Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина

— Не заводись, — он отвернулся. — Заходи…

— Маруся…

— Давай без этих сантиментов. У меня уже есть один щенок, хватит, чтобы долг перед родом зачли, — он ступал осторожно, сомневаясь в самой своей способности ходить. Ноги шаркали по грязному полу. — Принесла?

— Принесла, — матушка отвела меня в зал. Правда, здесь не было ни роскошной лаковой стенки, как у бабушки, ни даже дивана. Пустая комната с серыми обоями и грязным столом. На нем-то и полыхнули алым пламенем рубины.

— Надо же… не соврала, — человек произнес это равнодушно.

— Я, в отличие от тебя, не лгу!

— Было бы чем гордиться… дура ты. Дурой жила, дурой и помрешь. Ладно, сажай её на стол.

— Сюда?

— Ты еще один видишь?

— Но… ты собираешься делать это здесь?!

— А ты чего ждала? — он некрасиво осклабился. — Родовой усыпальницы? Или ритуального зала? Оно, конечно, можно… старик свежую кровь очень жалует…

Он поднял браслет.

…отец?

Вот это человекообразное существо мой отец? Я, маленькая, почти ничего не понимала. К счастью. Я, взрослая, пребывала в искреннем удивлении. Что такого мама нашла в этом уроде?

— Все просто, — смилостивился он, погладив камни. — Это даже не обряд. Это право рода.

И меня посадили на стол. Я не хотела. Я опять испугалась и захныкала, от голоса этого человек поморщился.

— И вправду сильна. В общем так, слово я сдержу…

— Еще бы, — сказала мама в сторону.

…стало быть, она подстраховалась? Чем? Клятву взяла? И хорошо, не будь клятвы, он бы обманул.

— Но это не выход, — он словно и не заметил оговорки. — Девка сильна. И с годами будет становиться только сильнее… вот старик…

Он хихикнул.

— Сила будет пробовать её на прочность. И учить её все одно надо, сила рано или поздно, но пробьется. Так что подумай. Я бы мог. Не бесплатно, конечно… но, помнится, к этому браслету пара быть должна.

Мама кивнула.

— Вот и отлично. Принесешь и договоримся. Под клятву, само собою… раз ты так клятвы жалуешь.

Мне хочется кричать. Нельзя верить! Не ему, не этому человеку с пустыми глазами. Где он сейчас? Что с ним стало?

Но тяжелая ладонь ложится на голову.

— Глаза закрой, — приказывает он. И я подчиняюсь.

Страшно.

И еще больно. Я бы точно закричала, если бы не этот человек. Он ждал крика, а потому я лишь покрепче стиснула зубы. А он что-то делал, там, внутри меня, отчего становилось дурно.

Очнулась я уже в другой комнате, еще более грязной, чем та, первая. Здесь и пахло хуже. И обои висели клочьями, словно старая шкура. В углу высилась груда коробок, а в них ползали тараканы.

— Как ты, милая?

Я лежала на диване. И мама гладила голову. Голова болела неимоверно. И хотелось одного — спать. Наверное, я и заснула, потому что в себя пришла уже в поезде.

И потом — в бабушкином доме. И даже нисколько не огорчилась, когда мама сказала, что должна уехать. Она всегда уезжала, и пускай. Я больше не хотела в город.

— Это пройдет, — я снова слышала чужой разговор. — Он сказал, что слабость — это нормально, что… он обещал её научить.

— Ничего хорошего из этого не будет. Вернула бы ты драгоценности.

— Кому?! Боги, мама, не начинай снова… пусть не он, тут ты права. Я найду другого учителя. Маруся поправится, и мы уедем.

— Куда?

— Не знаю… подальше. Может, на Север. Там всегда специалисты нужны. А я хороший специалист. Будем жить вдвоем. Давно нужно было… ты пока присмотри, а я… я с делами разберусь. Только Кулечке не говори, хорошо? Переживать станет. А ей сейчас и без того непросто.

— Что, рассказала?

— Рассказала.

— И что рассказала?

— Мама… это… прости, но…

— Глупые вы, — вздохнула бабушка. — От судьбы бегать… скажи, что дома ей всегда рады. Что бы у нее там ни получилось. Хорошо бы, чтобы получилось, но… тут уж дело такое. Камни не дадут.

— Ты про…

— Них.

— И почему тогда ты тоже… не отдала?

— Хотела, но… сестре обещала, что тебя не обижу. А они, как ни крути, твое наследство. И тебе решать.

