Психопомп - Александр Иосифович Нежный

и спустил ноги на пол. Желтые ногти. На одном пальце ноготь, потемневший от грибка. Деньги нужны. Кому они не нужны? И мне нужны. Откуда ты взял, что у меня денег – куры не клюют? И отстегнуть тебе пару-тройку миллионов мне, что ли, как два пальца обмочить? Я разве так бы жил, если бы у меня такие деньги? Я бы не так жил. Не в таком говне, – он повел рукой, указывая на жиденькие занавески, выцветшие обои и старый, скрипучий и вытертый паркет. И не суп бы мамочкин хлебал, а где-нибудь в «Метрополе»… В «Славянском базаре» соляночка высший класс! Гад. Еще хуже стал. Сергей перевел дыхание и ровным голосом проговорил, и тебе пригодится. Этот банк с валютой может работать, покупать, продавать. Да мне-то он на кой, раздраженно воскликнул отец. У меня банк уже есть. Сбербанк у меня! Тебе книжку показать? Он встал, прошаркал к письменному столу и вытащил из верхнего ящика голубоватую книжицу. На! Гляди. Пятьсот рублей. Желаешь? Всю жизнь на вас горбатился. И накопил… Бумажку с Лениным. Бери, не стесняйся. Тебе лично, глядя в пол, сказал Сергей, может, и ни к чему. Но для твоего бизнеса очень даже. Бизнес?! Да у тебя все дома?! Отец наливался багровой краской. Сейчас удар его хватит, подумал Сергей, и улетит. И все решится. Где ты у меня бизнес нашел?! Была база, а стала пустое место. Украл бы, да нечего. Я же не слепой, промолвил Сергей. Я вижу, кто к тебе приходит. И слышу кое-что. Кто?! – завопил отец. Кто ко мне приходит?! Друзья-товарищи иногда. А ты подсматриваешь. И подслушиваешь. За такое и прилететь может. Вся охота у тебя пропадет банк покупать. Все народ деловой, как бы не слыша его, продолжал Сергей. Я только не понял: солнцевские? измайловские? или ты на тамбовских работаешь? Я… задохнулся Карандин-старший. Ты… Ты об этом забудь. Он подошел вплотную к Сергею, так что тот отчетливо видел его маленькие бешеные глаза, седую щетину на лице, подрагивающий подбородок и чувствовал дурной запах из его рта. Забудь, повторил отец и погрозил сыну пальцем. Одно только слово. Ты понятия не имеешь. В цемент закатают. Понял?! Я это в кино видел, проговорил Сергей и вышел.

8.

С тех пор с поразительной ясностью вставало иногда перед ним налившееся кровью, багровое, бешеное лицо отца. Он, кажется, впервые подумал, что с отцом может случиться удар, или инфаркт, или тромб оторвется и закупорит легочную артерию – и прощай, папа. Или болезнь вроде рака сведет его в могилу. Последнее нежелательно. Смерть должна быть внезапной, чтобы он не успел распорядиться своими деньгами. Шел по улице и упал. Ехал в метро, захрипел и завалился набок с багрово-синим лицом. Ах-ах, человеку плохо. А человек уже умер. Или дома, за столом, схватится за горло, глаза вылезут, и он лишь успеет выдавить: вра-а-а… Не нужен тебе врач. Поздно. Он где-то их прячет, несомненно, – как и то, что со времен базы и по сей день накопил выше крыши. Может, и миллион. Мысль, что отец может умереть, не давала покоя; о нет: никакой скорби, напротив, облегчение и вместе с тем тревога, отыщутся ли деньги. За этой мыслью, след в след, шла другая, которой он поначалу боялся и которую гнал от себя, едва она начинала брезжить в сознании, но к которой мало-помалу привык и допускал ее хладнокровное обсуждение. Первое: положим, в нем здоровья еще на сто лет; второе: денег он не даст; третье: допустимо ли помочь ему расстаться с жизнью. Второй в нем человек с поганой усмешкой уточнял: то есть убить? Карандин-младший морщился. Ну, зачем так… Существует эвтаназия, смерть как избавление от страданий. Второй человек смеялся: а кто сказал, что он страдает? За обедом свои сто пятьдесят выпивает, спит – пушкой не разбудишь, с какой стороны сердце – не знает, желудок как у молодого солдата; а страдания нравственные ему не знакомы. Тебя переживет. Черт, черт. Ведь это правда, что он буйвол и его не дождешься. Пригрозить ему? Пойду, мол, куда надо и заявлю, что отец мой, Карандин Лаврентий Васильевич, тесно связан с преступной группировкой. Какой? А это вы сами выясняйте. Я как законопослушный гражданин был обязан сообщить и сообщил. Гм. Не вспомнишь ли мальчика, звали Павлик, фамилия Морозов. На родного отца настучал, как ты. Кулаки его прикончили. Вот и тебя эти бандюганы пришьют, как нечего делать. У них снайпер. Чисто вымытого Отарика при выходе из бани, а тебя с крыши дома напротив выцелит утром, когда на работу, или вечером, когда возвращаешься, плавно нажмет на курок, и разлетится твоя голова, как упавший на пол арбуз. Нет. Донос не годится, ибо последствия непредсказуемы. Может быть, меткий стрелок? В точности как описано выше. Шагнул из подъезда, и поминай как звали. Папа! Папочка! Какое злодеяние! И, будто нарочно, ни одной слезинки. Он подумал. Нет. Папины братки перевернут всю Москву, найдут этого стрелка и либо вырежут из него пару ремней, либо вколют «сыворотку правды», и он скажет, кто его подрядил. Боже, вздрогнул Карандин-младший, чем я занимаюсь? Ищу способы убить родного отца. Он мне дал жизнь, а я думаю его убить. Ужасно. Ужасный грех. Однако если рассудить, не вся ли наша жизнь грех? Разве не греховно мое стремление к миллиону, ради которого я допускаю злодеяние? Я вроде Каина. Каин убил брата, я хочу смерти отца. Стиснул зубы. Надо сделать так, чтобы выглядело естественно. Спал и умер. Во сне перешел в иной мир. Задушить? Было принято – где-то читал – на Востоке. Визирь изобличен в измене, и султан ни свет ни заря вызывает начальника стражей. Во имя Аллаха, всемилостивого и всемогущего, иди, убей эту собаку, Исмаила-заде, и принеси мне его ухо. Начальник стражей кланяется и – задом, задом – пятится и выходит. Ко мне, мои верные янычары! Прибегают янычары в широких шароварах, с ятаганами за поясом и в кожаных туфлях с загнутыми носами, один другого свирепей. Берите большую подушку, и исполним повеление нашего владыки, великолепного и непобедимого султана Ахмада ибн Мухаммеда Аль Халифа. За мной. Врываются. Исмаил-заде, пес, спит, как честный слуга султана, милостивого для верных и ужасного для изменников. Начальник стражей хватает его за плечо. Он открывает глаза. Кому, собака, продавал наши тайны? Губы у него трясутся. Клянусь Аллахом… Подушка накрывает его лицо. Сдавленный крик слышен из-под нее. Край длинной седой бороды высовывается. Толстый янычар наваливается. Двое других держат