Психопомп - Александр Иосифович Нежный

спустя он оказался в отдельном кабинете, где за столом, накрытым белой скатертью, Александр Борисович уплетал тонкую лепешку с просвечивающей изнутри зеленью. Садись, садись, скомандовал он Карандину, я пока ждал, не удержался. Кутабы здесь – высший пилотаж, правда, Дадаш Давлатович? Да-даш Давлатович, человек с бабочкой, мягко улыбнулся и проговорил, и не только кутабы. Ну вот, сказал Сашка, теперь и налить можно. И он потянулся за покрытой тающим инеем бутылкой «Абсолюта». Где ты в наше время, говорил он, наполняя рюмки тягучей струей, найдешь «Абсолют»? да не какой-нибудь польский, а родной, шведский, на воде из айсберга? Дадаш, выпьешь с нами? Десять граммов, улыбаясь, отвечал Дадаш Давлатович. Служба. А закуси ты, Сергей, вот этим, Караваев указал на блюдо, на котором рядком лежали коричневатые трубочки – баклажаны с ореховой начинкой, или язычок возьми, хочешь – бараний, а хочешь – говяжий, или балычок, или севрюжку, или вот огурчик малосольный бери, очень рекомендую… Ну, со свиданьицем! Он опрокинул рюмку и некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами и выражением блаженства на лице. Затем, отверзши очи, он шепотом, как великую тайну, сообщил, что жизнь прекрасна, забросил в рот баклажан с орехом, а следом – бараний язык и, жуя, невнятно объяснял выпившему свои десять граммов Дадашу Давлатовичу, что этот вот перец, и рукой, вооруженной ножом, указывал на Карандина, можешь себе представить, это мой одноклассник! Вот как! – удивился Дадаш Давлатович и мягкими карими глазами поглядел на Карандина так, словно открыл в нем массу достоинств. Да, представь себе, продолжал Сашка, снова наполняя рюмки и приговаривая: между первой и второй промежуток небольшой, был, между прочим, отличник, круглее некуда, а я учился кое-как, его презирал, но и списывал у него, а как же! а где айран, Дадаш? мы настроены выпить, а без айрана… Сию минуту, сказал милый человек в бабочке. И жюльены нести? Сашка кивнул, и Дадаш Давлатович удалился. Ну что, Серега, и с этими словами Сашка поднял рюмку. За наше славное прошлое? Будь, одноклассничек. А какие новости из жизни минувшей? – спросил он, хрустя малосольным огурчиком. Слышал, Мишка Колоколов повесился. Знаешь? Карандин кивнул. А зачем это он, сказал Караваев, выцеливая язык, теперь говяжий, и обильно сдабривая его хреном. У-х! – затряс он головой. До мозжечка. Депрессия, объяснил Карандин. Кто-то мне рассказывал из наших, у него жена погуливала. Так выгнал бы! – воскликнул Сашка. По жопе и на все четыре. Или сам бы ушел. Эх, что с нами бабы творят. Не хочешь, а выпьешь. А тут и жюльены принесли, по две кокотницы каждому, с коричневой корочкой сверху и благородным запахом белых грибов. Погоди, сказал он, подняв рюмку, Мишка же на Маринку Левину еще в восьмом классе запал. И на первом вечере встречи они вместе. Не срослось у них, что ли. Чокнулись, выпили. А мы вроде хотели помянуть его, Колоколова, сказал Сашка. А чокнулись. Давай по новой. Тогда давай всех вспомним, и Евсея нашего… Как? – огорчился Караваев. Вот был учитель… И Борьку Новикова, утонувшего в Черном море, и Наташку Умнову, ее лейкемия спалила… С Борькой ты корешился, припомнил Караваев, а за Наташкой бегал. Не догнал, усмехнулся Карандин. И выпили – и за тех, кого уж нет, а потом и за тех, кто, слава Богу, еще топчет эту землю, и Карандин, чувствуя, что хмелеет, запил водку стаканом густого, солоновато-кислого айрана. И, отвечая на вопрос Сашки, сказал, что не женат, а Сашка, отвечая на такой же вопрос, только махнул рукой и сказал, что уже двенадцать лет в хомуте. И детки? Два спиногрыза, сообщил он. Вот они, он извлек из бумажника фотографию, этот вот, лопоухий, тезка мой, а этот, Ванька, он старший и всех умней. И красавица моя с ними, мать Мария. Я ее терплю двенадцать лет, это еще можно объяснить, но как она меня терпит – необъяснимо. На фотографии с Ваней справа и Сашей слева была женщина с усталым милым лицом. Славная у тебя жена, сказал Карандин. И ребята славные. Айран ему помог, но Сашка гнал картину, наливая и выпивая и призывая Карандина следовать его примеру. Серега, кричал он голосом поднимающего бойцов в атаку командира, за родителей, подаривших нам жизнь… я люблю тебя-я ж-жизнь… за них, сотворивших таких сыновей, Серега, как мы с тобой! Твои живы? И мои, слава Богу. Тяжко было Карандину пить за отца, которого он собрался устранить, но не объяснять же, что отец стал ему помехой. Ни себе, ни сыну. И он улыбался и с отвращением выпивал. И за мать Марию пил, и за то, чтобы ему найти хорошую, добрую бабу и настрогать с ней детей, и за то, чтобы ему стать председателем Госбанка, а что, восклицал Сашка, ты посмотри на этих Гайдаров, ты что, хуже них, что ли? реформы! я от этих реформ из розыска к Петру подался и ожил! и еще раз за встречу, и еще Бог знает за что он пил и твердил про себя: не пьяней, не пьяней. Уже и бутылка иссякла, и он вздохнул было с облегчением, но Сашка потребовал другую, и ее принесли прямо из морозильника, ледяную, в белой рубашке из инея. Супчика похлебать, предлагал Сашка, и тут же возникал дымящийся суп из телятины, под который непременно следовало принять. Ведро он выпьет, обреченно думал Карандин, чувствуя, что паузы между словами становились у него все продолжительней, а язык тяжелел и отказывался повиноваться. Это казнь. Я не выдержу. А еще о деле надо… Саш-ш-ш, с усилием произносил он, мож-ж-жет… И не думай, бодро отвечал Сашка. Глянь, какой шашлычок! Из молоденького барашка! А?! Где ты такой ел? Ниг-где, соглашался Карандин и пил под барашка, и думал тяжкую думу, что он сам как барашек и сейчас хочет только одного: лечь и уснуть. Ну, ну, Серега, словно угадав его желание, приободрял одноклассник. Не кисни. А песню? Давай, а? И он начал. Ды-ы-ми-илась, па-адая, раке-е-та-а, ка-ак дагаре-ев-ша-ая звезда-а… Кто хоть однажды…

Серега! ви-и-и-дел это… Карандин, чудом вспомнив слова, слабым голосом подтягивал. Тот не забу-у-дет нико-ог-да-а… Ну вот, перегибаясь через стол, хлопал его по плечу Сашка. А говоришь, не можешь. Все ты можешь. Ты же, кент, из какой школы вышел? Из с-сто… сто с-сорок т-третьей… Как мы в девятом классе напились, помнишь? И Евсей на меня орал. Учиться не желаешь, пить водку желаешь! В пивной тебе место, а не в школе! Н-нет… не п-пом-мню. Ну да, откуда тебе, с легким