручу… или семь… Так что выбирай, либо я вас троих так отделаю, что вы света не взвидите, да еще отцу твоему все расскажу, либо ты мне поможешь. Тогда, так и быть, я молчу и даже сечь вас не буду. Идет?

— Идет, — со вздохом согласился Жером и хлопнул Кола по руке.

— Полтора десятка голов на нос… Это уже ничего… А родич твой пускай шлюх стрижет. Эй, малый, чего глаза вылупил?! — прикрикнул на Александра Кола. — Бери ножницы и работай!

Александр послушно взял в руки ножницы и в растерянности остановился, не зная, с кого и с чего начинать. Кола нахмурился.

— Он у тебя что, совсем к делу не приучен? — проворчал подмастерье. — И куда только мэтр смотрит…

— Почему не приучен? — обиделся Жером. — Он инструмент чистит, а еще моет. А к другому делу его пока рано приставлять — не окреп еще.

— Все равно придется, — пожал плечами Кола. — Ладно, малый, смотри. Берешь девку за волосы, — с этими словами подмастерье выловил из толпы первую попавшуюся шлюху, одним грубым толчком усадил ее на табурет, ухватил прядь волос, — и стрижешь под самый корень. А потом складываешь волосы по цветам. Только смотри, не перепутай и не рассыпай.

Александр несмело приблизился к сидящей женщине, робко сжал в кулаке волосы, щелкнул ножницами. Посмотрел на дело рук своих, аккуратно положил на разложенное полотно светлую прядь. Вскоре голова молодой женщины стала напоминать покрытое щетиной колено, и Александр даже испугался, как бедняжка пойдет по Парижу со стриженой головой и в рваной рубашке. Однако вслед за первой шлюхой перед Александром появилась вторая, вслед за второй третья, а после третьей мальчику пришлось выбирать сразу из четырех, так что на жалость времени не оставалось.