— Я… отнесу их на алтарь. Отдам. Потом. Позже. Они ведь дорогие. Я знаю. И если продать, то… хватит и на переезд, и на квартиру там. И на учебу. Я… я хочу лишь, чтобы моя дочь, чтобы она ни в чем ни нуждалась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Почему-то мне представилось, как бабушка укоризненно головой качает.

— Думаю… мне бы неделю, может, две, и я вернусь. Только не говори, ладно? Если станете отговаривать, то… то отговорите. А я вот прямо чувствую, что надо уезжать.

Не успела.

Это знаю я, нынешняя, но я тогдашняя просто закрыла глаза. Мне было так… плохо.

…взмах.

Выше.

И тьма обнимает, утешая, нашептывая, что уж теперь-то мы вместе, что…

…вода льется по лицу, по лбу, унося жар. И я открываю глаза.

— Тише, девонька…

Над головой гремят листья дуба. Зеленые какие. Смотреть на них больно.

— Что скажешь?

— А что тут скажешь, — вздыхает кто-то, и я не сразу узнаю тетку Василису, до того молодой она кажется. И красивой. Линка на неё похожа, но все одно другая. — Бестолочь…

— Кто?

— Оба. Разве ж можно так, намертво, силу закрывать? Она ж все одно прибывает, наполняет тело, а выхода нет.

— И что делать?

У тетки Василины круги под глазами, отчего глаза эти кажутся огромными. И черными, что бездна. Я… я дружу с Линкой, она тихая и не любит со двора уходить. Будто у нас заблудиться можно. А еще я обещала её в лес сводить, на поляну, куда лось приходит.

Я ему соль таскаю.

Он старый и больной, и рога у него огромные. И на таких рогах мы вдвоем уместились бы, а еще для Ксюхи местечко бы осталось.

— То и делать. На кровь заперто, кровью и отворим. Попробую со своей связать, а там, чай, Она поможет… силу и вправду придержать надо бы. Много её. Ребенку не управиться. Сделаем так, чтобы уходило к… тому, что под водой укрыто. Не самый лучший вариант, конечно, но другого я не вижу. Артефакт на кровь завязан, стало быть, откликнется.

Озеро.

Я только моргнула, и вот уже стою на берегу, над самою гладью черной, смотрюсь в неё и вижу себя, исхудавшую, бледную, что тень. И бабушку за спиной, а еще тетку Василису в алом облачении, которое и красивое, и страшною её делает.

Но страшно мне не было.

— Протяни руку, — попросила она. И я послушно вытянула.

Вода была ровной.

И черной.

Страсть до чего хотелось потрогать её.

— Можешь закрыть глаза. Я порежу тебе руку, помнишь, мы говорили?

Не помню. Но та, другая, я кивнула. Стало быть, в отличие от меня, она как раз-то и помнит.

— Хорошо. И тогда твоя кровь упадет в воду. Так надо, чтобы тебе стало легче.

Легче?

Да, я ведь болею. Давно. Давно? Кажется… трава уже желтеть стала, значит, на улице осень, а я помню еще лето. И выходит, что я пропустила, когда эта самая осень и произошла.

Я не стала закрывать глаз или отворачиваться.

И больно не было.

Совсем.

Только темная капля, почти такая же черная, как вода, сорвалась с запястья и устремилась к бочагу. И от прикосновения её по водяной глади побежали круги.

Круги разрастались.

И в какой-то момент сам бочаг задрожал, показалось даже, что он выплеснется, но…

— Все, — сказала тетка Василина. — Что могли, то сделали. Но… чем больше будет она силы давать, тем… то, что там лежит, оно еще не проснулось. Но это лишь вопрос времени.

И выходит…

Выходит, время вышло?

Наверное. Не знаю.

Не…

Могу знать.

А что я могу?

Сложить проклятые крылья тьмы и руку протянуть, чтобы забрать то, что принадлежало мне.

Глава 51 О божественном и обыкновенном

Во время катастроф женщин и детей эвакуируют первыми, чтобы в тишине спокойно подумать над решением проблемы.

…из одного неосторожного интервью

Инге было жарко.

Невыносимо жарко, как бывало только в самый разгар лета, когда от солнца не спасали ни блокировка на окнах, ни системы климат-контроля, ни стабилизирующие температуру артефакты. Правда, всем-то другим они помогали, а вот Инга каждый год маялась.